Партия Игнатия и игнатиан отличалась и некоторыми другими чертами, свидетельствовавшими о родстве ее с теми прежними партиями, которые заявляли себя протестом против распоряжений и действий церковной власти. Партия Игнатия наследовала от времен патриарха Мефодия нерасположение к этому патриарху.[125] Образ действий Мефодия, круто поступавшего со студитами, по всей вероятности, нашел себе порицание в партии игнатиан, во главе которой стоял такой почитатель монахов, как Игнатий. По крайней мере, сам Игнатий считался среди кружков, ему враждебных, «хулителем» Мефодия,[126] а таким лицом мог быть Игнатий только потому, что он сошелся со студитами,[127] разделяя их воззрения и нерасположение к своему предшественнику. Правда, Анастасий Библиотекарь, бывший по своим симпатиям на стороне Игнатия, напротив, старается выставить этого патриарха почитателем Мефодиевой памяти,[128] но известия его по этому вопросу не могут быть точны и не соответствуют действительному положению партий в Византии. С другой стороны, нужно сознаться, у историка нет твердых фактов, которые бы доказывали, что партия Игнатия в отношении к патриарху Мефодию шла по стопам студитов патриаршества Мефодия; но зато историки не лишены возможности указать на один факт, хотя и косвенный, но остающийся не без значения в отношении к занимающему нас вопросу. Разумеем строгость, какую показывал Игнатий к Григорию Асвесте. Строгость эта будет для нас совершенно непонятна, если мы не сбудем основания для нее искать в том, что Григорий был тесно связан многими отношениями с Мефодием: Мефодий и Григорий Асвеста — оба были земляки, сиракузцы; очень вероятно, что Григорий был возведен в архиепископа Сиракузского именно Мефодием;[129] быть может, именно по желанию Мефодия проживал он не в своем кафедральном городе, а в восточной столице; наконец, сохранился панегирик, написанный Григорием в честь Мефодия.[130] Все это, взятое вместе, показывает, что Григорий был очень близок к Мефодию, а потому если Игнатий выказывает нерасположение к Григорию, то показывает его вследствие нерасположения к Мефодию. Других причин строгого отношения Игнатия к Григорию указать невозможно. Укажем еще черту, характеризующую игнатиан и сближающую их с теми прежними партиями в Византии, которые с известными промежутками выражали противодействие распоряжениям церковной патриаршей власти. Партии протеста в недавно прошедшие времена для достижения победы над противной партией любили обращаться за советом и содействием к римскому папе. Эти партии очень верили в авторитет римского епископа. Так было, как нами было указано, при патриархе Тарасии и еще более и решительнее при патриархе Никифоре. То же самое видим при патриархе Игнатии, когда его партия вступает в борьбу с противниками. Вот, например, с какими словами обращаются некоторые приверженные Игнатию духовные лица к папе Николаю от лица Игнатия (после собора 861 года): «Игнатий, тиранически преследуемый, испытавший много зол, и его товарищи по страданию, нашему господину, святейшему и блаженнейшему епископу, патриарху всех кафедр, наследнику князя–апостола, вселенскому папе Николаю, со всей его высокомудрой Церковью Римской, — спасение о Господе». Так начиналась апелляционная жалоба игнатиан к папе, а в заключение говорилось: «Ты, святейший господин, яви ко мне (Игнатию) любвеобильное милосердие и рцы с великим Павлом: есть ли кто изнемогающий, с кем бы я не изнемогал (2 Кор. 11, 29); вспомни о великих патриархах, твоих предшественниках: Фабиане, Юлии, Иннокентии, Льве, короче, о всех, кто боролся за истину против неправды, поревнуй им и явись мстителем за нас».[131] На соборе Константинопольском 869 года, где руководство делами принадлежало партии игнатиан, было сделано много уступок папскому престолу, и папа получал здесь от них очень ясные выражения признательности (о соборе этом речь будет после). В кругах игнатиан ходили рассказы о страшных снах, какие беспокоили будто врагов Игнатия; но важны не самые сны, а то, что в них, по рассказам игнатиан, является мстителем за Игнатия не кто другой, как апостол Петр, наместником которого, как известно, считал себя папа, Петр — «обладающий ключами неба и служащий камнем, на котором Христос Бог утвердил Церковь Свою».[132] Итак, связи партии игнатиан с папским престолом не подлежат сомнению. Есть еще одна черта, равно характеризующая византийские оппозиционные партии прежних времен и партию игнатиан: первые партии, по числу членов, были немногочисленны; также немногочисленна была и партия Игнатия. Апелляция на деятельность Константинопольского собора 861 года, где партия игнатиан потерпела поражение, представленная сторонниками Игнатия папе Николаю, подана лишь от имени 10 митрополитов и 15 епископов,[133] — число маленькое, если возьмем во внимание, что в Византийском государстве была не одна сотня архиереев. Собор 869 г., собранный для восстановления Игнатия на патриаршей кафедре, открылся буквально с десятком восточных епископов.

Обращаемся к характеристике противоположной партии Фотия и фотиан. Св. Фотий (правил Церковью дважды в 857–867 и 877–886 гг.) и его партия представляли во многом аналогичное явление с теми партиями большинства, или господствующими партиями, которые имели во главе патриархов Тарасия, Никифора и, наконец, Мефодия. Фотий занял византийскую патриаршую кафедру, вышедши из той же общественной среды, из какой вышли ранее Тарасий и Никифор. Он был светски воспитанным человеком и прямо от высоких государственных должностей перешел к должности патриаршей, подобно тому, как то же было с двумя вышеназванными патриархами. Он, Фотий, и его партия держались того примирительного образа действования в Церкви, какого ранее держались и Тарасий, и Никифор, и Мефодий. Не идти против течения, а управлять течением во имя благоденствия Церкви и государства — было стремление Фотия и фотиан. Фотий, вступая на патриаршую кафедру при тех обстоятельствах, при каких он взошел, одушевлен был желанием водворить спокойствие во взволнованном обществе и обуреваемой смутами Церкви. Он захотел принять в свои руки жезл патриарший только тогда, когда узнал, что низверженный патриарх дал формальное согласие избрать на место него другого патриарха.[134]* Правда, это свое решение, под влиянием некоторых из слишком рьяных сторонников, Игнатий вскоре изменил, но этого предвидеть было невозможно.[135] Он, Фотий, позволил посвятить себя только тогда, когда его избрание в патриархи прошло на Константинопольском соборе блистательным образом, когда лишь пятеро епископов подали отрицательные голоса, т. е. высказались против Фотия.[136] При таких условиях решается Фотий принять бремя управления Церковью Византийской.[137] Это было действительно бремя, потому что все и каждый ожидали от нового патриарха исполнения своих надежд. И все показывает, что Фотий в самом деле желал умиротворить всех, насколько это в силах был сделать один человек с недюжинным умом. Он не хотел ставить себя в какие–либо враждебные отношения к партии игнатиан. Чтобы успокоить ее, утешить и заставить забыть печали, он дал Игнатию письменное уверение, что он будет почитать бывшего патриарха, как отца.[138] Игнатиане впоследствии жаловались, что это была не больше как хитрость и лицемерие со стороны Фотия. Но говорить так — значит клеветать на знаменитого патриарха. Удостоверение, выданное Фотием Игнатию, это параграф его программы примирительной церковной политики. Если же скоро установились между Фотием и Игнатием натянутые отношения и даже более, — то в этом не виновен Фотий, так как игнатиане под влиянием честолюбивых стремлений сделали первый шаг к уничтожению мира между бывшим и новым патриархами: они собрали небольшой, но публичный собор в Константинополе и предали Фотия.[139] [140] Мог ли предвидеть подобный случай новый патриарх? В примирительном духе действовал Фотий и в отношении к светскому правительству, столь недовольному Игнатием. С императором Михаилом III, несмотря на его легкомыслие и дурные качества, Фотий все время находился в наилучших отношениях. Правда, не видно, чтобы новый патриарх обличал Михаила за дурную жизнь, который за беспорядочное поведение прозван был нелестным именем «Пьяного»; но если не обличал публично, во избежание скандала, то, как предполагают некоторые исследователи, действовал на него путем кротких внушений и, по–видимому, не без успеха.[141] С Вардой Фотий был и остался на дружеской ноге и, без сомнения, не лишал его причастия, несмотря на слухи, будь они верны или неверны, относительно зазорной связи Варды со вдовой–невесткой. Когда правительство, из ненависти к Игнатию, подняло гонения на Игнатия и его жарких приверженцев, то Фотий хотя и знал, что всякое заступничество за преследуемых будет принято неблагоприятно, однако же писал письма с просьбой смягчить строгости, но не считал делом благоразумным слишком настаивать на этом и становиться в неприязненные отношения к правительству.[142] К самому папе Николаю Фотий на первых порах хотел поставить себя так, чтобы римскому епископу не на что было жаловаться; он ясно давал знать папе, что всякая помощь со стороны Рима, направленная к упорядочению византийских церковных дел, будет принята с благодарностью, но и только.[143] Идея церковного братства, на началах независимости Церкви, была руководителем Фотия в сношениях с Римом. Мира и взаимного уважения, а не споров желал он. Вот программа миротворческой деятельности, какую начертал себе Фотий. И если эта программа лишь в малой части осуществилась, в этом виноват не Фотий, а стечение самых непредвиденных исторических обстоятельств. В том, что мы сказали о примирительных намерениях Фотия, нельзя не видеть, что этот патриарх желал управлять Церковью, руководясь правилами той церковной «икономии», которая некоторых прежних патриархов, именно Тарасия и Никифора, побуждала быть осторожными и снисходительными в церковной деятельности. И в других отношениях Фотий и его партия напоминали характерные черты прежних партий большинства. Фотий заметно сближается с этими последними. Он в защиту своего собственного посвящения прямо из мирян ссылается нередко на примеры Тарасия и Никифора. А что касается Мефодия, то этот в партии фотиан всегда ставился высоко и считался человеком образцовым. Фотий был явным и признательным почитателем памяти Мефодия; он готов был признать «отцеубийцею» того, кто непочтительно относился к имени и деятельности этого патриарха.[144] В этом случае с Фотием сходится и Григорий Асвеста, — можно сказать, душа партии фотиан. Этого Григория Фотий глубоко чтил и называл его, как и все фотиане, «великим Божиим человеком».[145] Почему Фотий так чтил Григория? На этот вопрос ответ может быть только такой: Григорий был искренним почитателем Мефодия и за свою привязанность к этому патриарху много пострадал от игнатиан. Это вело к тому, что фотиане прониклись глубоким уважением к Григорию Асвесте. Можно сказать, что фотиане жили преданиями, дошедшими до них от времен церковной деятельности Мефодия, а в чем они заключались, мы уже знаем. По своим отношениям к Мефодию партии игнатиан и фотиан сильно отличались одна от другой. Церковные партии, представляемые Тарасием и Никифором с их приверженцами, не любили льстить и угождать римским епископам. Эти партии стояли на стороне самостоятельности и независимости Византийской Церкви. Лишь партия меньшинства при них ждала какого–то «спасения» из Рима. То же было при Фотии. Фотий и фотиане холодно относились к папам, — они не заискивали перед римским первосвященником. Впрочем, это черта столь известная, что достаточно о ней лишь напомнить. В этом отношении какое громадное различие между игнатианами и фотианами! Не следует упускать из внимания и еще одну черту, отличающую фотиан от игнатиан. Фотий был человек замечательно образованный, а потому он горячо стоял за просвещение. Если сравним в этом отношении партии Игнатия и Фотия, то увидим, что разница между ними простиралась очень далеко. Игнатий часто оставался равнодушен к просвещению, частью даже преследовал его. Сторонник Игнатия Анастасий Библиотекарь не скрывает того, что Игнатий даже преследовал образование, прикрываясь побуждениями благочестивыми.[146] Стоя на такой точке зрения, игнатиане даже ставили в упрек Фотию его ученость. Этим они, с одной стороны, свидетельствовали о том духе, какой господствовал у них, а с другой, ясно показывали, как много фотиане в этом случае отличались от игнатиан. Никита Пафлагонянин писал о Фотии: «Он не знал и не желал знать, что кто хочет сделаться в этом веке мудрым, должен сделаться юродивым, чтобы быть мудрым; он утвердил свой ум на нетвердом основании, на мирской мудрости и надменном разуме, воспитанном не во Христе». «Его образование сделалось для него руководителем ко всякому нечестию и всему соблазнительному».[147] Много возникло известий относительно Фотия, в которых его ученость и образование рисуются в чертах крайне непривлекательных и которые сочинены лицами, враждебно расположенными к этому знаменитому патриарху.[148] Едва ли можно сомневаться, что разность точек зрения на пользу и важность образования служила к обострению вражды между двумя партиями — игнатиан и фотиан.[149] Наконец, кажется, следует сделать замечание и еще об одной черте, правда, не особенно важной, отличающей изучаемые нами партии. Игнатий находился в самых дружественных отношениях к византийским монахам, в частности к студитам; монахи, со своей стороны, платили благочестивому патриарху преданностью и готовностью ему служить.[150] Далеко не в таких отношениях к монахам был Фотий. Было бы слишком много сказать, что он неприязненно смотрел на монахов, но он, во всяком случае, не был почитателем современного ему монашества и думал о необходимости разных реформ в монашестве, а о реформах может помышлять тот, кто сознает в известном учреждении недостатки, требующие исправления и врачевания.[151] Монахи очень скоро поняли существенное различие Игнатия и Фотия в отношении к монашеству и отторглись от власти последнего, становясь на сторону первого. Это в особенности должно сказать о студитах — современниках Фотия — с их архимандритом Николаем. В среде студитов стали слышаться те же возражения против законности патриаршей власти Фотия, какие здесь же выставлялись некогда и против Тарасия и Никифора; студиты ставили в упрек Фотию то, что он возведен в сан епископский непосредственно из мирского звания.[152] Гергенрётер замечает, что во времена патриарха Фотия «среди студитов живы были традиции, перешедшие еще от времен Платона и Феодора. И не одни студиты стали в натянутые отношения к патриарху Фотию».[153] Мы сказали выше, что партия фотиан представляет собой возобновление, хотя и не совсем в чистом виде, тех партий, которые прежде составляли большинство, противодействовавшее меньшинству, под главенством Тарасия, Никифора и Мефодия. Одним из доказательств этого мнения служит то, что партия фотиан была всегда сильна и могуча по численности ее членов в сравнении с партией Игнатия. Как увидим впоследствии, Фотий без всякого усилия собирал многочисленные по количеству членов соборы в защиту своего дела, столь многочисленные, что они напоминали самые блестящие из Вселенских соборов.