— Сколько? — спрашивает Ренни у отеля.

— Двадцать, — кратко отвечает он. Ренни знает, что цена неслыханная.

— Но ведь в один конец только семь, — говорит она.

— Остальное за ожидание, — ухмыляется он.

Прежде Ренни в таких случаях стала бы торговаться, однажды она даже победила. Сейчас у нее нет сил, и он это знает, они все это знают, чуют за версту. Она дает ему двадцать три и обходит машину, чтобы вытащить коробку.

К ее удивлению водитель вылезает из машины, но не помогает ей, а только наблюдает.

— Вы подруга мисс Лоры? — спрашивает он. — Я нас с ней видел. Все знают мисс Лору.

— Да, — говорит Ренни, чтобы избежать объяснений. Она воюет с коробкой. Один конец соскальзывает с заднего сиденья и стукается о мостовую.

— Она приятная леди, — мягко говорит он. — Ты тоже приятная леди, как и она?

Двое других мужчин в майках без рукавов остановились и облокотились о стену.

Ренни решает все проигнорировать. В этом есть какая-то инсинуация, но Ренни не может ее понять. Она улыбается, надеясь что вежливо, и удаляется во внутренний дворик, волоча за собой коробку, как она надеется, с достойным видом. Ей вслед несется смех.

У подножья лестницы свернулся глухонемой, он храпит во сне, скорее всего он пьян. Его ширинка расстегнута, обнажая задравшуюся одежду, серого цвета. Щеку пересекает свежий шрам, седая щетина отросла на полдюйма. Ренни не может поставить коробку на лестницу, не отодвинув его ног, поэтому она их отодвигает. Когда она опускает его ступни, босые и покрытые подсыхающей грязью, он открывает глаза и улыбается ей, улыбкой, которая была бы невинной, даже блаженной, если бы не отсутствующие зубы. Она боится, что он опять захочет пожать ей руку, но он этого не делает. Может быть, считает, что она уже получила свою порцию удачи.

Ренни пробирается по лестнице волоча коробку, с каждым разом поднимая ее на одну ступеньку. Слишком жарко для такого занятия. Она идиотка, что дала себя в это втянуть.

Когда она достигает стойки, англичанка сообщает ей, что для завтрака уже слишком поздно.

— Я что же можно поесть? — спрашивает Ренни.

— Чай с бисквитами, — отвечает англичанка решительно.

— А нельзя ли немного тостов? — Ренни старается не завыть.

Англичанка награждает ее презрительным взглядом.

— Вы можете поискать где-нибудь еще, — говорит она, — где-нибудь там.

Ее тон ясно свидетельствует о том, что все съеденное «там» обязательно обернется холерой, если не хуже.

Ренни заказывает чай с бисквитами и тащит коробку через холл в свою комнату. Теперь это почти что другой человек, партнер по танцам, который напился в стельку. Его негде поставить. Он не влезет в бюро, а кладовки нет. Ренни впихивает посылку под кровать и все еще стоит на коленях, когда одна из официанток приносит чай и бисквиты на пластиковом подносе с изображением Виндзорского замка.

Ренни убирает с ночного столика Библию и будильник, чтобы официантка смогла поставить поднос. Постель не заправлена. Когда официантка уходит, Ренни завязывает москитную сетку свободным узлом и садится на сбитые простыни.

Чай приготовлен из пакетиков и воды, которая, по всей видимости, не успела закипеть. Бисквиты — заносчиво английские, плоские бежевые овалы с краями, обрезанными в духе Викторианских потолков, с серединой намазанной напоминающим замазку джемом. Они выглядят как большие куски мозольного пластыря. Ренни откусывает от одного. Он бескомпромиссно черств. От него несет подошвами, подвалом, сырой шерстью. Ренни хочет домой.

Ренни сидит у окна, уставившись в свою записную книжку, где ей удалось записать три слова «Праздник в веснушках». А чего волноваться! Редакторы все равно всегда меняют ее заголовки.

Раздается стук в дверь. Какой-то человек, говорит горничная, ожидает ее у конторки. Ренни думает, может быть, это Поль; она смотрится в маленькое зеркальце, сейчас ей придется все объяснить.

Но это доктор Минога в защитной рубашке и безупречных белых шортах, он выглядит даже аккуратнее, чем в самолете.

— Довольны своим пребыванием? — спрашивает он, улыбаясь своей кривой улыбкой. — Изучаете местные обычаи?

— Да, — говорит Ренни, гадая что ему надо.

— Я пришел, чтобы отвести вас в ботанический сад, сообщает он, — как мы договаривались.

Ренни не помнит, чтобы она о чем-либо таком договаривалась, но, возможно, здесь любые фразы принимают за обещание. Она так же не помнит, чтобы говорила ему, где остановится. Англичанка глядит на нее из-за конторки.

— Конечно, — улыбается Ренни. — Это будет замечательно.

Она забирает свой фотоаппарат, он в чехле, и доктор Минога провожает ее к своей машине. Это темно-бордовый «фиат» со зловещей вмятиной на левом крыле. Когда Ренни уже пристегнулась, доктор Минога поворачивается к ней с улыбкой на грани коварства.

— Есть вещи, которые вам будет полезные увидеть, — говорит он. — Сначала мы поедем туда.

Они едут с опасной быстротой по главной улице, прочь от деловой части. Дорога, по большей части мощеная, превращается в немощеную. Вот они уже на рынке. Лозунги все еще висят, но платформы из апельсиновых ящиков исчезли.

Доктор Минога снижает скорость не так сильно, как Ренни считает должным. Люди на них таращатся, некоторые улыбаются. Минога опустил окно и машет из него рукой. Его окликают, он отвечает, видимо, он всем известен.

Руки прижимаются к ветровому стеклу. Кто-то кричит:

— Мы за тебя. Да здравствует рыба.

Ренни начинает беспокоиться. Толпа вокруг автомобиля слишком густая, она блокирует дорогу, далеко не все улыбаются. Минога нажимает на клаксон и поддает газу, они едут дальше.

— Вы не сказали мне, что занимаетесь политикой, — говорит Ренни.

— Тут все занимаются политикой, дружок, говорит доктор Минога. — Все время, не то что милые канадцы.

Они сворачивают в гору, в сторону от центра. Ренни цепляется за спинку сиденья, ее руки покрываются потом, когда машина, накренившись, по двум узким колеям взлетает на пологий холм. Ренни смотрит на океан, который теперь под ними, слишком далеко внизу. Зрелище захватывающее.

Они влетают под углом в сорок пять градусов в каменную арку ворот.

— Форт Индастри, — говорит Минога. — Очень исторический. Построен англичанами. Вам захочется немного поснимать.

Перед ними что-то типа поля: изрытая, частично подсохшая грязь, на которой местами растет скудная трава, на поле ряд палаток, даже не совсем палаток, а скорее кусков брезента, растянутых на палках. Минога припарковывает машину у ближайшего края палаток и выходит, Ренни с ним.

Даже снаружи пахнет телами, отхожим местом, лимонами, разлагающейся пищей. Под брезентовыми крышами матрасы, большая часть из них без простыней. Одежда навалена на кроватях и свешивается с веревок, протянутых между палками. Среди палаток очаги, вокруг на земле валяется кухонная утварь, горошки, медные тарелки, кастрюли. В основном здесь женщины и маленькие дети. Дети играют в грязи, женщины сидят в тени в своих бумажных платьях и чистят овощи.

— Это пострадавшие от урагана, — мягко произносит Минога. — У правительства были деньги на восстановление их домов, деньги прислали милые канадцы. Только этого до сих пор не произошло, вы же понимаете.

К Миноге подходит пожилой человек, старая женщина, несколько людей помоложе. Мужчина трогает его за руку.

— Мы за тебя, — мягко говорит он. Они исподволь смотрят на Ренни. Она стоит в смущении, не зная, что от нее требуется.

На другом конце поля видна маленькая удаляющаяся группа людей, белых, хорошо одетых. Ренни кажется, что она узнает двух немок из отеля, пожилую пару с лодки, тех, вооруженных биноклями. Вот как она сама должно быть смотрится: туристка, наблюдатель, зритель.

Рядом с ней на выволоченном на солнце матрасе лежит молодая девушка и кормит ребенка грудью.

— Какой красивый ребенок, — говорит Ренни. Хотя это совсем не так. Ребенок весь в складках, сморщенный, как рука, которую слишком долго держали в воде. Девушка ничего не отвечает. Она глядит на Ренни как одеревеневшая, как будто ее осматривали уже много раз.