Наша ех-кухарка теперь сама себе госпожа; хотя она по- прежнему ухаживает за Евтихием Ивановичем, называет его своим «момочкой», бережно укутывает для защиты от простуды, лакомит вареньями и соленьями собственного производства, но все эти супружеские нежности не мешают бывшей Федосье держать Евтихия Ивановича в руках, особенно когда он вздумает увлечься воспоминаниями молодости. Надобно еще заметить, что его супруга очень разборчива в выборе кухарок и горничных, строго смотрит за их нравственностью и, как на редкость, нанимает таких, что нет ни кожи, ни рожи…

Впрочем, ведь это исключение и довольно редкое. Зачем же так долго останавливаться на нем, и не лучше ли будет обратиться к общим правилам…

В один прекрасный день на какой-нибудь из московских улиц вы встретите следующую сцену. Тихим шагом едет ломовой извозчик; легко нагружен его воз, легко и оригинально: на тюфяке или на перине возвышается небольшой сундук, а на сундуке посиживает женщина в салопе или (смотря по погоде) в красной шали и держит в руках либо самовар небольшого объема, либо горшок ерани. Это переезжает кухарка с места на место и, подобно одному древнему философу, может сказать: Omnia mea mecum porto – «все мое при мне», потому что нажитое годами и трудами имущество ее заключается в сундуке, на котором посиживает она, равнодушно поглядывая кругом, на прохожих и проезжих, что мелькают перед нею, на улицы и дома, которые придется миновать ей, пока не достигнет она цели своего путешествия – места у новых хозяев или уголка в каморке, который надобно нанять, пока не отыщется теплое местечко.

Зачем же, Акулина, отошла ты от прежних хозяев? Чем было не место? Жила бы ты да жила, наживала бы себе привязанность хороших людей и копейку на черный день!.. А то ведь почем знаешь, каковы-то будут новые хозяева, – пожалуй, не пришлось бы, потужить и о прежних; да хорошо еще, как едешь ты прямо на место, а не угол нанимать приходится. Разочти- ка, во что обойдется тебе свое собственное хозяйство. За угол заплатишь ты по крайней мере два с полтиной (по твоему счету, на ассигнации); пить-есть надо, и чаек ты привыкла попивать всегда два раза в день; случится, завернет к тебе знакомка, на ту пору также без места, и ее ты напоишь чайком, а еще, пожалуй, вздумаете с горя и по рюмочке выпить; а все это счет да счет из твоего кармана-то вон да вон. Проходит месяц-другой, и как ни грустно тебе менять заветную бумажку, бережно спрятанную в самом потайном месте сундука, а делать нечего, достаешь ты ее и размениваешь…

Почти каждый день отправляешься ты на вольное место [2] в надежде, не наймут ли тебя; но не всегда скоро сбывается эта надежда, и не одна ты простоишь понапрасну в ожидании наемщика, по крайней мере такого, который давал бы настоящую цену, а не какой-нибудь целковый либо полтора в месяц: «Мне, – говорит, – хоть попроще, деревенску бабу, да подешевле»… Прослышишь ты случайно, что вот в таком-то месте требуется кухарка, – идешь туда, а там уже успели нанять. Рекомендует тебя какой-нибудь старинный кум или так хороший человек к какому-то барину; не нравится тебе рекомендованное место, кажется трудновато либо в цене не сойдешься и сидишь ты опять – не у моря, а в наемном уголку, ждешь не погоды, а местечка.

А накопленные денежки все убывают да убывают, и от заветной бумажки, которая еще не так давно составляла для тебя предмет тайной гордости и самых приятных мечтаний, от нее остается небольшое количество мелочи. И спустя еще немного времени принуждена ты нести в заклад свою любезную красную шаль и тогда уже рада какому-нибудь месту…

Зачем же, Акулина, довела ты себя до такого стесненного положения, зачем сошла с насиженного места?

Мало ли «резонов» найдет она в ответ на эти вопросы; то сошлется на пословицу: «рыба, дескать, ищет где глубже, а человек где лучше»; то скажет: «чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу»; или: «грех да беда на ком не живут»; или выставит такие доводы, почему ей нельзя было отойти от места, что житейскою основательностью их не убедится разве только один закоренелый скептик. В числе этих доводов чаще встречается обстоятельство, что хозяева «прогорели», из покоев переехали в комнатку; а реже всего, особенно с настоящею кухаркою, случаи, когда ей необходимо месяца два пожить где-нибудь в укромном захолустье… Последние случаи составляют сердечную тайну кухарки, и нам не годится обнаруживать их…

Как бы то ни было, на какие бы причины ни ссылалась Акулина Ивановна, на поверку все-таки выходит, что она любит переселения из дому в дом, что ее точно магнитом каким тянет от одних хозяев к другим и не живется ей долго на одном месте. Люди, которые имеют привычку глубоко вникать во всякое явление, анализировать его, объяснят, может быть, эту черту в быте кухарки жаждою новых впечатлений, любознательным желанием изучать жизнь в различных ее проявлениях: не пускаясь так далеко, я могу сказать лишь то, что кухарка, которая прожила бы на одном месте пять лет, заслуживает почетной награды от своих хозяев, – и средний срок, в этом случае, для всех Акулин Ивановен редко превышает два года.

Переходя с места на место, от одних хозяев к другим, в каком быту не наживется кухарка, чего не насмотрится?

Начинает она, положим, с артели фабричных. Здесь ей выгодное жалованье, носка дров и воды лежит на очередных дневальных, в стряпне не спрашивается никаких разносолов; но зато уж и придется постряпать; щи и каша варятся не в горшках, а в котлах громадного объема; ранним утром надобно сварить какое-нибудь хлебово к завтраку, а обед с ужином идут своим чередом. Вследствие ли этих трудов или особенного расположения кухарки к какому-нибудь молодцеватому парню (из-за чего возникают справедливые укоры и ревность со стороны товарищей отличенного предпочтением), или по другим причинам – только кухарка не долго наживает на фабрике, тем более что служба здесь составляет большею частью еще только первый дебют ее, и она поступает на другое место.

Переходит она к артели разносчиков, которые сообща нанимают себе и квартиру, и стряпуху. Здесь повторяется почти та же самая история.

Покидает кухарка и балагуров-разносчиков и через чью- нибудь протекцию определяется в купеческий дом. Здесь она постигает все тайны домашнего хозяйства и выучивается печь удивительную кулебяку. Смотря по характеру, темпераменту и большей или меньшей свычке со столичными обычаями, кухарка живет или в ладах с прочею прислугою дома (горничною, кормилицею и нянькою), или ссорится с ними зуб за зуб. Только к тому, кто холит хозяйских рысаков, она почти всегда чувствует невольное влечение.

Пожила кухарка у купца, очутилась потом и у господ. В эту эпоху кухонные ее познания приближаются к искусству повара, и ей становятся не чужды разные заморские названия супов и соусов, хотя она переиначивает их по-своему.

Семья аккуратного немца, небогатый чиновник, зажиточный мастеровой, барин так из благородных, вдова, которая держит нахлебников, старый холостяк, грек или армянин – у всех этих лиц, с различными видоизменениями, по нескольку раз поживет кухарка и всех оставит, чтобы перейти к новому, у которого еще не приходилось ей жить, или к кому-нибудь из числа тех, с чьим бытом она уже ознакомилась.

По краткости времени житья кухарки, по ее непосидчивости редко где привязываются к ней тою приязнью, какая достается на долю другим членам домашней прислуги; редко где кухарка оставляет по себе продолжительное воспоминание, да и то ограничивается большею частью сравнением с ее преемницами в умении стряпать и служить. И сама она одинаково равнодушно расстается почти с каждым домом и как горячо принимает к сердцу на первых порах те маленькие невзгоды, какие случалось ей перенести в этом доме, так же легко забывает и те приятности (относительно лакомого куска и чашки чаю), которые видела от хозяев его.

Равнодушие с обеих сторон, – и разве только на минуту прервется оно, когда где-нибудь на гуляньи встретятся кухарка и ее бывшие хозяева. – «А, да это наша Акулина!» – скажет барыня, кивнув головою в ответ на поклон прежней своей стряпательницы; промолвит еще два-три слова да и пойдет дальше под ручку со своим мужем. А кухарка пытливо посмотрит ей вслед, насмешливо улыбнется и проговорит сквозь зубы: «Ишь ты как раздобрела, не такая была!» – скажет это да и отправится на качели с каким-нибудь подвернувшимся на ту пору кавалером. Тем и кончится эта встреча людей, которые когда- то были близки друг другу.