Фомин понедельник – это ярмарка-гулянье, забавное изобретение русских купцов, которым заблагорассудилось условиться в день св. Фомы немножко поднадуть московских жителей, сбыв за порядочную цену гнилые и вышедшие из моды товары. Несмотря на то что всякий понимает эту совсем не глупую выдумку промышленности, слова дешевые товары заставляют толпу народа всякого звания отправляться с раннего утра в Ряды. Вы удивитесь, с каким восхищением спешат на покупку дешевых товаров московская модная красавица в своей блестящей карете и попадья в своем огромном чепце, чопорная купчиха, скромная портниха и горничная девушка, жена приказного и кухарка, пожилой помещик со своею семьею и молодой франт без семейства. Взглянув на эту толпу, вы подумаете, что прекрасные товары отдаются даром, и как же обманетесь, когда увидите, что в это время продаются дюжинами гнилые перчатки, вышедшие из употребления материи и ситцы, разрозненные браслетки и остатки или кусочки лент.

Правда, что с вас берут недорого; но берут деньги за то, что без Фомина понедельника пришлось бы бросить в подвалы и предать на съедение крысам. Почти всякий, говорю, постигает эту хитрую проделку, но как добрые москвичи любят веселиться не на шутку, то они рады случаю соединиться вместе, потолкаться и посмеяться. Тут вы увидите барынь, почти дерущихся между собою за полтора аршина лент; как забавна купчиха, уцепившаяся за вышедший из моды красный платок, платя за него втридорога со щедростью, свойственною одним мотам; но всех забавнее безденежный франт, алчущий ценностью красоты своей сторговаться с хорошенькой швеей на живой товар – сердце.

Для людей, нечистых на руку, эта давка в Гостином ряду – настоящий сенокос: бывает, что иной, торгуя лоскут канифаса, нещадно тащит порядочный кусок материи под шинель и развешивает его там на нарочно пришитых, острых крючках; чиновница-аферистка будто в рассеянии вместе с носовым платком сует в свой огромный ридикюль огромную деревяшку с мотком лент, а между тем какой-нибудь шалун, пользуясь всеобщим смятением, сшивает на живую нитку ветхий капот старой кухарки с богатым бурнусом московской красавицы, а другой, шатаясь без всякой цели, не торгуя и не покупая ничего, ограничивается одним приятным удовольствием только щупать дешевые товары. Тут вы услышите крики, визги, споры, объяснения в любви, проклятие ада и даже отчаянное – караул. Но все это живо, пестро, разнообразно; это веселый муравейник людей, в котором, если бы не было страшной суматохи, не было бы никакого очарования. В Фомин понедельник усталые купцы уже не кричат и не зовут к себе покупателей, стоят выпуча глаза и меряют аршинами почти машинально; часто дают сдачу тому, кто не платил денег и отказывают в сдаче тем, кому она следует; крики усиливаются, но странная торговля кипит, и вот наступает вечер, толпа расходится по домам, остаются одни изнеможенные купцы, которые торопливо запирают свои лавки, делают приветливые друг другу поклоны, как бы меняясь поздравлениями с выручками, потом, помолясь на Спасские ворота, расходятся восвояси.

Москва – город, где живут доблестные сановники, трудящиеся для общего блага России, литераторы и ученые, разливающие свет просвещения во все концы огромного государства, фабриканты и капиталисты, имеющие влияние на ход торговли и промышленности даже вне России; этот город служит также убежищем множества людей праздных и ленивых, сделавших продолжительный кейф из своей жизни, измеряющейся одними обедами и ужинами. Они наполняют собою московские гулянья, театры и балы, слоняются часто без всякой цели из конца в конец огромного города, франтят и волочатся; это те самые люди, которых вы, только что выйдете из дома, непременно встретите на улице; каждый день их жизни столько же разнообразен своею праздностью, сколько однообразен стук маятника на стенных часах или почерк приказного, переписывающего деловые бумаги. Между ними есть бедные и богатые, умные и простаки, образованные и невежды; они равно преданы лени – их главной цели в жизни, и, смотря по средствам, каждый из них распределяет свои наслаждения. Они обыкновенно пробуждаются от своего приятного сна в полдень, а иногда покоятся даже до двух часов на мягкой постели. Потом встают, порядочное время занимаются подчищением ноготков, фабрят усы, завивают волосы, подстригают бороду, свищут и вообще, заботятся прилежно о наружном устройстве и приведении в порядок своей головки; наконец, одевшись, садятся в экипаж и едут. Куда? Этого часто они сами не знают; такие люди обыкновенно садятся в фаэтон и, подумавши несколько минут, говорят кучеру: пошел из ворот направо, потом налево, пошел прямо, перегони вон эту карету, стой! Стой! Тут господин выскакивает из фаэтона, чтоб поговорить несколько минут со своей знакомой, идущей по тротуару в хорошенькой шляпке, надетой на затылке, и кисейном платье, под которым жестоко-накрахмаленная юбка производит шум по улице; сказавши с этой знакомой несколько слов, господин опять прыгает в фаэтон и приказывает ехать в Ножевую линию, где шатается без цели, или несется на Кузнецкий мост; при деньгах покупает там разные ненужные безделки, а при безденежьи толчется около магазинов и смотрит на выставленные на окнах картинки. Но вот скоро 4 часа; он опять садится в экипаж и приказывает везти себя обедать к Будье, Шевалье или в один из клубов, где после обеда, если играет, забавляется в картишки, а если не играет, то опять едет кататься по городу: попадает на Тверской бульвар, в Кремлевский сад, заезжает в кондитерские лавки, отправляется к знакомой певице или танцовщице, которая часто бывает ему кума и которую он иногда называет своею кумою, тогда как она ему совсем не кума; то мчится он стрелою в своем фаэтоне по Басманной, то вдруг очутится у Крымского брода, а в 8-м часу является в театре.

Он не смотрит на пьесу, а обыкновенно или надоедает своим разговором соседу, или осматривает в большую зрительную трубу со вниманием астронома, наблюдающего течение планет небесных, все ярусы лож, выказывая в это время публике свои чистые перчатки. Желая иногда показать, что имеет во всем счастливые успехи, он притворяется, что покровительствует какой-нибудь актрисе, которая даже иногда его не знает, и, обходя ряд кресел, упрашивает знакомых похлопать, говоря: «пожалуйста же поддержите мою-то кумушку!». Уж полно кума ли она вам, отвечают ему часто с двусмысленною улыбкой, а мнимый кум охорашивается с довольным видом, улыбается и уверяет, желая поселить сомнение: «право, кума, ей-Богу кума!». Во время дивертисмента и вообще перед окончанием спектакля праздный прежде всех встает со своего места и выходит из театра, показывая, будто куда-то спешит, а оставляя театр, едет на бал, на который всегда старается опоздать, или отправляется опять в клуб, где, обильно ужиная со знакомыми, обыкновенно что-нибудь им лжет и хвастает. Возвратясь домой уже после полуночи, он ложится в постель, берет сигару, какую-нибудь французскую книгу и, прочтя несколько строк, засыпает.

Такая жизнь ведется ежедневно праздным при деньгах; при ненавистном же безденежьи и в особенности при вопиющих долгах (dettes criantes) он обыкновенно целый день сидит дома и произносит: челаэк трубку! Но как почти всегда бедный старается жить на счет богатого, то и составился особый род спекуляторов – игроки.

В Москве отделение праздных людей, играющих в карты, двух родов: играющие для удовольствия и играющие для продовольствия. Людям, играющим для удовольствия, игра служит часто ближайшим средством расточить и потерять деньги; людям, играющим для продовольствия, игра составляет благодетельную цель: сделать себе деньги. Вот дипломатическое правило, на котором основаны все расчеты игрока-спекулятора.

Игрок-спекулятор всегда отлично одет по последней моде, рука его украшена дорогими кольцами, он держит помесячно ямской экипаж, его квартира прекрасно меблирована, он хлебосол у себя дома, в особенности если ему надобно перед кем-нибудь блеснуть; его вы увидите щеголем на улице, благородным наблюдателем в театре и на балу, он услужлив, ласков и приветлив со всеми; с ним также в глаза все ласковы, а что говорят о нем заочно, ему до того нет никакого дела; он помнит пословицу, что брань на вороту не виснет, и если иногда при нем говорят не совсем для него приятное, игрок-спекулятор никогда на это не сердится, он ничего не принимает на свой счет и редко за дерзость требует удовлетворения. Сердиться на людей он считает глупостью, а страсть к мести откидывает как самую невыгодную, предпочитая ей страсть к приобретению – страсть милую и приятную, доставляющую ему все удобства частной и общественной жизни, и так благодетельно потешающую лень, главную виновницу этого блистательного поприща, на котором он находится. Не думайте, однако ж, чтобы игрок-спекулятор, готовый разорить отца семейства, отнять хладнокровно последнее состояние, даже выиграть шинель у своего знакомого, иногда приятеля, был человек совершенно бессовестный; вы ошибаетесь: это сын случая! Когда вы против него играете, он готов взять у вас все на свете, но игра закончилась, и часто игрок-спекулятор – самый приятный, самый бескорыстный человек в мире. Он исправно платит своему извозчику и за квартиру, его также в свою очередь обманывают портной и сапожник, которые работают на него нередко в долг, берут страшные деньги; ресторатор представляет ему свои огромные, часто сомнительные счета, при деньгах всегда честно оплачиваемые игроком; он скорее другого поможет бедному, часто его самого разоряет актриса. Игрок-спекулятор смотрит на игру как на отрасль торговли; чем более процентов приносит торговля, чем сильнее риск в игре, тем он, по его мнению, достоин более уважения. Неудачи в игре он относит к случаю точно так же, как эта неудача может случиться в самом обдуманном предприятии; он утешает вас следующим поучением: вы нагрузите товаром корабли, отправите их в Индию и будете ожидать значительных выгод от своей торговли; но буря разобьет корабли ваши, ваш товар погибнет – и вы разорены; вы ставите большой куш на фигуру, когда играете в палки, если фигура придет к вам, ваше предприятие было счастливо, если же она выиграет противнику, то представьте, что корабли с вашим товаром не дошли до Индии и погибли от бури. Считая добросовестным делом посредством игры, которая должна бы служить только забавою, жить на счет ближнего, отдающего иногда последнее, игрок оправдывается чудною своею философиею, рассуждая: что содержатель гостиницы не знает и не хочет знать, на какие деньги роскошно обедает у него мот, платя, быть может, последнюю копейку, что никакой торговец не обязан справляться, не разорительны ли для его покупателя делаемые у него покупки; что человек, которому суждено здесь разориться, если не проиграет, то пропьет или промотает каким-нибудь другим образом; сверх того, играющий имеет одно с ним намерение выиграть, следовательно: игрок не виноват, что иногда случай более благоприятствует ему, чем его противнику. Иногда игрок в самое короткое время приобретает значительный капитал; тогда он резко переменяется, и тот, кто знал его в черном теле, не узнает в богатстве. Ему приходит мысль быть аристократом и аффектировать в обществе; он ездит в щегольской карете, делается меценатом московских театральных артисток и артистов, сорит деньгами, дает балы и обеды, говорит о своей поездке за границу, толкует о музыке, не имея о ней никакого понятия; он делается известным лицом в городе, даже все знают его любовницу, которая показывается и в абонированной ложе в театре, и щеголяет экипажем на гуляньи.