– Может, присядешь? Покуришь?

Он пробормотал что-то невразумительное и протиснулся к ней, неловко двигаясь в пространстве между диваном и кофейным столиком.

Вернулся Масуд. Теперь он был одет в рубашку в вертикальную полоску – переливчато-зеленый и горчично-желтый; небесно-голубые брюки из шелка-сырца прикрывали тощие ноги, черные туфли поскрипывали на босых ступнях, а у горла пенился шейный платок. Пижон.

– Итак! – Масуд хлопнул в ладоши – еще один дурацкий жест. С иголочки одетый, энергичный, он мог бы быть каким-нибудь переговорщиком или аниматором, благодаря которому и крутится машина коммерции – ну, или так ему самому хотелось бы думать.

Девушка взяла щепотку крэка и покрошила ее в чашку трубки.

– Я уверен, – сказал иранец раздраженно, но четко и разборчиво, – что было бы гораздо разумнее делать это над зеркалом, чтобы не утратить ни…

– Знаю, – сказала она, не обращая на него никакого внимания.

Тембе сейчас был весь в чашке, балансировал на стальной сетке. Комья крэка летели на него, как булыжники на Индиану Джонса. Тембе задумался, что будет дальше. За эту дозу Масуд заплатил, но, возможно, теперь он начнет брать в кредит? Это было единственное объяснение для приглашения, для улыбок девушки, для предложения покурить. Он решил, что даст Масуду двести фунтов кредита – если тот попросит. Но если он не заплатит в срок или попросит еще, Тембе придется сказать Дэнни, за которым останется последнее слово. Последнее слово всегда оставалось за Дэнни.

Девушка поднесла зажигалку к горелке. Пламя загудело и выплеснулось желтым. Она прикрутила его до шипящего синего язычка. Передала Тембе трубку. Он взял стеклянную чашку в левую руку. Она передала ему горелку.

– Осторожно… – совершенно бессмысленно заметил Масуд.

Тембе взял горелку и посмотрел на своих хозяина и хозяйку. Их взгляды были прикованы к нему – так, будто бы они не прочь нырнуть ему в глотку и свернуться там, чтобы курить вместе с ним, втягивая дым изнутри его губ.

Масуд сгорбился на диване, подался вперед. Его губы и челюсти двигались, причмокивая. Тембе выдохнул в сторону и сжал губами мундштук. Начал затягиваться, поглаживая чашку синим язычком пламени. Почти тут же крошки крэка в трубке начали таять, превращаясь в миниатюрный Анхель дыма, падающего в округлую чашку, кипя и бурля.

Тембе продолжил поглаживать трубку пламенем, периодически проводя соплом горелки над крэком, обжигая металлическую сетку на дне чашки. Но делал он это бессознательно, полагаясь на инстинкт, а не на отработанную технику. Крэк уже был внутри него, сносил барьеры мозга волной чистого желания. «Это и есть приход», понял Тембе – точно, несомненно, впервые в жизни. Весь приход от крэка – это желание еще крэка. Кайф от камней сам по себе – желание еще и еще камней.

Иранец и его подружка глядели на него, пожирали глазами, будто бы он сам был крэком, их взоры – пламенем горелки, а вся комната – трубкой. Приход был огромный, камень был чистым и сладким – в дури, которую Дэнни давал Тембе, никогда не было ни капли примесей – она была просто сладкой, сладкой, сладкой. Как у молоденькой девчонки между ног пахнет сладко, сладко, сладко, и когда ты ныряешь туда, она шепчет: «Сладко, сладко, сладко…»

Это был самый мощный приход, какой Тембе мог припомнить. Он чувствовал, как крэк поднимает его все выше и выше. Казалось, наркотик замкнул какую-то цепь в его мозгу, превращая его в гудящую, пульсирующую сеть нейронов. И понимание этого, понимание мощности прихода само стало частью кайфа – точно так же, как частью его стало понимание того, что крэк – это желание еще крэка.

Все выше и выше. Снаружи и внутри. Тембе чувствовал, как бурлят и расслабляются кишки, как выступает пот на лбу, как он струится по груди и капает в подмышках. И по-прежнему кайф возвышался над ним. Теперь он чувствовал красно-черное, гулкое, ускоряющееся биение сердца в груди. Боковое зрение почернело от смертоносного, бархатного наслаждения.

Тембе аккуратно положил трубку на столик. Он был всемогущ. Богаче, чем когда-либо суждено быть иранцу, и привлекательнее, круче. Он выдохнул огромное клубящееся облако дыма. Девушка смотрела на него с обожанием.

Несколько секунд спустя Масуд спросил:

– Хорошо вставило?

И Тембе ответил:

– Охренеть как. Охренеть, мать твою. Никогда так не торкало. Все равно что курить камень размером… размером… – Он бродил глазами по комнате, силясь закончить метафору. – Размером с весь этот отель!

Иранец хихикнул и откинулся на диван, хлопая себя по костлявым коленям:

– О, мне это нравится! Прекрасно! Ничего смешнее я уже несколько дней не слышал! Даже недель! – Девушка продолжала непонимающе смотреть. – Да, мой дорогой Тембе, в этом что-то есть: ком крэка размером с «Ритц»! Ты на такой идее мог бы заработать! – Он потянулся за трубкой, все еще похохатывая, и Тембе изо всех сил сдерживался, чтобы не заехать ему по его сраной роже.

Дома, в Харлесдене, в подвале дома на Леопольд-роуд, Дэнни продолжил копать, копать, копать крэк. И он никогда даже не прикасался к продукту.