— А что, здесь всегда такая прорва народу? — интересуется Ренни.

— Нет, сегодня что-то уж слишком. Торопятся проголосовать. Завтра выборы.

Отдают швартовы, над головой Ренни мелькают ноги, взлетают канаты. Розовощекий толстяк в засаленной белой шляпе и темно-синем пиджаке неожиданно возникает из люка, который уже собираются задраить. Он протискивается сквозь людскую толпу, наступая всем на ноги, лавируя среди разгоряченных тел — собирает плату за проезд. Хотя никто не слышал, чтобы раздавались какие-то команды, толстяк во всяком случае молчал, неизвестно откуда появились десять человек, которые занялись развязыванием узлов. У края пирса образовалась пробка из орущих людей. Но расстояние между ними и лодкой быстро увеличивается, образуя непреодолимую преграду для оставшихся.

На пирс медленно въезжает темно-бордовая машина и останавливается позади толпы. Из нее вылезает человек, за ним второй. Их глаза, скрытые зеркальными очками, обращены в сторону лодки. Лора наклоняется и трет колено.

— Проклятые шпики.

Мотор заводится, и салон немедленно наполняется дымом.

— Теперь тебе понятно? — замечает Лора.

Святая Агата смутно вырисовывается в голубоватой дымке моря, а может быть и неба; остров то появляется, то медленно исчезает из глаз, сначала он кажется просто неопределенным пятном, но силуэт постепенно становится все четче, сплошная линия суровых отвесных утесов, заросших кустарником и кажущихся невзрачными в сравнении с хрустальной искристостью волн на солнце. Здесь все не так, как на Святом Антонио, где все утопает в зелени. Этот остров кажется безжизненным, пораженным засухой.

Квинстаун окончательно теряется из виду в искристом воздухе. Продолговатое неприметное строение на холме Ренни принимает за промышленный форт. Отсюда вся местность выглядит как на открытке.

Мотор глохнет, они причаливают к берегу, три паруса надуваются на ветру как старые простыни на веревке, застиранные до дыр, латанные-перелатанные, таящие в себе множество секретов и тайн, тайн бессонных ночей, болезней и нищеты. Паруса напоминают Ренни нескончаемые веревки с бельем, развешанные вдоль дорог, которые бросались в глаза, когда она ездила поездом к родителям на Рождество во время учебы в университете, самолеты в Грисвольд не летали. Были изобретены сушильные аппараты, не потому, что они были проще, а потому что находились в частной собственности. Ренни думает о распухших от постоянной стирки суставах на красных материнских руках. Мать называла всякие сомнительные и непристойные сплетни «грязным бельем» — имея в виду что-то не подлежащее широкой огласке, «вывешиванию на публике». Руки распухали от того, что она все время возилась с бельем и зимой тоже, зато выстиранное ею белье всегда сверкало белизной.

Лора говорит, что им повезло, выдался хороший день, но Ренни жалуется на недомогание и сожалеет, что ей не пришло в голову захватить с собой таблетки. Тех, кто расположился с подветренной стороны, время от времени окатывает с головы до ног, когда лодка со скрипом делает крен в подножие волны.

Лора сидит рядом с Ренни; она достает из фиолетовой сумочки кусочек хлеба, разламывает его и отправляет в рот. На палубе у их ног удобно устроились четверо мужчин — облокотившись на укрытые брезентом чемоданы, они передают по кругу бутылку с ромом. Они уже сильно навеселе и хмелеют все больше, время от времени взрываясь беспричинным смехом. Пустая бутылка пролетает над головой Ренни и плюхается в воду, а те достают еще одну. Лора молча предлагает Ренни хлеб, но та вежливо отказывается.

— Возьми, тебе станет полегче. Я же вижу, что тебе не по себе. Только не смотри на воду, смотри на горизонт.

Рядом с ними на волнах, качается суденышко, не больше гребной шлюпки, под ярко-розовым парусом, в нем двое рыбаков ловят рыбу. Их посудина кренится в разные стороны, и кажется очень непрочной.

— На таких вельботах охотятся на китов, — говорит Лора.

— Ту шутишь, этого не может быть, — удивляется Ренни.

— Ничего подобного, — Лора невозмутимо отламывает кусок хлеба. — У них есть наблюдательный пункт, и как только они замечают кита, то как бешеные кидаются к своим лодкам и шлюпкам. Иногда они даже умудряются поймать кита, и тогда устраивают пиршество.

При упоминании о еде Ренни замутило.

Четверка подгулявших пассажиров уже разошлась вовсю. Хохот не смолкает. Один из них, Ренни только сейчас удается его разглядеть, глухонемой, остальные все время к нему цепляются. Через лоб у него тянется глубокий шрам, а что касается всего прочего, то он ничем не хуже своих собутыльников. Он пьян в доску и постоянно скалит беззубые десны.

Американская чета в развевающихся на ветру шортах осторожно переступает через их тела, прокладывая себе путь на корму.

— Не споткнись, мать, — говорит муж, поддерживая супругу за тощий веснушчатый локоть.

Им вслед несется хохот, алкаши потешаются над американскими ногами — те переставляют их как-то по-петушиному. Ренни одергивает юбку, стараясь прикрыть колени.

Вдруг из салона появляется Поль. Он тоже пытается пробраться через развалившихся выпивох. Он кивает Ренни и Лоре, но не подходит к ним. Неспешным шагом он направляется к корме, ныряя под натянутыми канатами. Ренни не заметила, когда он оказался на борту. Должно быть, он был внизу все то время, что лодка стояла у пирса.

Внезапно Ренни понимает, что голодна, в желудке появляется какое-то сосущее чувство, куда-то пропадает центр тяжести, именно это Ренни и принимает за чувство голода. Она никогда не любила «американские горки».

— Я, пожалуй, съем кусочек хлеба, — она смотрит на Лору.

— Да бери весь, — та протягивает остаток. — Он разбухнет внутри и тебе станет лучше.

Лора достает сигареты и закуривает, выкинув спичку за борт.

— Могу я тебя попросить кое о чем? — Ренни почти расправилась с хлебом. Ее и в самом деле отпустило.

— Конечно, что за вопрос, — в Лорином взгляде Ренни ясно читает изумление. — Тебя интересует, сплю ли я с Полем. Отвечаю, нет. Больше нет. Можно не церемониться, будь моей гостьей.

Ренни хотела спросить о другом, но она не оценила по достоинству великодушие Лоры; к тому же Поль — это не шкаф с посудой или пустая комната, «занято» или «свободно» в данном случае не имело значения.

— Я о другом, он работает на ЦРУ?

— ЦРУ? — переспросила Лора. — Он? — она расхохоталась, откинув голову, демонстрируя белоснежные зубы. — Ну ты даешь! Услышал бы он! Это он тебе сказал?

— Не совсем, — запинаясь выговорила Ренни, чувствуя себя полной идиоткой. Она отвернулась, уставившись на заросшие мхом и кустарником скалы, медленно проплывающие перед глазами.

— Послушай, если он тебе это сам сказал, что я могу возразить? Может, он хочет тебя таким образом увлечь, — Лора опять заливается смехом.

Ренни хочется взять ее и хорошенько встряхнуть. Вдруг Лора замолкает.

— Хочешь я покажу тебе цэреушников? Смотри сюда. — Лора показывает на американцев, стоящих на корме; совершенно невероятно, чтобы эти безобидные люди в шортах имели какое-то отношение к этой организации. — Они, — убежденно говорит Лора. — Оба.

— Это невозможно, в это нельзя поверить.

Американцы прямо-таки воплощение западной невинности и безмятежности, те должны выглядеть совсем по-другому. Хотя честно говоря, Ренни уже и сама не уверена, как должны выглядеть те. В конце концов, насчет Поля она сама себя убедила, что он из ЦРУ. А если он, то почему бы и не любой другой?

Лора опять смеется. Ее забавляет эта история, все происходящее представляется не более, чем шуткой.

— Потрясающе. Обожаю такие штучки. Насчет них не сомневайся, это всем давно известно. Принц всегда узнает тех, кто из ЦРУ. Когда занимаешься политикой приходится их различать.

— А возраст у них не чересчур? — осведомилась Ренни.

— Да у них на такую поездку просто денег не хватило бы, не сотрудничай они с ними. Послушай, что им жаловаться? Им достаточно любого пустяка, чтобы чувствовать себя счастливыми. Им все подкидывают какую-нибудь пищу для отчетов, и они счастливы. Ведь если им не о чем будет писать, ТЕМ не дай Бог взбредет в голову, что это никуда не годные старики, или что-нибудь в этом роде, и тогда… Естественно, предполагается, что они трудятся во благо Эллиса, это официальная версия, поэтому Эллис их любит, и Принц любит за их глупость и беззаветность; даже Минога не имеет ничего против них. Иногда он везет их куда-нибудь на ланч, и плетет всю эту дребедень о том, что Штаты должны предпринять, дабы избежать заварушки, а они потом все это строчат и отсылают, вроде все при деле. А что касается их самих, то у них в жизни было не так много развлечений с тех пор, как они были исландскими мусорщиками. Теперь они всем говорят, что он ушел в отставку с поста банковского управляющего.