На словах несправедливо и свобода ходатай делает сильные ударения и посматривает на мужичка, а тот обыкновенно в это время думает, что эти же самые слова будут непременно словами решения судебного места и отвечает: «хорошо, родимый, хорошо, так; ну вот тебе-ка за труды!». Четвертак погиб, гербовая бумага также погибла, по этой бестолковой просьбе Анофрий о своей Феоктисте не добьется толку целые годы; остается в выгоде один только приказный, который весело пропивает полученный даром четвертак.

С ноября месяца до самого Великого поста в высшем и среднем круге московского дворянства давались вечера и балы. Балы у аристократов иногда бывали так роскошны и великолепны, что могут без всякого пристрастия назваться европейскими; в это время радушный хозяин изобретает все возможные средства, чтоб доставить удовольствие гостям: блестящие залы, горящие тысячами огней, стройный оркестр, очаровательные наряды женщин, так привлекательно и прозрачно одевающие прелести наших красавиц; их большие черные глаза, миленькие, маленькие ножки, наконец конфекты и прочее приличное угощение, а в заключение вкусный ужин. Ну, право чудо, и кажется, что может быть лучше, приятнее бала?.. Но как жаль, что лета, в которые он нам так нравится, слишком непродолжительны, и в нынешнее время молодой человек не успеет оглянуться, как уже все ему надоело; ему едва минуло 25 лет, а он не только не танцует, но зевает на балу. Нынче молодые люди почти не говорят с женщинами без особенных целей; наши красавицы щеголихи принуждены вертеться и любезничать с мальчиками, между тем как пережившие за 25 лет стоят важно и наводят на них свои лорнеты.

Мне кажется, не женщины, но мужчины причиною, что в больших обществах существует до сего времени, так сказать, какая-то натяжка и в гостях нет общего желания повеселиться и быть любезным, что необходимо для того, чтоб было оживлено общество. У нас на балу пока не заиграла музыка и не начались танцы, немногие из мужчин позволяют себе подходить к дамам и разговаривать с ними, и я не понимаю, неужели мужчины ждут времени, когда женщины сами начнут заискивать их разговора? Помилуйте, тогда нам останется одно только: приседать перед ними.

Сказавши несколько слов о частных балах в Москве, Вистенгоф переходит к общественным и маскарадам.

Общественные балы бывают зимою в Благородном, Купеческом собраниях и Немецком клубе; в них также продолжаются до самого Великого поста маскарады. Сверх того, даются танцевальные вечера некоторыми танцмейстерами. На этих вечерах обыкновенно танцуют одни дети, и несколько балов дает почтенный и любимый всеми поставщик Уогель, который, уча теперь танцевать детей высшего общества, когда-то учил тому же их бабушек и дедов.

Благородное собрание обыкновенно открывается 20 ноября или блестящим балом 6 декабря, в день тезоименитства императора, и закрывается денным балом в субботу на Масленой неделе: тут вы можете видеть всех московских красавиц и невест в полном блеске их настоящей красоты, при дневном свете и лучах уже весеннего солнца.

Конечно, случается, что на денном бале вы многих не узнаете, если встречали их только вечером. Часто девушка, которой цвет лица казался так привлекательным при благоприятном свете люстр и иных огней, покажется вам бледной и желтой чрезмерно; что же делать? Зато сколько встретите вы тут красавиц таких, которые не побоятся явиться на бал днем и тогда, когда бы светило не одно, а три солнца, и сколько лиц найдете в субботу столько же увлекательных, прекрасных, какими вы привыкли встречать их в продолжение целой зимы.

Маскарады Благородного собрания разнообразны и даже очаровательны. Съезд на них бывает в 11 часов вечера, иногда и позже. Огромная зала горит яркими огнями, которые, отражаясь, играют на ее светлых мраморных колоннах; на хорах стройный оркестр гремит польский, тот долгий, восхитительный польский, когда мимо вас таинственные маски мелькают, как мягкие тени, мистифицируя всеми возможными способами; подойдет черное домино, миленькая ручка, маленькая ножка, сверкающие глаза, как два чистые алмаза, блестят из под маски; она скажет вам несколько слов и исчезнет в толпе, заставя вас задуматься, вспомнить былое, иногда приятное, иногда слишком горестное; вы спешите за ней, но толпа зевак, наблюдателей в черных фраках, с двойными и одинокими лорнетами, уже отделила вас от нее и, быть может, навсегда.

Вот спускается по ступеньке в залу широкое атласное домино, совершенно закутывающее собою стан высокой женщины; но и сквозь это домино проглядывают прекрасные роскошные формы, стройная, величественная талия; маска остановилась на ступеньках и гордо обвела своим лорнетом всю залу. Это молодая аристократка, она с другой своей приятельницей, при ней никогда не замечаемою вами…

Вот посмотрите… молодой человек благородной наружности! голова его причесана просто, и с первого взгляда видно, что он на это занятие не употребляет целых часов и не думает, что подбирание волоска к волоску красит мужчину. Он скучен; он любит истинно прекрасно образованную молодую девушку, но она бедна и не знатного происхождения, а молодой человек богат и старинного княжеского происхождения; его загрызет вся родня, если он вздумает не только жениться на этой девушке, но даже много говорить и танцевать с ней в обществе.

Как бы умственною чертою бывает разделена зала собрания в отношении ее народонаселения во время маскарада. В левом углу залы обыкновенно собирается высшее общество; тут вы всегда встретите благородные, бледные гордые и привлекательные лица наших аристократок, с их важною осанкою, гибкою талиею, с их убийственно-равнодушными взглядами для тех, кого они не хотят заметить; около них толпятся, увиваются наши московские львы, европейцы, адъютанты и гвардейцы, молодые денди, недавно надевшие галстуки, а между тем имеющие уже сильное покушение на отращение бороды и усов, люди, явившиеся в свою очередь сменить на бал тридцатилетних юношей, прошаркавших уже более 20 лет по паркету, уже истративших множество пустых и страдальческих вздохов и великое количество лайковых перчаток, оставивших часто для жизни только одну жалкую пустоту в кармане и сердце.

Перейдем теперь на правую сторону зала, ближе к оркестру: здесь поражает вас пестрота дамских и мужских нарядов; здесь вы видите веселые, довольные собою лица и фраки темномалинового цвета, украшенные металлическими пуговицами, цветные жилеты и панталоны, разнородные галстуки с отчаянными узлами, удивительные бакенбарды; желтые, голубые, пунцовые, зеленые, полосатые, клетчатые платья, громадные чепцы и токи, свежие, здоровые, круглые, румяные лица, плоские, вздернутые кверху носы, маленькие ножки и толстые, пухлые ноги, от которых лопаются атласные башмаки, большие, непропорциональные, даже непозволительные груди.

На этой стороне дамы и кавалеры большею частью особенного устройства; здесь собрано почти все то, что набегает зимою в Москву из губерний; оно перемешано с женами докторов и чиновников, занимающих положительные, выгодные и не то, чтобы значительные, но состоящие в 8-м, 7-м классах места.

Тут большею частью суетятся студенты, армейские офицеры и танцующие чиновники из разных присутственных мест; все они также с лорнетами, которые, впрочем, прячут при появлении своих начальников. Посмотрите, как неловко делает соло заседатель суда какого-то, в больших сапогах на толстой подошве: он боится, что того и гляди к кадрили подойдет начальник и увидит его преспокойно танцующего, тогда как сегодня же утром он его исправно погонял за какое-то дело. Его визави составляет также чиновник – одетый порядочно, в чистых, хотя и широких, перчатках; тот сконфузился и вдруг перестал даже строить комплименты своей даме оттого, что недалеко от себя увидел какого-то почтенного старичка, которому он сегодня оказал довольно важную услугу в своем присутственном месте.