Сама по себе веревка была вполне нейтральной, даже полезной вещью, ее можно было использовать для чего угодно. Ренни гадала, собирался ли этот человек ее задушить, или только связать. Он хотел остаться трезвым, в холодильнике стояло пиво и полбутылки вина, она была уверена, что он все посмотрел, но выбрал именно Овалтин. Он хотел знать, что она делает. Возможно, увидев шрам, остановился, извинился, развязал ее и пошел бы домой к жене и детям. Ренни не сомневалась, что так оно и было бы. А возможно, он знал, об операции, и именно это его и подтолкнуло. Мистер X, в кровати, с веревкой.

А если потянуть за веревку, конец которой тянется в темноту, что появится? Что же там на конце, на конце? Рука, предплечье, плечо и наконец лицо. На конце веревки кто-то есть. У каждого человека есть лицо, не бывает такого: душитель без лица.

Ренни опаздывает на обед. Ей приходится подождать около раздачи, пока для нее накрывают в столовой стол, за углом вне ее поля зрения, падает на пол поднос с серебром и слышится спор на пониженных тонах. Через пятнадцать минут выходит официантка и сурово говорит, что Ренни может пройти, как будто это не еда, а испытание. Когда Ренни идет к столовой, оттуда выходит женщина с загаром цвета чайной заварки. У нее светлые волосы, заплетенные и уложенные вокруг головы. Она одета в платье без рукавов цвета магента с оранжевыми цветами. Ренни ощущает себя бесцветной.

Женщина улыбается ей сияющей улыбкой, глядя на нее круглыми голубыми глазами, как у фарфоровой куклы. «Эй, привет», — говорит она. Ее дружелюбный отсутствующий взгляд напоминает Ренни заученные приветствия хозяек ресторанов при постоялых дворах. Ренни ждет, что она скажет: «Приятного отдыха». Улыбка длится чуть больше, чем нужно, и Ренни спрашивает себя, не знает ли она этой женщины. С облегчением решает, что нет, и улыбается в ответ.

Столы накрыты крахмальными белыми скатертями и в стаканы для вина воткнуты льняные салфетки, сложенные веером. К каждой вазочке с мальвой прислонена маленькая, отпечатанная на машинке карточка, не совсем меню, поскольку выбора не предлагается. Еду разносят три официантки в светло-голубых платьях с пышными юбками, белых передниках и наколках. Они абсолютно безмолвны и бесстрастны, может быть их вызвали с обеда.

Ренни начинает сочинять, скорее по привычке и чтобы занять время, поскольку не думает, что Сансет Инн будет отражена в ее очерке.

Обстановка незамысловатая, больше всего напоминает английскую провинциальную гостиницу с цветастыми обоями и несколькими картинками на охотничью тему. Вентилятор на потолке завершает эту приятную картину. Мы начали с местного хлеба с маслом сомнительной свежести. Затем последовал тыквенный суп (она сверилась с меню), который готовят здесь не в смягченном варианте, привычном для североамериканцев. Мой спутник…

Но спутника нет. В таких очерках всегда необходим спутник, хотя бы на бумаге. Картинка — женщина, в одиночестве обедающая в ресторане, — подействует на читателя угнетающе. Они желают веселья, намек на флирт, и чтобы обязательно фигурировала карта вин.

Когда появляется ростбиф, жилистый и зеленый, политый соусом, приготовленным из порошка, Ренни сдается. В качестве гарнира предлагается кубик ямса и нечто светло-зеленое, что явно слишком долго варили. Такую еду можно есть только сильно проголодавшись.

Ренни все это напоминает ту издевательскую статью, которую она написала несколько месяцев назад о закусочных для раздела «Свингинг Торонто» в «Пандоре». Как-то она подкинула им вещичку о том, насколько ненавязчиво и безопасно подцеплять мужчин в прачечных-автоматах. В статье приводились адреса хороших прачечных. «Проверьте их носки; если они просят у вас мыльную стружку, забудьте о них». Статья о закусочных со скидкой называлась «Вкуснятина из опилок» с подзаголовком, гласящим: «Лучше уж потратить лишнюю тысченку, так как хлеб и вино здесь никуда не годятся».

Чтоб собрать материал, она облазила все «Макдональды» и «Кентукки Фрайд Чикенс» в недрах даунтауна, исправно все пробуя. «Мой спутник взял яйца Мак Маффи, которые оказались слегка сопливыми, а мои булочки — совсем черствыми».

Ренни мусолит иноземные овощи, оглядывая зал. Кроме нее обедает только один мужчина, он сидит в дальнем конце комнаты, читая газету. Перед ним блюдо, на которое наложено нечто напоминающее взбитое лаймовое желе. Подцепила бы она его, если бы это была прачечная? Он переворачивает страницу, дарит ей полуулыбку соучастника, и Ренни смотрит в свою тарелку. Она любит разглядывать людей, но не любит, когда ее на этом ловят.

Их глаза встретились, лишь на миг. Она не удивлена, когда он откладывает газету, встает и направляется к ее столу.

— Довольно глупо сидеть в разных концах столовой, — говорит он. — По-моему, здесь никого, кроме нас, нет. Что если я к вам присоединюсь?

Ренни ничего не отвечает. У нее совсем нет желания его подцепить. На самом деле она никогда не знакомилась с мужчинами в прачечных-автоматах. Только делала вид, а потом объясняла, что просто выполняет задание. Этим она всегда может отговориться при необходимости. В то же время нет нужды быть невежливой.

Он идет на кухню и просит еще чашку кофе. Одна из официанток приносит ее. Она так же приносит блюдо зеленой субстанции для Ренни, а затем, вместо того, чтобы возвратиться на кухню, садится на освободившееся после мужчины место и приканчивает его десерт, злобно пожирая его глазами по ходу дела. Мужчина сидит к ней спиной и ничего не видит.

— На вашем месте я не стал бы это есть, — говорит он.

Ренни смеется и смотрит на него более внимательно. До операции они с Иокастой любили играть в одну игру на улицах и в ресторанах. Выбери мужчину, любого, и найди в нем примечательные черты. Брови? Нос? Тело? Если бы он попал тебе в руки, как бы ты его обработала? Стрижка ежиком, мокрый костюм? Это была жестокая игра, и Ренни это понимала. Иокаста, почему-то, нет. Послушай, говорила она, ты же делаешь им одолжение.

Ренни думает, что этот человек не позволил бы себя обработать. С одной стороны, он для этого слишком стар: уже вышел из возраста глупых забав. Ренни решает, что ему не меньше сорока. Грубый загар, вокруг глаз глубокие белые морщины. Небольшие усы и волосы пост-хипповой длины, по мочку уха спереди, по воротник сзади, слегка неровные, как будто он сам подстригался кухонными ножницами. Одет он в шорты и желтую майку, на которой ничего не написано. Она любила когда-то майки с надписями, когда они только появились, но теперь она считает их убогими.

Ренни представляется и ненавязчиво замечает, что она журналистка. Она любит начинать с этого, прежде чем ее примут за секретаршу. Мужчина говорит, что его зовут Поль и что он из Айовы. «Изначально», — говорит он, подразумевая, что путешествует. Он не живет в отеле, только ест здесь. Это одно из лучших мест.

— Если это лучшее, то что же худшее? — удивляется Ренни, и они оба смеются.

Ренни спрашивает, где его дом. Это нормальный ход, поскольку Ренни уже для себя решила, что съемом и не пахнет. Поместим это под рубрику «Попытка человеческого общения». Ему просто хочется с кем-нибудь поболтать. Он убивает время. Что приятно, так это то, что она все делает сама. Она ловит себя на желании просунуть голову под скатерть и посмотреть, на что похожи его колени.

— Дом? — говорит Поль. — Вы имеете в виду, где я оставил свое сердце?

— Это был слишком личный вопрос? — спрашивает Ренни. Она начинает есть десерт, который оказывается приготовленным из подслащенного мела.

Поль усмехается.

— Большую часть времени я живу на судне, — говорит он. — Там, на Святой Агате. Там бухта лучше. Я здесь всего на пару дней по делам.

Ренни чувствует, что от нее ждут, что она спросит по каким делам, поэтому она не спрашивает. Она решает, что с ним будет скучно. Она встречала таких мужчин и раньше, и единственное о чем они могли говорить, так это их лодки. Суда вызывали у нее морскую болезнь.

— Какое судно? — спрашивает она.