Никто не любит опаздывать. Даже если это вошло в привычку. Особенно если это вошло в привычку. Люди уже и не ждут от тебя чего-то особенного, вроде проекта, законченного в срок, или появления на работе вовремя. Самое частое, что о тебе слышат коллеги, это что-то вроде: «Джо? (Джейк? Джек? Джон?) А, он, как всегда, придет под конец дня!» И никто не верит в то, что ты можешь измениться к лучшему. Все просто поставили на тебе крест как на человеке. Никто от тебя ничего не ждет. С одной стороны, хорошо, ведь никто ничего и не требует. А с другой… может только этого тебе и надо было все это время? Одна маленькая просьба, ласково (ну или хотя бы просто по-человечески, по-доброму) сказанная в один день. «Джо (Джейк, Джек, Джон), приди, пожалуйста, вовремя завтра. У нас завтра очень важное собрание, мы все на тебя рассчитываем». И этой небольшой искры веры было бы достаточно.

Сердце гулко билось, но не там, где положено сердцу, а где-то в горле, под самым язычком, словно в попытке достать до самого мозга. В пробежкой разгоряченные легкие впивался прохладный утренний воздух, солнце резало глаза, упрямо пробиваясь сквозь редкую крону деревьев. Очередной день не задался.

Автобус уехал прямо у Джереми (ни Джо, ни Джейка, ни Джека… Ну Вы поняли) из-под носа. Он даже успел побарабанить в закрытую дверь набирающего скорость автобуса, но, увы, тщетно. Водитель так и не остановился, а кто-то из пассажиров даже помахал, нахально улыбаясь Джереми, отчего тот взмахнул руками и взвыл в голос, не заботясь о посторонних, которые продолжали стоять на остановке и осуждающе смотреть на него. «Типичный неудачник», — думала вызывающе накрашенная женщина в коротенькой классической юбочке. «Вот точно мой бывший!» — ехидно хихикнула она про себя и аж скривилась. Видимо, воспоминания о бывшем парне не принесли ей абсолютно никакой радости, лишь разочарование. А может, дело было в приторно сладком аромате, исходящем от нее. Периодически к ней могло возвращаться обоняние, и она вновь начинала чувствовать запахи, окружающие ее, но внезапно натыкалась на один единственный, самый сильный и безвкусный запах своих духов. Но это не меняло одного факта — Джереми опоздал. Опять.

Парень не имел ни малейшего понятия, что делать теперь. Он упустил свой последний шанс, и теперь старик Барингтон его уволит, точно уволит, в этом можно было не сомневаться. Только вчера босс бегал вдоль и поперек их небольшого офисного помещения, разбрасывал его, Джереми Оукинза, бумаги (которые, кстати, бедный парень собирал и приводил в порядок на протяжении всего остатка рабочего дня), кричал, активно жестикулировал и брызгал слюной, наводя страх не только на виновника сего балагана, но и на остальных работников. «Если завтра, ты, червяк, опоздаешь, — зашипел тогда Барингтон, а затем заорал уже во все горло, — можешь забыть о своем рабочем месте в нашей компании и смело убираться жить на улицу!» В том, что так тому и быть, юный Оукинз был уверен: у него не было родственников, к которым он мог уехать жить, параллельно занимаясь поисками работы. Он свои-то старые желтые кеды (точнее, когда-то желтые, сейчас они были гораздо темнее и в уличной пыли, в некоторых местах ткань протерлась, и там красовались далеко не аккуратные стежки) никак не мог выкинуть, вот уже на протяжении трех с половиной лет, что уж сказать об остальных аспектах его самостоятельной жизни. Так или иначе, Джереми был заранее готов к тому, что этот день станет последним в его жизни. В переносном смысле. То, что ему подготовила судьба на самом деле, он никак не мог предугадать.

Джереми продолжал стоять на остановке, не зная точно, зачем он это делает, ведь хотелось ему совсем противоположного. Он представлял, как приходит домой, как раздается мелодия телефонного звонка, как парень отвечает, выслушивает все, что о нем думает проклятый старик Барингтон, и испытывает невероятное облегчение. Но вместо этого он по-прежнему стоял на остановке с остальными людьми в ожидании следующего 322-го автобуса, до которого было, судя по расписанию, не меньше часа (благодаря бесчисленным опозданиям расписание автобусов, следующих за своим, Оукинз знал лучше собственного адреса). Так прошло не больше пяти минут, прежде чем окружающее его пространство сотрясли выстрелы.

Джереми слышал звуки выстрелов только в кино, а потому не знал, что они могут быть такими громкими. Также он не мог до этого оценить боль от пулевого ранения, так как ничего больнее царапины в жизни не получал. Но все когда-то бывает впервые.

Оукинз медленно опустил взгляд, толком не осознавая, что только что произошло. Люди уже как несколько мгновений бежали и кричали, причем бежали они от громко хохочущего человека в клетчатой рубашке и кепке, напоминающего дальнобойщика. В руке у него был пистолет. Джереми не нужно было быть знатоком огнестрельного оружия, чтобы понять это.

С пониманием того, что пуля угодила ему прямо в грудину, было много тяжелее. Невероятная жгучая боль пронзила грудь парня насквозь, не давая тому ни вдохнуть, ни выдохнуть; но все это было настолько неправдоподобно и нелепо, что Оукинзу просто не верилось в это. Одно мгновение длилось вечность. Тут дальнобойщик уставился на парня и выстрелил снова. Вторая пуля прошла через правый глаз. Сначала наземь шлепнулась синяя папка с незаконченными проектами, а следом и сам Джереми упал на колени, давясь собственной кровью и судорожно трясясь. Он не простоял так и двух секунд, как повалился на живот. Теперь он видел всю картину под другим углом. Люди до сих пор бежали, мужчина в клетчатой рубашке до сих пор стрелял, но, что удивительно, почти ни по кому не попадал, а если и попадал, то в руку или ногу, явно особо и не целясь. Толпа, а следом и слетевший с катушек дальнобойщик скрылись из поля зрения. Все начало стихать, а Джереми стал задаваться вопросом, почему он не умирает. Тогда он попробовал подняться, но и это у него не получилось, из чего он сделал вывод, что это и есть смерть. Ну или этап перед ней. Нужно лишь только еще немного подождать, уж это он умеет.

В какой-то момент молодому человеку это начало надоедать. К нему никто не подходил, более того, других людей он не видел и не слышал, поэтому невероятно обрадовался, когда периферийным зрением засек темную приближающуюся фигуру. Человек молчал вплоть до того момента, пока не подошел к Джереми вплотную и не присел на корточки. Лица мужчины — это парень понял по обуви, от которой его нос находился на расстоянии полдюжины сантиметров — Джереми так и не увидел.

— Что, неудачный денек? — флегматично поинтересовался незнакомец, не шибко-то и надеясь на ответ. — Да… Думаю, ты подойдешь, — наконец сказал он после длинной паузы.

Почти сразу Джереми почувствовал, что что-то коснулось его спины. Мужчина тем временем встал и скрылся из зоны видимости паренька, а чувство все не проходило. «Он что-то положил мне на спину», — подумал Оукинз прежде чем утонуть в непроглядной тьме, потеряв сознание.

По ту сторону он не увидел ни ангелов, ни демонов, ни других умерших — ничего. Да даже если бы и увидел, то все равно бы забыл. Так всегда и бывает: когда просыпаешься, то забываешь все самое интересное, что происходило во сне. Так произошло и в этот раз.

Джереми дернулся и открыл сначала один глаз, потом другой, поднял голову, осмотрелся. Он все еще лежал на животе прямо на асфальте посреди пустой улицы. На город опустились сумерки, плавно переходя в темный вечер, фонари кое-как освещали окружающее его пространство бледным светом, людей по-прежнему не было. Парень приподнялся на локтях (это далось ему невероятно тяжело), и тут же что-то, что до этого лежало у него на спине, и про что он давно забыл, упало на асфальт. Взгляд юноши упал сначала на свою папку с проектами, а затем на зеленую фотокамеру, валяющуюся рядом с ним. Вдруг в полной тишине заиграла музыка, и прошло несколько мгновений, прежде чем обладатель телефона понял, что звонят ему.