— Наверное, она приехала из Манхэттена. Ячменное Зерно сказал мне, что тамошняя жрица очень толстая.

— Чудовищная — вот верное слово, — продолжал Стэгг. — Эта женщина была крупнее всех, кого я когда–либо видел. Могу поспорить, рост у нее не меньше моего. И весила она, наверное, не меньше полтораста килограмм. Все ее тело было покрыто пудрой, должно быть добрую бочку потратили на это. Она была огромная, круглая, похожая на пчелиную матку, рожденную только для того, чтобы откладывать миллион яиц.

Он немного помолчал.

— Они положили меня так, что голова моя покоилась на одной из ее грудей. Клянусь, это была самая большая грудь в мире. Она казалась выпуклой, как сама Земля. Жрица взяла мою голову и повернула к себе. Я пробовал сопротивляться, но был очень слаб. Я ничего не мог поделать.

И тогда я почувствовал себя маленьким ребенком, и не был более взрослым. Я — Питер Стэгг — новорожденный. Это должно быть все еще пойло действовало. Клянусь, в нем был гипнотический компонент. И я был… я был…

— Голодным? — тихо подсказал Кальторп.

Стэгг кивнул головой. Затем, очевидно желая уйти от темы, он провел ладонью по одному из рогов и сказал:

— Гм. Рога укоренились прилично.

— Да. Среди Ди–Си замечательные биологи. Возможно, местные ученые не столь сильны в физике и электронике, но они превосходные скульпторы плоти. Между прочим, эти панты гораздо большее, нежели символ или украшение. Они действуют. Тысяча против одного — они содержат железы, которые выделяют в твою кровь гормоны всех видов.

Стэгг заморгал.

— Что заставляет тебя так думать?

— Во–первых, Ячменное Зерно сделал пару намеков, во–вторых, ты феноменально быстро оправился после такой сложной операции. Ведь необходимо было сделать два отверстия в черепе, поместить панты, соединить их кровеносные сосуды с твоими и бог знает что еще.

Питер проворчал:

— Кто–то еще заплатит за это. Здесь замешана эта Виргиния! Как только увижу ее, разорву на части. Мне надоели ее пинки.

Кальторп с беспокойством следил за ним.

— А сейчас ты чувствуешь себя хорошо?

Стэгг раздул ноздри и ударил себя в грудь.

— Нет. Но чувствую, что мог бы покорить весь мир. Единственное — я голоден, как медведь после спячки. Сколько я был без сознания?

— Почти тридцать часов. На дворе темнеет. — Кальторп приложил ладонь ко лбу своего капитана. — У тебя жар. Неудивительно. Тело бурлит, как доменная печь, создавая новые клетки, насыщая кровь гормонами. Для твоей печи нужен уголь.

Стэгг ударил кулаком по столу.

— Пить я тоже хочу! Весь пылаю!

Он стал бить кулаком в гонг, пока весь дворец не наполнился звоном. И, как бы ожидавшие этого сигнала, в дверь ринулись слуги, держа в руках подносы со множеством тарелок и бокалов.

Забыв все хорошие манеры, Стэгг вырвал поднос из рук слуги и начал нагружать быстро работающие челюсти мясом, останавливаясь только для того, чтобы запить съеденное громадными глотками пива. Пища и пиво падали на его голую грудь и ноги, но он, хотя раньше ел всегда очень аккуратно, не обращал на это никакого внимания.

Раз рыгнув так, что чуть не сшиб слугу, он прогремел:

— Могу всех перепить, перебить, пере…

Затем еще раз рыгнул с такой же силой и снова набросился на еду, как оголодавший боров на лохань.

Кальторпа тошнило не только от самого этого зрелища, но и от его подтекста. Он отвернулся. Очевидно, гормоны вымывали из психики Стэгга все ограничения и обнажали чисто животную часть человеческого естества. Что же будет дальше?

Наконец Стэгг поднялся, выпятив живот вперед, словно горилла, ударил себя кулаком в грудь и заявил:

— Ух, вот теперь мне хорошо, даже очень! Эй, Кальторп, ты обязан раздобыть себе пару рогов. Ах, да. Я забыл, у тебя уже есть пара. Именно поэтому ты и покинул Землю, не так ли? Ха! Ха!

Лицо антрополога вспыхнуло и исказилось, он вскочил и бросился на Стэгга. Тот рассмеялся, схватил его за рубаху и удержал на вытянутой руке. Кальторп ругался, беспомощно размахивая руками. Затем неожиданно почувствовал, как пол уходит из–под его ног, и ткнулся во что–то твердое сзади. Раздался громкий звон и до него дошло, что он угодил в гонг. Какая–то огромная рука обхватила его за талию, ставя на ноги. Испугавшись, что Стэгг собирается прикончить его, он сжал кулак и ударил смело, но беспомощно. Затем опустил кулак.

В глазах Питера стояли слезы.

— Великий Боже, что же со мной? Должно быть, я совсем тронулся, если позволил себе такое с тобой — моим лучшим другом! Что–то не так! Как я мог?

Он заплакал и с чувством прижал к себе Кальторпа. Тот вскрикнул от боли в ребрах. Стэгг виновато отпустил его.

— Ну хорошо, ты прощен, — сказал Кальторп, осторожно отодвигаясь от него подальше. Только сейчас он понял, что Стэгг уже не отвечает за свои действия. В чем–то он стал ребенком. Но ребенок не всегда абсолютный эгоист, он может быть добрым и мягкосердечным. И ему сейчас на самое деле было стыдно и жалко.

Кальторп подошел к окну.

— На улице полно народу и факелов, — сказал он. — Сегодня вечером у них еще один праздник.

Эти слова ему самому показались неискренними. Он знал точно, что жители Ди–Си сегодня собрались на церемонию, где почетным гостем и участником будет его капитан.

— Не задумали ли они содрать с кого–нибудь кожу? — спросил Стэгг. — Когда эти люди собираются повеселиться, они не останавливаются ни перед чем. Запреты отбрасываются, как прошлогодняя змеиная кожа. Их совсем не волнует, если кого–то покалечат.

Затем, к великому удивлению Кальторпа, он заявил:

— Надеюсь, праздник начнется вот–вот. И чем скорее, тем лучше.

— Почему, ради Бога? — вскрикнул Кальторп. — Разве твоя душа не натерпелась вдоволь всяких страхов?

— Не знаю. Но во мне сейчас есть что–то такое, чего раньше не было. Я чувствую такое влечение и такую силу, настоящую силу, какой не знал прежде, Я ощущаю себя… ощущаю себя… богом! Богом! Во мне кипит мощь всего мира! Я хочу взорваться! Не дано тебе знать, что я чувствую! Ни одному простому человеку не дано!

Снаружи донесся крик бегущих по улицам жриц.

Стэгг и Кальторп прислушивались. Они стояли, окаменев, слушая шум мнимой схватки между жрицами и Почетной Стражей. Затем схватка переросла в битву, когда в бой против жриц пошли Лоси.

И вот шаги в коридоре, с грохотом Лоси срывают двери с петель, берут Стэгга на плечи и выносят наружу. Всего мгновение он, казалось, понимал, что происходит. Потом обернулся и закричал:

— Помоги мне, Док! Помоги!

Кальторпу оставалось только всхлипывать.

Их было восемь: Черчилль, Сарвант, Ястржембский, Лин, Аль–Масини, Стейнберг, Гбве–Хан и Чандра.

Они, да еще отсутствующие Стэгг и Кальторп, составляли десятку уцелевших из тех тридцати, покинувших Землю 800 лет назад. Они собрались в большой гостиной здания, где их держали узниками шесть недель, и слушали Тома Табака.

Том Табак не было настоящим именем. Как звали его на самом деле, никто не знал. На этот вопрос он отвечал, что не имеет права называть свое имя и откликаться на него. Став «Томом Табаком», он уже не был больше человеком. На языке Ди–Си он был полубогом.

— Если бы все шло как положено, — говорил он, — с вами разговаривал бы не я, а Джон–Ячменное Зерно. Но Великой Седой Матери было угодно прервать его жизнь до Праздника Посева. Состоялись перевыборы, и я, как глава великого братства Табака, занял принадлежавшее ему место правителя Ди–Си. И буду им пока не состарюсь и не ослабею, и тогда, что суждено, того не избежать.

В то короткое время, когда экипаж звездолета был в Вашингтоне, его члены изучали произношение, грамматику и словарный состав языка Ди–Си, хотя от акцента им избавиться было практически невозможно. Английский язык изменился сильно, появились многие звуки, которых никогда не было не только в английском, но и в древнегерманском, много новых слов пришло из других языков, ударения и интонации стали играть важную роль в значении фразы. К тому же, незнание культуры Ди–Си было серьезной помехой для понимания языка. Да и сам Том Табак плохо говорил на основном диалекте. Он родился и вырос в Норфолке, в Виргинии — самом южном городе Ди–Си. Язык его соплеменников отличался от языка жителей Вашингтона так же, как испанский язык от французского, или шведский от исландского.