Иногда потрескивание аппарата и взволнованное дыхание зрителей заглушалось шепотом. Кое-кто из присутствующих уже видел картину и спешил оповестить новичков о том, что будет дальше.

Сегодня демонстрировался киножурнал, но реакция зрительного зала была бурной, пожалуй, более бурной, чем если бы показывали самый захватывающий приключенческий фильм. То, что выглядело обычным где-нибудь в калужском или полтавском колхозе, воспринималось здесь как нечто поразительное, волшебное.

На экране стояла смущенно улыбавшаяся птичница, окруженная белыми цыплятами-леггорнами, и кормила своих суетливых питомцев. По залу перекатывалась волна взволнованных возгласов.

Подумать только: птица не улетает от человека, как ей положено! Больше того — принимает пищу из рук!

Нганасанам, народу оленеводов и охотников, которым известны только дикие птицы, это представлялось чудом.

В глазах мельтешило от белого колыхания. Леггорны сбегались к птичнице со всех сторон. Некоторые взлетали к женщине на плечи. Она тонула среди них, как в снегу.

Мой сосед-нганасан, повернувшись ко мне, чуть было не столкнул меня со скамьи.

— Чего смотрит эта женщина? — пронзительно закричал он, довольно правильно выговаривая по-русски.— Почему не хватает птиц, не скручивает им головы?

Я не успел ответить, потому что на экране появился инкубатор. Как? Обыкновенный ящик высиживает птенцов?!.

Гомон и смех стояли в зале. Школьники звонкими голосами объясняли что-то своим родителям, быть может, высчитывали количество яиц, которые за раз подкладывают под эту диковинную железную наседку. Было от чего ахнуть.

Но больше всех ахал и удивлялся мой сосед. Это был, видно, один из тех добрых людей, которые не могут восторгаться в одиночку, а должны постоянно разделять с другими все переполняющие их грудь чувства. Он то поворачивался ко мне, больно толкаясь острым локтем, то привставал с места и переговаривался через весь зал со знакомыми, пока его сердито не одергивали сидящие сзади.

Удовольствие зала достигло наивысшей точки, когда птицеводческую ферму сменили на экране свекловичные поля.

Сахар в тундре появился сравнительно недавно, и многие зрители полагали в простоте, что его добывают на копях, откалывая кусками, как уголь, от высоченной, под облака, Сладкой Горы.

Сейчас нганасаны воочию убедились, что это не так. Сахарную свеклу собирают на полях, вытаскивая из земли, потом везут на завод, варят, отжимают, перерабатывают, прессуют.

Мой сосед снова заерзал на месте от энтузиазма.

— Довольно прыгать, друг,— сказал я, цепляясь за парту, чтобы не упасть.— Угомону на тебя нет!..

Зажегся свет. Я огляделся.

На глаз тут было человек восемьдесят, по тундровым масштабам — тьма народу. Странно было видеть, что взрослые, большие люди сидят за маленькими партами, скрючившись в три погибели, почти касаясь подбородка коленями. Сидели, впрочем, и в проходе между партами, подложив под себя сложенную верхнюю одежду. Яблоку, как говорится, негде было упасть. Опоздавшие к началу сеанса подпирали спинами стены, сидели даже на подоконниках.

Я покосился на своего беспокойного соседа. Он смотрел на меня маленькими глазками, простодушно мигая. Безволосое лицо его пошло вдруг мелкими лучеобразными морщинками. Он улыбался. Улыбка, по-видимому, служила вступлением к разговору.

Но в это время его окликнули с другого конца зала:

— Бойку-наку!

И мой сосед-непосед поспешил туда чуть ли не по головам, и, наверное, всего лишь для того, чтобы пожить руку приятелю. Я уселся за партой поудобнее.

В конусообразном луче света, падавшем из-за наших спин, возникли виды Сочи.

«То-то крику будет сейчас»,— подумал я. Однако, сверх ожидания, в зале было тихо. Зрители недоумевающе молчали. Видимо, деревьев на экране было слишком много. В них нелегко было сразу поверить.

На экране появился пляж, покрытый бронзовыми телами. Мигнула пенная линия прибоя, закачались пальмы, треща плотными, словно бы жестяными листьями. Безо всякого сожаления я подумал о том, что сегодня мог бы лежать под одной из этих пальм.

Кто-то вошел в зал. Я догадался об этом по скрипу двери и недовольному бормотанию зрителей, сидевших сзади.

Замелькали белоснежные санатории, похожие на освещенные солнцем айсберги, вильнуло и помчалось прочь от нас приморское шоссе, обсаженное эвкалиптами.

Запоздавший стал протискиваться к экрану, видимо ища кого-то, остановился подле нас и произнес шепотом:

— Извините, ваша фамилия Савчук?

— Да! — откликнулся Савчук.

— Мне сказали, что вы спрашивали меня. Я секретарь райкома Аксенов…

Савчук поспешно встал; за ним поднялся и я. Мы поочередно обменялись неловким рукопожатием с Аксеновым, стоя в темноте, рассеченной надвое зыбким лучом. И почти сразу же вспыхнул свет.

3

Аксенов — молодой, невысокого роста, долган¹ очень быстрый в движениях. Черная гимнастерка туго подпоясана военным ремнем. Таков, как я заметил, излюбленный костюм большинства районных работников, независимо от того, где живут они — в подмосковной ли Рузе, в заполярном ли Новотундринске.

[¹На Таймырском полуострове, кроме нганасанов, живут еще долгане.]

Савчук представил меня и принялся объяснять цель нашего приезда.

Аксенов внимательно слушал, изредка кивая. Вдруг лицо его оживилось:

— Вы, кажется, сказали о Птице Маук?.. Извините, что прерываю вас… В детстве я слышал об этой Птице. Матери пугали ею ребят. Нечто вроде вашего русского Буки, если хотите.

— Очень ценно!.. Значит, не только у нганасанов, но и у долган…— Савчук принялся вытаскивать из кармана блокнот.

— Да не спешите записывать. Больше, к сожалению, ничего не смогу добавить. Бука и Бука.

— Ну, хоть внешний вид! — взмолился этнограф.— Как описывают ее?

Аксенов неопределенно пошевелил пальцами:

— По-моему, этакое чудище. Ни сова, ни гусь, ни куропатка. Ни на одну из птиц не похожа… Урод! Да, именно урод! Помнится, упоминалось слово «урод».

Савчук записал все это в блокнот.

— А насчет людей должен вас, к сожалению, разочаровать,— сказал Аксенов.— Нет в нашем районе других народностей, кроме нганасанов и долган. Мы бы знали.

— Речь, собственно говоря, идет о легендарных людях,— осторожно уточнил Савчук.— Люди из сказки, которые располагаются где-то на севере полуострова, в районе Бырранги.

Аксенов подумал.

— Бырранги? — переспросил он.— Тогда, может, имеете в виду «каменных» (то есть горных) людей? У нас много сказок ходит о них. Страна Мертвых — это ведь, наверное, то, что вам нужно?

Он перевел вопросительный взгляд на меня. Я молча пожал плечами. Москва — Нарьян-Мар— Дудинка— Новотундринск— Страна Мертвых! Ну и маршрут!..

Аксенов пригласил нас к себе в райком, где продолжалось обсуждение маршрута. Районные работники теснились у стола, вставляя в разговор свои замечания, давая советы.

— Товарищам потолковать бы с Бульчу,— предложил кто-то.

Вокруг засмеялись. Сам Аксенов снисходительно усмехнулся.

— А я не шутя говорю,— продолжал местный работник, выдвинувший кандидатуру Бульчу.— Поскольку речь зашла о «каменных людях», о Стране Мертвых.

— У нас тут старичок есть один, в прошлом знаменитый охотник,— пояснил Аксенов.— Теперь не охотится, стар стал, только сказки и годится рассказывать. Такую сказку о «каменных людях» сплел!..

— Товарищи из Москвы разберутся в сказках,— стоял на своем упрямый защитник Бульчу.— Если подойти к сказкам научно, с умом, просеять их хорошенько… Так ли я говорю, товарищ?

Савчук утвердительно кивнул.

— И ведь что сплел, подумайте! — сказал Аксенов, улыбаясь.— Будто сам бывал в Стране Мертвых и видел этих «каменных людей»…

— Неужели? — Савчук подался вперед, держа на коленях раскрытый блокнот.

— Охотницкие байки! — пренебрежительно пробормотал кто-то.

— Значит, Бульчу бывал в горах? А когда?