Тектоническая активность жизни… Нет, не так: титаническая. И не потому, что Купол находится на Титане. Точнее, не только поэтому.

Ростислав скосил глаза на Луизу. Чеканный профиль ее лица в зеленовато-сером свете близкого Сатурна, смешанном с желтым светом далекого солнца, был прекрасен.

Сказать ей про титаническую активность? Да нет, не стоит. Красивым девушкам нужно говорить совсем другие слова. Те, которые он говорить не умеет.

Они подошли к залу релятивистских пучков. Уцелевшая створка больших, в два человеческих роста, дверей жалобно скрипнула. Луиза прижалась к Родникову так, что он почувствовал ее грудь.

— А привидений здесь нет? — спросила она тихо.

— Не знаю, — так же тихо ответил Ростислав. — Насколько я помню, Освальд Ван, один из создателей Единой Теории инфрасубкварковых взаимодействий, покончил с собой именно здесь, на Титане, как только убедился, что теория полностью завершена и работать ему, в общем-то, больше не над чем. Так что не исключено…

Вторая створка дверей была снята с петель и прислонена к потрескавшейся белой стене.

Они вошли в огромный зал. Сквозь проломы в кровле сквозило зеленовато-серое небо, затянутое тонкой паутиной каркаса Купола. Пол в зале был снят, из полуразрушенных фундаментов, предназначенных для особенно громоздких физических установок, торчали изогнутые ржавые болты.

— Вот здесь я и должен был работать, — все так же тихо сказал Родников. — Я мечтал продолжить дело отца. Но он опередил меня. Еще когда я учился в школе, отец написал свою знаменитую статью, но работы здесь были прекращены гораздо раньше. Уже было ясно: ни один новый эксперимент не принесет никаких неожиданностей.

— Почему? Нам, помнится, говорили, что процесс познания бесконечен.

— С одной стороны, это так. С другой же… Каждая из Единых Теорий непротиворечиво объясняет все явления физического мира. Но способа определить, какая из них верна, не существует. Вернее, для проведения решающего эксперимента нужна энергия, сравнимая с энергией Солнца, или эксперимент должен длиться тысячи лет, чтобы вероятность нужного взаимодействия стала равна хотя бы тысячной доле процента. Но прикладным наукам совершенно все равно, кварки, партоны или суперструны являются кирпичиками мироздания, — ведь на уровне технологии ничего от этого не изменится. Последняя Нобелевская премия в области физики была присуждена как раз за доказательство того, что все Единые Теории, по сути, эквивалентны и никакая новая теория принципиально не способна описать более мелкие детали Мироздания, чем уже существующие. Более того, было доказано, что любая из них ограничивается тремя принципами — неопределенности, невозможности и неоднозначности. Это образно назвали «Стеной Трех Не». А значит, разрабатывать новые теории нет смысла. Вас, наверное, утомил мой рассказ?

— Незадолго до закрытия ускорителя моя мама вернулась на Землю. В этом зале она, наверное, не раз бывала. Жаль, что здесь все так разрушено. А то я могла бы представить, что мама где-то рядом, в соседнем зале. Я так соскучилась по ней…

Луиза взглянула на Ростислава влажными от сдерживаемых слез глазами так по-детски, так беззащитно, что он, не задумываясь о том, что делает, прижал девушку к груди. Впрочем, движение было обоюдным. Не поцеловать Луизу в сложившейся ситуации было бы просто невежливо. И даже, пожалуй, противоестественно.

Губы Луизы были ласковыми, горячими и удивительно нежными.

— Наконец-то ты решился, — прошептала она, словно кто-то мог их подслушать.

— У меня не было другого выхода, — честно признался Родников.

Луиза отпрянула было, грозно свела над переносицей тонкие строгие брови, но Ростислав снова начал целовать — лоб, глаза, щеки, краешки губ, склонился к высокой нежной шее…

— Если еще раз так пошутишь… — все еще сердилась Луиза. — Неужели ты до сих пор не понял, что нравишься мне?

— Я догадывался, но…

— Тебя отпугивал Дэв? Он хорошо справляется со своей задачей — отшибать слишком назойливых поклонников. Дэв мне как старший брат, понимаешь? И я во всем его слушаюсь. Почти во всем, — поспешно поправилась Луиза. — С кем целоваться — решаю я сама.

— Мне показалось, он без особого удовольствия отпустил вас… тебя со мною.

— Еще бы! Наши с ним отношения не вполне симметричны: Дэв все еще надеется, что когда-нибудь я стану его женой. Я очень люблю его. Без него после смерти отца мне была бы одна дорога — в стрип-бар. Но люблю я его как брата. Поцелуй меня еще раз, пожалуйста…

Ну вот, наконец-то. Крепким орешком ты оказался, пилот. Однако судьба всех расколотых орехов одинакова: их съедают. Не в буквальном, конечно, смысле, но… Но веревки из этих мужчин потом можно вить — любым способом. Ишь, как смотрит. Раньше глаза отводил, если случайно где встречались, теперь наверстывает упущенное. Смотри, смотри… Через пять часов ты помчишься на погрузку зондов — и возьмешь меня с собою! Я ведь так любопытна… На пирс меня, конечно, не пропустят, но с той последней площадки, на которой меня окончательно остановят, аппарель прекрасно видна. А большего мне и не нужно. Дэв будет работать с другой точки. У него обзор будет похуже, но… Объединенными усилиями…

Говори, пилот, говори. Я, правда, плохо понимаю, о чем ты чирикаешь, но состроить сочувственную рожицу мне совсем нетрудно. Я даже поцелуи твои выношу без омерзения. Что очень странно. После того рокового дня мне несколько раз во имя Учения приходилось целоваться, и каждый раз хотелось после этого вымыть рот с мылом. А сейчас… Даже интересно… Особенно, когда ты целуешь вот так, жадно и нежно одновременно.

Стоп. Пилот замолчал. Пора что-нибудь вякнуть и мне. О чем? Ну конечно, о любимой мамочке, которая когда-то, здесь работала. О том, какой необычной девочкой я была в детстве. Мне почему-то очень приятно ему это рассказывать. Может быть, потому, что почти не приходится врать. Или из-за того, что он так внимательно слушает? Жаль, завтра пилот улетит, и больше никогда… Ну вот, даже в глазах защипало. Хорошо, что он не догадывается, почему. Думает, что это из-за любимой куклы, про которую я только что ему поведала. Уж не влюбилась ли я? Глупости… Чего это он вдруг обниматься полез? А, чтобы утешить меня. Ну, давай, давай, утешай. Покрепче обнимай, покрепче. Чтобы я могла почувствовать все твое тело, такое большое и сильное.

Странно все-таки. Думала, хоть от этого-то станет противно. Но — аж ни капельки. Что, если я все-таки влюбилась? Как обычная баба? Нет, невозможно. Я только выполняю задание, и все. И все, слышишь?! Это я тебе говорю, тебе! То есть себе самой. Ну что, пилот, пора ехать? Лично мне уже давным-давно надоели эти развалины. К тому же сюда кто-то идет. Экскурсия какая-то, что ли? А, понятно. Будущие жители. Осматривают доставшуюся им Землю Обетованную. Или правильнее — Титан Обетованный? Значит, теперь уже целоваться… Можно, конечно, но как-то неудобно. И я, кажется, раздосадована этим. Вот новости… Так недолго и Учение забыть. А ну, повторяй немедленно: продолжение рода — искус дьявола; беременная женщина — игрушка демона; экзистенция трансцендирует в Ничто; человек — это существо, посредством которого Ничто входит в мир; бытие — это Ничто, а Ничто — само бытие…

Кар плавно и почти бесшумно скользил по туннелю, безуспешно пытаясь обогнать вереницу вспыхивающих впереди светильников. Ветер развевал темные волосы Луизы, и время от времени она отводила закрывающие глаза пряди.

Ростислав попытался обнять Луизу, но она, нахмурившись, решительно отстранилась.

— Не надо. Дэв наверняка выехал нам навстречу. Не нужно, чтобы он…

— Да-да, я понимаю, — поспешно согласился Ростислав.

Ничего он не понимает. То Дэв ей жених, то вроде старшего брата, то — не нужно, чтобы увидел… А сам… Тоже хорош. Начал ни с того ни с сего плакаться в жилетку: «В этом институте… продолжить дело отца…» И это называется — космодесантник! Впрочем, несостоявшийся. А с несостоявшегося — какой спрос? Все равно, он должен был побывать здесь. На всю жизнь запомнится, как целовался на развалинах. Это ведь все равно что на кладбище. Кощунство? Но он ничуть не жалеет. И даже не прочь туда вернуться, раз у Луизы появляется желание обнимать его только на руинах. Ишь, какая сердитая. И смотреть в его сторону не хочет.