Блейк стоял перед окном наших апартаментов, выходящим на город Ньюмерика. Я же, лежа на диване, думал понемногу обо всем: о потенциальной нестабильности Ренфру, о том, что я сумел услышать и увидеть в отношении истории последних пятисот лет.

Я вышел из своей задумчивости:

— Перестань думать об этом, Нед. Речь идет об изменении метаболизма человеческого тела, вероятно, в результате смены питания. Их чувство обоняния, несомненно, тоньше нашего. Находиться рядом с нами для Кэслейхэта — настоящая пытка, в то время как мы со своей стороны замечаем только исходящий от него неприятный для нас запах. Ну и чего ты хочешь? Нас трое, а их миллиарды. Откровенно говоря, я плохо себе представляю, как можно быстро решить эту проблему. Поэтому лучше воспринимать вещи такими, как они есть.

Поскольку Блейк не ответил, я вновь погрузился в свои мысли. Первое сообщение, посланное мною после пятидесяти трех лет пребывания в космосе, было получено на Земле. Поэтому когда в 2320 году, то есть меньше чем через сто сорок лет после нашего старта, изобрели двигатель, позволивший приступить к межзвездным полетам, то быстренько сообразили, что произойдет, когда мы прибудем в систему Центавра.

Четыре годные для жизни планеты звезд А и Б Альфы были заселены и названы в нашу честь: Ренфру, Пелэм, Блейк и Эндикотт. С 2320 года, несмотря на эмиграцию к планетам, обращающимся вокруг более далеких светил, население этих миров значительно возросло. В настоящее время на все более суживавшемся пространстве теснилось девятнадцать миллиардов человек.

Звездолет, чью гибель мне пришлось наблюдать в 2511 году, был единственным на линии Земля — Центавр, который исчез без следа. Он мчался с максимальной скоростью, и его экраны, должно быть, среагировали на присутствие нашего корабля. Мгновенно взорвались все его автоматические устройства. Поскольку в это время защитные приборы еще не могли останавливать корабль, достигнувший скорости минус-бесконечность, все это старье на борту, видимо, и рвануло.

В настоящее время ничего подобного случиться уже не могло. Успехи, достигнутые в области аделедикнической энергии, были так велики, что даже самые громадные звездолеты могли мигом останавливаться на полном ходу.

Нас убеждали не считать себя виновными в этой единственной катастрофе, так как ее теоретический анализ дал толчок многим из самых существенных шагов в освоении электронной психологии.

До моего сознания дошло, что Блейк с отвращением рухнул в кресло, откинувшись в нем.

— Да, веселенькая ожидает нас перспектива, — забрюзжал он. — В течение пятидесяти оставшихся нам лет мы можем рассчитывать на жизнь изгоев в обществе, совершенно не понимающих, как функционирует в нем самая простейшая из машин.

Я заерзал, чувствуя, что мне не по себе. Точно такие же мысли приходили в голову и мне. Но я промолчал, в то время как Блейк продолжал:

— Должен признаться, что, узнав, что планеты звезд Центавра заселены, я стал подумывать о том, не приударить ли за какой-нибудь девушкой и жениться на ней.

Независимо от моей воли в памяти всплыли алые губки, тянувшиеся к моим. Я прогнал прочь это воспоминание и сказал просто так:

— Интересно, а как воспринимает наше положение Ренфру? Он…

Меня перебил знакомый голос:

— Ренфру воспринимает его прекрасно, с тех пор как начальный шок уступил место покорности судьбе, а ее, в свою очередь, сменило стремление к действию.

Мы оба повернулись в его сторону раньше, чем он закончил свою фразу. Ренфру приближался не спеша, с улыбкой. Вглядываясь в его черты, я старался угадать, в какой степени он восстановил свое душевное равновесие.

Он выглядел как человек в отличной форме. Его черные, вьющиеся волосы были тщательно причесаны. Из удивительной голубизны глаз лучился свет. Он являл собой образец физического совершенства, а своей непринужденной походкой напоминал одетого с иголочки актера.

— Друзья мои, я купил звездолет. Пришлось потратить все свои деньги и прихватить часть ваших. Но я был уверен, что вы согласитесь со мной. Был ли я прав?

— Ну конечно же, — хором отозвались мы оба.

— А зачем? — добавил Блейк.

— Я знаю зачем, — воскликнул я. — Мы начнем бродить по Вселенной и остаток жизни посвятим изучению новых миров. У тебя, Джим, родилась замечательная идея! Блейк и я, мы как раз собирались договориться о самоубийстве!

— Во всяком случае, какое-то время мы действительно проведем в полете, — улыбнулся Ренфру.

Через два дня при отсутствии каких-либо возражений со стороны Кэслейхэта, а также не выяснив его мнения в отношении состояния здоровья Ренфру, мы вырвались в Космос.

Три последующих месяца были весьма странным периодом в нашей жизни. Во-первых, у меня возникло чувство подавленности от безграничности Космоса. На наших экранах возникали безмолвные планеты, которые, теряясь затем позади, оставляли после себя ностальгию по пустынным равнинам, деревьям, сгибавшимся под напором ветра, безжизненным и бурным морям, безымянным светилам.

Эти впечатления и связанное с ними грустное настроение порождали чувство неизбывного одиночества и действовали, как физическая боль. Постепенно мы осознали, что наш полет не развеет то впечатление нереальности, которое было нашим уделом с момента прибытия на Альфу Центавра.

Не было ничего для души, ничего, что каким-либо удовлетворительным образом заполнило хотя бы год нашей жизни. А ведь впереди их было еще пятьдесят!

Я догадывался, что Блейк приходит к аналогичным выводам, и ожидал проявления таких же симптомов в Ренфру. Но их не было, что уже само по себе казалось мне тревожным моментом. Затем я осознал и другое: Ренфру потихоньку наблюдал за нами. За этим его поведением угадывалось что-то такое, что давало основание предполагать наличие определенного замысла, скрываемой цели.

Моя обеспокоенность росла, и постоянное хорошее расположение духа Ренфру ее не снимало.

К концу третьего месяца, когда я предавался мрачным мыслям, лежа на койке, дверь неожиданно отворилась и на пороге показался Ренфру.

В одной руке он держал парализатор, в другой — веревку.

— Сожалею, Билл, — сказал он, наставляя оружие на меня. — Кэслейхэт советовал мне не рисковать. Поэтому не брыкайся. Сейчас я тебя свяжу.

Я завопил:

— Блейк!

Ренфру ласково покачал головой:

— Зря кричишь! Я начал с него.

Парализатор, наставленный на меня, в его руке не дрожал, а во взгляде Ренфру светилась стальная решимость. Мне не оставалось ничего другого, как напрягать мышцы, когда он меня связывал, и успокаивать себя тем, что я по меньшей мере в два раза сильнее его. Я был напуган происходившим, но все же подумал, что наверняка смогу помешать ему спеленать меня слишком туго.

Наконец он отступил на шаг и повторил:

— Мне весьма жаль, Билл. — Потом заявил: — Досадно, что вынужден тебе говорить такое, но по прибытии на Альфу Блейк и ты были на грани срыва. Психологи, с которыми консультировался Кэслейхэт, посоветовали прибегнуть именно к такому методу лечения. Надо, чтобы вы оба испытали такое же потрясение, как и то, после которого вы потеряли головы.

Сначала я не обратил внимания на то, что он упомянул имя Кэслейхэта. Но вскоре с быстротой молнии промелькнула мысль, прояснившая все. Это было невероятно: они сказали Ренфру, что Блейк и я свихнулись. В течение трех месяцев он сохранял свое душевное равновесие только потому, что чувствовал себя ответственным за нас. Какой прелестный психологический трюк! Однако что это за потрясение нам предписали? В этом был весь вопрос.

Ренфру прервал ход моих мыслей.

— Теперь осталось ждать совсем немного, — сказал он. — Мы уже вошли в зону действия поля солнца-холостяка.

— Звезды-одиночки! — пронзительно откликнулся я. Он ничего не добавил к сказанному. Как только за ним закрылась дверь, я начал вертеться, чтобы ослабить путы.

Так что там говорил нам по этому поводу Кэслейхэт? Что звезды-одиночки находятся в этом участке пространства в состоянии неустойчивого равновесия.