48*. Лечебник Енгалычова – очень распространенная, выдержавшая с 1799 г. несколько изданий книга: «Лечебник простонародный, содержащий в себе пользования разных часто приключающихся болезней домашними лекарствами, без помощи лекаря, и важнейшие наставления о предупреждении оных и хранении всего здоровья. Перевод с французского князя Парфения Енгалычева».

49*. Знаменитый Яр – московский ресторан.

50*. Боско (Бартоломео) – знаменитый итальянский фокусник (1793-1863); его гастроли во всех столицах Европы пользовались огромным успехом. Для характеристики успехов Боско в Москве можно привести отзыв о нем из «Москвитянина» (1842, № 2. С. 706-709): «Во всех наших салонах говорят и рассуждают теперь об известном чародее Боско, а 3 раза в неделю, по утрам, лучшая наша публика съезжается на его представления египетской магии, и каждый раз все места бывают заняты… Боско справедливо приобрел себе европейскую известность, стал выше всех своих соперников и далеко оставил их за собой; он умел выйти из прежней колеи и довел простое фиглярство до степени искусства. Его изобретательность, проворство и ловкость неимоверны… К похвале его скажем еще, что он вовсе не шарлатан, как делают обыкновенно его собраты, и не выдает своих шуток за что- нибудь сверхъестественное… Исчислить его опытов невозможно… Напр., Боско приносит вам клетку, наполненную живыми птицами; стреляет из пистолета, и вдруг все эти птицы мертвые; он кладет их в дорожную кастрюлю и в одно мгновенье высыпает уже оттуда пух и перья; птицы ощипаны и скоро совсем изжаренными показываются зрителям; потом магик всыпает опять в кастрюлю пух и перья, накрывает ее крышкой, через секунду снимает ее, и оттуда вылетает уже стая живых птиц. Далее, берет он у одной из дам большую косынку, кладет ее на стол в пустой жестяной колпак и спрашивает, куда желают, чтобы она перешла: в ящик, повешенный на протянутом через сцену шнуре, или в стоящую на другом столике бутылку, из которой он только что наливал вино. Говорят – в ящик; в жестяном колпаке очутился заяц, а шаль лежала уже в ящике, хотя сообщения между ними никакого не было. Но этого мало; Боско, чтоб доказать, что все это не было приготовлено, кладет опять косынку в тот же колпак, но там уже несколько кроликов, а косынка в бутылке… Боско изобьет на мелкие куски ваши часы… изрежет шляпу, и все это в одну секунду очутится опять невредимым – в редьке, в лимоне, где вам угодно… Следишь за ним как нельзя внимательно и никакого подмена не заметишь; все делается как бы силою волшебства, ум теряется в догадках и не может объяснить себе, каким образом тут главными пружинами ловкость и проворство».

Н.А. Некрасов в 1843 г. в фельетоне «Говорун» писал следующее:

О Боско упоминается и в пьесе Сухово-Кобылина «Свадьба Кречинского». Имя Боско стало синонимом ловкого фокусника. Издатели литературы, которую Кокорев называет «бумагопрядильной», издавали под именем Боско всевозможные «волшебные» книги, напр.: «Опыты натуральной магии и волшебный кабинет Карла Боско, или Полное собрание удивительных фокусов, представленных им во время пребывания его в С.-Петербурге и Москве». М., 1852.

51*. «Паровоз – эмблема нашего парового века»… В России первая железная дорога была открыта в 1836 г. между Царским Селом и Павловском. Сначала, из-за неприбытия паровозов из Англии, тяга была конная. В 1837 г. состоялось открытие всей Царскосельской линии – от Петербурга до Царского Села. В 1851 г. было открыто железнодорожное движение между Петербургом и Москвою. Быт встретил «чугунку» сначала недоверчиво; первое время ее называли «неблагословенной»: прошел слух, что она не была «благословлена митрополитом». Самое сочетание слов «железная дорога» казалось непривычным, и его первое время ставили в кавычки. Кстати сказать, слово «паровоз» было введено в оборот писателем Н.И. Гречем. В русской журналистике «железная дорога», связанная с ростом промышленности, очень скоро стала эмблемой прогресса: журналисты восторженно описывали железную дорогу. Например, в журнале «Московский наблюдатель» (1837. Ч. XI. С. 474-475, статья «Будущность железных дорог») читаем следующее: «Только на железных дорогах можно получить полное и точное понятие о том, что такое паровая машина. Везде в другом месте – на судах, в рудокопнях, на заводах – машина скрыта, и, кроме стукотни и дыма, она не показывает ни малейшего признака жизни. Она похожа тогда на старых слепых лошадей, которые вертят колеса в темном углу какой-нибудь бедной мельницы. Но на железной дороге паровая машина свободна; она дышит, движется, живет под открытым небом, она бежит, летит, останавливается, снова едет, задыхаясь от нетерпения, наконец, добегает до цели вся в пыли, вся в пене!.. Вот зрелище, какое паровая машина представляет на железной дороге, и в нем едва ли не более поэзии, нежели во всяком другом; но пройдут века, прежде чем поэты сознаются в этом. Они привыкли к коням боррзым и ррретивым, к колесницам быстрро летящим… Но, мы предсказываем, поэзия, наконец, вынуждена будет переменить свои замашки и перебраться на железную дорогу. Я, с моей стороны, не знаю ничего, что могло бы так сильно поражать воображение, как бег, должно бы сказать, полет по полю этой могучей машины, которая клокочет кипятком, полна раскаленными углями, это – единорог буйный, но покорный, это – ревущий вулкан, он несется быстрее вихря, но рука ребенка может остановить его». Быт довольно скоро отразил железную дорогу в лубочных картинках (см. Е.Н. Косвинцев. Первая чугунка. «Красная Нива», 1926, № 48), в особом устройстве каруселей и т.п. Еще в самом начале 1840-х гг. на гуляньи под Новинским появились самокаты с надписью: «Железная дорога, изобретенная купцом Карташевым» (С. Любецкий. Отголоски старины. М., 1867. С. 229). Вероятно, тогда же изображения «железной дороги», «паровоза» появились и в торговых рекламах и на вывесках.

52*. «Живопись» на вывесках известна в России еще с XVIII в. Над табачными лавками висели доски, на которых нарисованы были офицеры с курительными трубками; над дверями кабака на доске был нарисован герб… В 1749 г. Камер-коллегия запретила эти рисунки и велела выставлять только одни надписи: «В сем доме питейная продажа» или «В сем доме табашная продажа», «а других никаких непристойных знаков не выставлять» (Г.В. Есипов. Тяжелая память прошлого. П., 1885. С. 307). К 20-30-м гг. XIX в. «живописные» изображения на вывесках стали обычным явлением; бытописатели Москвы того времени почти всегда упоминают о своеобразной орфографии вывесок, украшенных смелой живописью доморощенных художников. Например, в журнале «Новый живописец общества и литературы», составл. Н. Полевом (ч. V. М., 1832. С. 300-301), в очерке «Московская промышленность» читаем следующее: «Улица московская не в улицу, если на ней нет продажи овощных товаров – иногда с прибавкою рому, виноградных вин и водок и руки с картами, показывающей, что тут можно и карты купить; ресторации с самоваром на вывеске или с рукою из облаков, держащею поднос с чашками, с подписью: въхот в расторацыю или съестной трахътир; немца-хлебника с золотым кренделем, иногда аршина в два, над дверью; цирюльни с изображением дамы, у которой кровь фонтаном бьет из руки; в окошке обыкновенно торчит завитая голова засаленного подмастерья, и видна надпись над дверью: бреют и кровь отворяют; портерной лавочки и продажи пива и меду с пивным фонтаном из бутылки в стакан на вывеске»… Своеобразная живопись вывесок отмечена и Гоголем в I гл. «Мертвых душ», где изображается въезд Чичикова в губернский город: «Попадались почти смытые дождем вывески с кренделями и сапогами, кое- где с нарисованными синими брюками и подписью какого-то Аршавского портного; где магазин с картузами, фуражками и надписью: “Иностранец Василий Федоров”; где нарисован был биллиард с двумя игроками во фраках, в какие одеваются у нас на театрах гости, входящие в последнем акте на сцену. Игроки были изображены с прицелившимися киями, несколько вывороченными назад руками и косыми ногами, только что сделавшими в воздухе антраша. Подо всем этим было написано: “И вот заведение”». Один из исследователей Гоголя (В.В. Каллаш. Заметки о Гоголе. – Историч. вестник, 1902. С. 681) говорит, что описание это – результат живого наблюдения и сопоставляет его со следующими словами «Молвы» (1831. Ч. VI. С. 8-9): «Мы не найдем в Москве… остроумной вывески; зато у нас есть весьма забавные и характеристические. В последнем отношении замечательно лукавство, с каким хозяева наших вывесок мистифицируют на свой счет публику, и почти все с одним умыслом: не казаться тем, что они в самом деле. Например: “Здесь портной А. Фине Никулин” – этот, очевидно, метит в немцы; другой: “Здесь иностранец мужской портной Николай Рахманов” – в этом преобладает космополитизм: не говорит, какой нации, только не русской. Есть еще портной: “Новоприбывший из Парижа”, и засаленная вывеска пятнадцать лет настойчиво уверяет в том всех идущих и едущих. Один, с диогеновскою замашкою, просто пишет между двумя нарисованными сапогами: “Здесь Яков”; другой, напротив, чин чином: “Здесь Иван Василич”. Но вывески – предмет важный, и для наблюдательного человека они – источник великих результатов»… Но, разумеется, и в 1830-1840-х гг. стиль вывесок больших магазинов, особенно иностранных (напр., на Кузнецком мосту), был иным, деловым и строгим. Но уже к 1890-1990-м гг., как пишет один из старых москвичей, «деловая вывеска, только извещающая и ничем не старающаяся привлечь внимание обычно черная с золотыми буквами, сменяется крикливой и пестрой рекламой. Эти вывески нового типа, теснящиеся над окнами магазинов, на кронштейнах, над тротуарами, на пустынных стенах высоких домов, на крышах, придают улице какой-то шумный, говорливый вид. Отовсюду видны их яркие, бьющие в глаз и невольно привлекающие внимание краски, затейливые изображения, шуточные надписи» (Г. Василич. Улицы и люди современной Москвы. – Москва в ее прошлом и настоящем. Вып. XII. С. 6).