Ренни не расслышала его имя, ей показалось, что оно европейское.

— Эдакий борец за культурный плюрализм!

Мужчина жмет ее руку.

— Я так понял, что вы журналистка. — Он очень возбужден.

— Просто зарабатываю себе на жизнь, — отвечает Ренни, надеясь, что такой ответ немного успокоит его.

— Вполне достойное занятие, — вежливо соглашается он. Они садятся.

— Я сейчас все вам, дружок, объясню, — начинает Минога. — Эти милые канадцы горят желанием научить наших рыбаков нырять так, чтобы их не сводили судороги, чтобы они не калечили себя. Что они делают? Они нанимают эксперта, который приезжает в разгар сезона ловли омаров, то есть, когда все рыбаки уходят в море. Они ведь живут со своего ремесла. Все очень просто. Никаких секретов. В следующий раз посоветуйте им обратиться к знатоку местных условий.

Канадец с улыбкой достает длинную коричневую сигарету и вставляет ее в черный мундштук. Ренни кажется это несколько претенциозным. Ей не по себе от мысли, что представитель ее страны ходит в сафари. Интересно, он возомнил, что он в Африке? По крайней мере мог хоть цвет другой выбрать.

— Вы же понимаете, — продолжает рассказчик, — правительство не всегда располагает точной и верной информацией.

— Вы рассчитываете победить? — спрашивает Ренни у Миноги.

— Вчера, — доверительно сообщает он ей, не сводя тем временем глаз с канадца, — правительство предложило мне кругленькую сумму за то, чтобы я перешел на их сторону. Мне предложили пост министра по делам туризма.

— Я полагаю, вы отказались.

— Ну зачем же наступать на горло собственной песне? — довольно ответил доктор. — Не даром я изучал труды Маккиавели. Раз предлагают, значит, заинтересованы, боятся потерять. Если я откажусь, они найдут способ опорочить мое имя. Раньше они придумали эту историю с Кастро, сейчас скажут, что я кормлюсь за счет американцев и владельцев плантаций. Потом им в голову придет еще что-нибудь. Это сбивает людей с толку: они могут подумать, что я не принадлежу ни тем, ни другим и это окажется правдой. Если мы в этой стране начнем прислушиваться к правде, то Эллису и Принцу Мира, как он себя называет, придет конец. Он считает, что исповедует настоящую религию, пусть считает. — Минога встает. — Завтра я произношу речь о проблеме сбора мусора. Мусорные проблемы — самые наболевшие на этих островах. Я советую вам прийти послушать, друг мой, — доктор Минога одаривает Ренни чарующей улыбкой и направляется к бару, следом за ним плетется нейтральный канадец.

На обратном пути Ренни замечает двух немок, с трудом поднимающихся по каменным ступенькам. С их одежды струится вода, волосы растрепаны, и из них торчат в разные стороны сучки, солома; на щеках горит нездоровый румянец. Похоже, что свои чемоданы они бросили где-то по дороге. Немки держатся друг за друга, одна из них заметно хромает, подскакивает на каждом шагу и морщится от боли. Лица заплаканные, но когда они замечают любопытные взгляды сидящих в баре, то стараются придать себе независимый вид. Кто-то уступает им место.

— Что случилось?

Глаза присутствующих устремлены на ноги вошедших. У одной немки нога представляет ужасное зрелище: багрово-фиолетовая ступня с распухшими пальцами, ее подруга показывает всем этот ужас как трофей.

— Она наступила на морского ежа, — раздается голос неизвестно откуда взявшейся Лоры. — Так всегда бывает, они совершенно не смотрят под ноги. Ничего страшного, это конечно очень болезненно, но не смертельно.

Немка сидит откинувшись назад, с закрытыми глазами, выставив перед собой искалеченную ногу. Через пару минут из двери, ведущей на кухню, появляется Эльва; коробки при ней уже нет, она в переднике в красную и белую клетку, в руках держит лимон и свечу. Эльва встает на колени возле пострадавшей и оценивающе изучает травму. Потом берет ломтик лимона и начинает растирать больное место. Немка вскрикивает.

— Потерпите, — приговаривает Эльва, — пустяки, завтра все пройдет.

— Может не стоит иголки вытаскивать? — лепечет вторая немка, она очень взволнована, это несчастье рушит все их планы.

— Тогда они обламаются и начнется заражение, — резонно возражает Эльва. — У кого есть спички?

Ни у кого не вызывает сомнений, кто здесь главный. Кто-то из присутствующих протягивает Эльве коробок, она вынимает спичку, зажигает свечу. Эльва капает горячий воск на пальцы и осторожно втирает его.

— Хорошо бы вы пописали ей на ногу, — обращается Эльва к подруге жертвы. — Когда с нашими ребятишками случается такое, то мальчишки писают на девочек, а те — на ребят. Это снимает боль.

Бедная немка открывает глаза и в немом изумлении смотрит на Эльву. Ренни знаком этот взгляд, так смотрят только на чужеземцев, не решаясь поверить услышанному и надеясь, что ослышался, что виной всему языковой барьер, и на самом деле собеседник имел в виду совсем не то, что сказал.

Раздаются отдельные смешки, но Эльва сохраняет серьезность. Она берет здоровую ногу и начинает ощупывать ее. Немка судорожно ловит ртом воздух и озирается в поисках защиты: это не та нога. После визита к герцогине у нее осталось крайне неприятное впечатление: та строго внушала, что ни в коем случае нельзя открыто выражать пренебрежение и неуважение к местным нравам и обычаям, какими бы отталкивающими они не казались.

Эльва нажимает сильнее. Она видит, что завладела вниманием публики и преисполнена самодовольства, ее прямо распирает от гордости.

— У вас закупорены вены. Я открыла свободный ток крови, и кровь смоет яд из вашего тела.

— Меня тошнит от одного ее вида, — тихонько шепчет Лора. — У нее пальцы как у мясника. Эльва может уложить наповал лишь однажды взглянув на тебя, она утверждает, что может вылечить от любого недуга, но благодарю покорно, я бы предпочла хворать, только бы она до меня не дотрагивалась.

Раздается громкий треск. «Сухожилия», — проносится у Ренни в голове. Лицо немки искажается от боли, страдальчески суживаются глаза, но у нее не вырывается ни крика, ни стона, она стоически переносит страдания, не желая уронить в глазах окружающих свое достоинство.

— Слышите как вопиют ваши сосуды? — вопрошает Эльва. — В них идет воздух. Вы чувствуете, что вам лучше?

— Свободных мест нет. Все забито из-за выборов, — сообщает Лора.

— Может, позвонить в другие гостиницы, — продолжая наблюдать за Эльбой, предлагает Ренни.

— Позвонить? В другие гостиницы? — Лора коротко смеется.

— А разве других здесь нет?

— Вообще-то есть, но сейчас они закрыты. Правда есть одна для местных, но я бы не стала там останавливаться; твое поведение могут неправильно истолковать и у тебя возникнут серьезные неприятности. Я попытаюсь что-нибудь придумать.

Эльва охотно делится с наблюдателями своими секретами:

— Сила заключена в руках. Этот дар передала мне моя бабка, когда я была ребенком. Она владела им в совершенстве, и я кое-что унаследовала. Чувствуете, у вас в этом месте шишка? — В детстве ваша мама вас уронила. Вы были слишком малы, чтобы помнить. Кровь загустела, образовалась опухоль. Ее необходимо удалить, иначе она перерастет в рак. — Эльва мнет все энергичней. Травма вашей юности напоминает о себе.

— Старые проделки, — комментирует Лора. — туристы для нее как дерьмо для свиней. Даже если они ей не верят ни на грош, то все равно делают вид, что принимают все за чистую монету. Во всей округе доктора днем с огнем не сыщешь, так что выбирать не приходится. Ногу растянешь, так, кроме нее, обратиться не к кому.

— Может быть, хватит, — в замешательстве говорит немка, которая, как заботливая мать, не отходит ни на шаг от подруги.

Эльва бросает на нее исполненный презрения взгляд.

— Я скажу, когда хватит.

Нога хрустит. Эльвины пальцы гнут ее как кусок резины.

— Готово. — Эльва поднимается с колен. — Вставай.

С величайшей осторожностью немка ставит ноги на землю. Встает.

— Боль прошла. — Эльва с гордостью окидывает взглядом зрителей.

Немка улыбается.