Множество вещей приводило его в исступление. Все выглядело так, как будто он целыми днями сидит за столом, курит сигареты «Черный Кот» и ожидает, когда произойдет что-нибудь, что выведет его из себя. Моя мать весь день пыталась выяснить, что будет на этот раз, чтобы попытаться предотвратить взрыв.

— Обходи его, — говорила она. — Почему ты все время на него натыкаешься? Представь, что это запертая дверь. Ты же не полезешь на дверь, правда? — Когда она выдавала такой текст, я думала, что она на его стороне, но теперь вижу, что она просто пыталась уберечь меня от побоев.

Я ненавидела его больше всего на свете. По ночам я лежала и представляла, что с ним случаются всякие несчастья, например, как он падает в сточную трубу, его съедают крысы. В нашей квартире тоже водились крысы, мыши, уж точно, но Боб не разрешал моей матери сыпать яд, потому что мыши его съедят, а кошки потом съедят мышей, хотя я никогда не видела, чтобы кошки ели мышей. Когда его не было дома, что бывало нечасто, я наступала кошкам на хвосты и гоняла их веником. Я ничего не могла ему сделать, но, безусловно, могла отравить жизнь его паршивым кошкам. Я до сих пор не выношу кошек.

Это было жестоко по отношению к ним, но, думаю, я бы все равно это делала, чтобы не так его бояться. Ты помнишь ту историю в газетах, шесть-семь лет тому назад? О женщине с маленьким сыном? Она вышла замуж, и затем они вдвоем с мужем убили мальчика за городом, в лесу. Они сказали ему, что повезут его на пикник. Там еще была фотография мальчугана, так у меня сердце разорвалось. Я думаю, мужчина просто не хотел, чтобы он с ними жил, а мать пошла у него на поводу. К тому времени я уже выросла, мне было почти тринадцать, но меня просто бросило в холодный пот и еще много недель мне снились кошмары. Это было нечто, что едва не произошло со мной, а я об этом даже и не подозревала. Как будто ходишь во сне, просыпаешься и стоишь на краю обрыва. Я всегда больше боялась Боба, когда он пытался быть мягким, чем когда бесился. Это все равно, что знать, что в кладовке кто-то тебя поджидает и не иметь возможности увидеть убийцу.

Мама вышла за Боба, когда умер мой отец, значит, мне тогда было около четырех. Уж не знаю, почему она вышла за него замуж. Моя мать не была религиозна и все такое, мы не ходили в церковь, но она верила, что все предопределено, предписано. Когда я спросила ее, почему она вышла замуж за Боба, она ответила, что это было ей предначертано. Не знаю кем, по мне, так кем-то с плохим чувством юмора. Она никогда не понимала, что иногда просто случаются несчастные случаи. Когда мне исполнилось двенадцать, я решила для себя, как мне воспринимать Боба: как несчастный случай, произошедший со мной, как если бы меня переехал грузовик. Я просто попала под колеса. Я вынуждена была с ним жить, но не как с человеком, а как со сломанной ногой. Меня больше не волновало, какие вещи его осчастливят, а какие взбесят, я просто перестала об этом думать, как о не имеющем ко мне отношения. Когда он меня бил, я думала о погоде: иногда идет дождь, а иногда нет. Он бил меня не потому что я плохая, как я раньше думала. Он бил меня потому, что мог себе это позволить и некому было его остановить. Люди в основном потому и делают подобные вещи, что это сходит им с рук.

Голова моей матери была забита схемами. Она всегда читала последние страницы журналов, приложения, в которых рассказывается, как начать дома собственное дело и заработать тысячи долларов. Она многое перепробовала: подписывали конверты, продавала подписки на журналы и энциклопедии и прочую чепуху, она даже пыталась заниматься прикладным искусством и поделками, складывая композиции из высушенных цветов, которые ей присылали. Однажды она взяла в аренду вязальную машину. Но и это начинание быстро заглохло.

Все было без толку, ей не удавалось разбогатеть обещанным путем, так как приходилось вкалывать по сорок восемь часов в день только для того, чтобы набить руку, и она быстро теряла интерес. Ей не хватало деловой жилки, чтобы заниматься тем, что действительно могло сработать, например, устраивать у себя игорные вечера. Дело в том, что, мы жили не в такой стране где это не принято, у нее не было возможности организовывать такие вечеринки ни в одной из наших квартир, с кошачьим поддоном на кухне, лампочками без абажуров, красными подтеками на унитазе и этим запахом, да еще с Бобом впридачу, сидящим в своем кардигане с обтрепанными манжетами и исходящим кашлем курильщика, когда кажется, что его внутренности сейчас полезут наружу. Все это плохо сочеталось с атмосферой приема.

Для нее было важно отослать первое письмо после очередного прочитанного приложения. Это всегда ее возбуждало. Как азартная игра, она хотела верить в фортуну, хотела верить, что в один прекрасный день колесо повернется и настанет ее очередь, не потому что она что-то сделает, чтобы это заслужить, а просто настанет ее черед. Она никогда об этом не говорила, она любила повторять, что надо пользоваться тем, что имеешь и быть благодарным за эти блага, но в глубине души, я думаю, она ненавидела и эти чердаки, и запах кошачьей мочи, и даже может быть Боба так же, как и я. Но она не знала, что делать, она не знала, как выбраться. Там где жизнь, там и надежда, вот что она любила долдонить. Ей оставалось только верить, что счастье где-то рядом и ждет ее. Все те годы, когда я ее не видела, я посылала ей на день рождения билетик «Лото Канада» или «Уинтарио», иногда, когда у меня были деньги, целую пачку, но она никогда ничего не выигрывала.»

Ренни спит, она это знает, и хочет проснуться.

Она стоит в бабушкином саду, за углом дома, она помнит, что сад давно исчез, я не могу обо всем заботиться, говорить мать, но вот же он, на своем месте, в нем все такое яркое, такое сочное, красные цинии, алтей, подсолнечники, жерди с огненными вьющимися бобами, вокруг, как пчелы, снуют колибри. Но сейчас зима, на земле лежит снег, солнце стоит низко над горизонтом, со стеблей и цветов свисают маленькие сосульки. Ее бабушка здесь, в белом платье с маленькими голубыми цветочками, это летнее платье, кажется, она не замечает холода, и Ренни понимает, что это потому, что она мертва. Окно открыто и через него Ренни слышит, как ее мать и тетки поют на кухне гимны, пока моют посуду, гармонию на три голоса.

Ренни выставляет вперед руки, но коснуться бабушки не может, руки проходят насквозь, все равно что, касаться воды или выпавшего снега. Бабушка улыбается ей, колибри вьются вокруг ее головы. «Жизнь вечна», — говорит она.

Ренни старается вырваться из объятий сна, она не хочет в нем существовать, наконец ей это удается. Она лежит на своей кровати, простыня скручена вокруг, она мечется, распутывается и вскакивает. За окном темно, в комнате сумрачно, возможно, еще не настало утро. Ей что-то надо найти. Она встает, ноги ее босы, на ней длинный белый бумажный халат, он завязывается на спине, но это не больница. Она пробирается на другую сторону комнаты и открывает ящики бюро, один за другим, перерывая свои лифчики, платки, свитера со тщательно сложенными рукавами. Она ищет свои руки, она знает, что оставила их где-то здесь, аккуратно сложенные в ящик, как перчатки.

Ренни открывает глаза. На этот раз она действительно проснулась. Рассвет. Уже слышны первые звуки, москитная сетка реет вокруг нее в теплом воздухе, как туман. Она вспоминает где она, она здесь, одна, распростерта в будущем. Она не знает, как попасть обратно.

— Что тебе снится? — спросила Ренни Джейка через месяц после того, как они начали жить вместе.

— Ты прямо как моя мать, — сказал Джейк. — Потом ты захочешь узнать, как я испражняюсь.

Джейк имел обыкновение отпускать шутки в адрес своей еврейской мамы, что, как чувствовала Ренни, было способом избегать настоящего разговора о ней. Ее возмущали все шутки про матерей, даже свои собственные.

— Это не подходящая тема для шуток. Ты не единственный, у кого есть мать, и я ею не являюсь. Ты должен быть польщен, что мне интересно.

— Почему всем женщинам так обязательно все знать? — сказал Джейк. — Несколько хороших палок и им уже необходимо выяснить, что тебе снится. Какая разница?