Кончилось тем, что после множества неприятных инцидентов парень был изгнан из Носса и начал прислуживать в резиденции земного агента. Если подумать, вполне подходящее место, как раз на полпути между Носсом и Иамом. Шли годы, один за другим сменялись агенты, но Ничей Человек и поныне там.

Не потому ли отец небрежно произнес:

– Хорошенькая девчонка эта Чара!

– Угу, – откликнулся я. – А что, с зерновыми и впрямь так туго?

– Увы. Я говорил с Вандой. Она считает, что зерна мы получим, как минимум, на треть меньше, чем в прошлом году.

Иам-Ванда – предводительница женщин и всеобщая головная боль. Но сейчас ее характер был ни при чем: безрадостный вид полей близ деревни нагонял тоску – зима была долгой, весна поздней, лето прохладным – и посевы едва достигли половины обычной высоты.

– В прошлом году урожай был хуже, чем в позапрошлом, – заметил я. Не знаю почему, но после этих слов нас обуял ужасный аппетит. Пришлось остановиться, чтобы заварить водой из бойлера по кружечке стувы. Отец достал сверток с копченой рыбой (наверняка прощальный дар Лонессы!), и мы слопали ее всю. Потом он отворил заслонку, машина опять завела свое успокоительное «чух-чух», и мы продолжили путь уже в темноте.

– А приятная старушка эта Лонесса, – глубокомысленно заметил я. Отец бросил на меня подозрительный взгляд. Я хорошо видел его лицо – дверца топки как раз была приоткрыта, но меня он разглядеть не мог. Потом отец покачал головой и рассмеялся.

– Ну ты и нахал, Харди! Когда-нибудь твои манеры доведут тебя до беды.

Я тоже захохотал, и мы въехали в Иам, веселясь от души. Так закончился мой семнадцатый день рождения.

– А что на самом деле случилось с лодкой? – спросил Каунтер. – Да, что случилось с лодкой? – повторил болван Триггер.

Я избегал их, как мог, целых два дня. На третий день я прошелся по дороге, ведущей в Тотни, и свернул на узкую тропу, которая вывела меня к укромному, маленькому, почти круглому пруду. Это мое любимое место, когда я хочу побыть в одиночестве. Специальное место для преждевидения, у каждого из нас есть такое.

Устроившись поудобней в тени желтошарника, я достал трубку и кисет с зельем. Крылатый ныряльщик врезался в воду почти вертикально и благополучно взмыл в небеса, унося в клюве трепещущую рыбешку; ледяные дьяволы обычно не живут в уединенных водоемах.

Я неторопливо набил трубку, разжег ее, затянулся… и проскользнул в память отца.

Мой старикан не такой, как другие, у него нездоровая связь с моей матерью, Иам-Весной. Каждый нормальный мужчина прерывает контакт с женщиной после того, как обеспечит продолжение рода. Но мне уже семнадцать, а мой отец все еще встречается с Весной, и довольно часто, хотя и тайно. Я сам не раз видел, как эта пара рука об руку сидит где-нибудь на берегу реки, тихо беседуя… Срам, да и только! Что может быть общего у мужчины и женщины? Память мужчин переходит по мужской линии, память женщин – по женской. Это две совершенно разные культуры.

Интересно все-таки, о чем они говорят? Отец не отвечал на мои вопросы и выглядел смущенным и раздосадованным. Но я решил разобраться, с чего это началось, основательно покопавшись в отцовской памяти. И вот, в это теплое утро, на третий день после моего семнадцатилетия, я улегся на спину и занялся преждевидением.

Я заново увидел их первую встречу: отец с дедом охотились, а Весна, которая тогда жила в Тотни, собирала зимние орехи на краю болота. Моя мать выглядела очень красивой в глазах отца, и все воспоминание было наполнено волнением и теплом. Весна покинула Тотни в тот же день, приехав в нашу деревню на спине отцовского локса. И после разнообразных обоюдных любезностей они занялись сексом.

На этом мой доступ к памяти отца кончается: сцепленный с половой хромосомой мнемогеном перешел в оплодотворенное яйцо, как объясняет мистер Мак-Нейл. Я так и не узнал, почему мать и отец продолжают встречаться. Возможно, все дело в этих любезностях, которые мистер Мак-Нейл называет брачным ритуалом?

Из транса меня вывели крики Триггера и Каунтера.

– Нет, нет и нет! Я не напоролся на скалу, Каунтер. Не было там никакой скалы.

– Говорят, тебя выудил из воды какой-то жалкий головастик, – заметил Триггер с ноткой презрения.

– Тот, кто это сказал – лживый отморозок.

– Говорят, ты визжал, как недобитый хрипун, – ухмыльнулся Триггер. – Говорят, девчонке пришлось врезать тебе по морде, чтобы ты заткнулся. А ей всего-то лет восемь.

– Уж не меньше шестнадцати! – не выдержал я.

– Ага! Ага!

– Ну хватит! Какой-то отморозок продырявил мою лодку. И я хочу узнать, кто именно.

Это их охладило.

– Ты не шутишь? – осторожно спросил Каунтер.

– Какие там шутки. Ракс побери, ты только представь, как скиммер под тобой уходит на дно! Тот, кто просверлил дыру, мог меня убить. И если я узнаю, что это дело ваших рук…

– Это не мы, – поспешно сказал Каунтер.

– Отец привез лодку из Носса семь дней назад на упряжке локсов, – задумчиво сказал я. – До моего дня рождения она лежала на улице у дома. Это мог сделать кто угодно и когда угодно.

– А может, твой отец купил дырявую лодку? – предположил Каунтер.

– Да ладно вам! – завопил Триггер. – Здесь скучно. Пошли на речку!

По дороге мы высмотрели на заливном лугу небольшой пруд и бросили в воду остатки сушеного мяса, припасенные Триггером. Раздался слабый треск – и пруд мгновенно закристаллизовался.

– Не могу понять, как они это делают, – пробормотал Триггер, с восхищением взирая на сверкающую поверхность.

– Мистер Мак-Нейл говорит, это перенасыщенный водный раствор какой-то соли, – неуверенно сказал Каунтер. – Плотнее грума, но по виду не отличишь от простой воды. Мистер Мак-Нейл говорит, что ледяной дьявол ждет, когда вода колыхнется, и тогда выпускает из себя добавочное количество соли. А чтобы разморозить пруд, он писает или что-то вроде того.

Объяснение было прозаичным, но развлечение – захватывающим. Мы набросали на поверхность кристалла широкие листья водорослей, выловленных из реки. Игра состояла в том, чтобы с разбегу вспрыгнуть на лист и лихо доехать на нем до дальнего берега, оглашая округу восторженными воплями. Мы знали, что играем со смертью, но преимущество оставалось на нашей стороне… До поры.

Впрочем, нам было далеко до Дурочки Мэй, которая играет со смертью каждый день. Эта девушка родилась без наследственной памяти, что случается крайне редко. Предки никогда не будут направлять ее, и всю жизнь она проживет одинокой, ведь таким уродам не рекомендуется иметь детей.

Конечно, Мэй понемногу учится на собственном опыте, но она нередко допускает грубые практические и социальные ошибки. Когда врожденный изъян был выявлен, девушку отстранили от обычной женской работы. «Я ни за что не подпущу дефективную к своим посевам!» – раскричалась предводительница Ванда, и вскоре Дурочку Мэй назначили стригальщицей.

С религиозной точки зрения эта работа довольно ответственная; на деле же она проста и незамысловата, хотя и очень опасна. Предыдущую стригальщицу удушило анемоновое дерево, когда бедняжка срезала с него черенки для питомника. Хорошо, что эта женщина уже почти выполнила весеннюю норму, и у Дурочки Мэй было целое лето, чтобы выучиться ухаживать за молодыми деревцами: в День Благодарения, сразу после окончания грума, их высаживают в священном лесу.

Это случилось три года назад, а теперь Мэй уже шестнадцать. Девушка она красивая и, в общем, смышленая, но по-прежнему склонна к нелепым высказываниям.

– Надо погрузить все саженцы на телегу, – сказала она мне за день до паломничества в священный лес. – Тогда деревца не помнутся в дороге. А телегу можно прицепить к мотокару. И быстро, и хорошо, не правда ли? К тому же мы избавимся от неприятностей с анемонами. Они всегда вцепляются в тех, кто их несет.

– Неплохая идея, – сказал я вежливо, ведь Мэй очень хорошенькая, хотя и странная. – Но боюсь, сейчас неподходящее время.

– А по-моему, самое подходящее. Паломничество начинается завтра, разве не так?