Он поднялся с колен. Да, здорово его одурачили! Схватил с каминной полки вазу с гвоздиками, швырнул ее о мрамор. Осколки разлетелись во все стороны. Ударом ноги он раскидал цветы, уцепился за край кровати. У него кружилась голова. Затем, держась за стены, он вышел из комнаты. Звери тоже вечно мечутся в своих клетках. Походил по столовой, перешел в гостиную. Да, тот, другой, прекрасно все рассчитал! Сейчас он, должно быть, уже далеко. И письмо, разумеется, у него. Теперь он его предъявит… Забавы ради, с какой–то внутренней усмешкой Дюваль попытался начать рассуждать… Если даже он сам немедленно вызовет полицию и расскажет им всю правду, кто его станет слушать? Он уверил всех, что Фабьена — его жена, хотя его настоящая жена утонула в реке. Чтобы пролить на эту путаницу хоть лучик света, надо было бы показать полицейским письмо… Но письмо только усугубляло его вину, ведь в нем он признавался, что собирался убить жену, и она действительно в конце концов погибла в автомобильной катастрофе. Говорят, что скорпионы, попав в огненное кольцо, сами себя жалят и погибают от собственного яда. Круг замкнулся; повсюду его окружает пламя… Уличить убийцу? Но какие у него доказательства?.. Бежать? Чтобы его по пятам преследовал Интерпол?.. Бедная Фабьена! Она не успела почувствовать боль. А вот его душили со знанием дела, с садистской медлительностью.

Он налил себе большой бокал коньяка, от которого глаза у него налились слезами; немного успокоившись, он вернулся в ее спальню. Надо было заняться посмертным туалетом Фабьены. Но теперь он испытывал странное нежелание прикасаться к трупу. Все же он перевернул ее на спину, скрестил руки на груди. То же самое сделали соседки, когда умерла его мать. Одна из них быстро провела рукой по лицу покойницы, и веки тут же опустились. Он тоже попытался закрыть Фабьене глаза, но у него ничего не вышло. Ему ведь были ведомы тайны только живых тел. Он подвязал ей подбородок. Белая полоска под полузакрытыми веками и эта повязка придавала ее лицу зловещее выражение Ногой он оттолкнул осколки вазы и растоптанные цветы. Ему предстояло принять решение, но любое решение в этой ситуации окажется абсурдным.

Телефонный звонок так внезапно прервал тишину, что Дюваль еле удержался от крика. Тут же сообразил: это наверняка мадам Депен. Потребует объяснений. Ну да он сумеет поставить на место эту чертову бабу! Телефон, захлебываясь от нетерпения, звонил не переставая, наполняя пронзительными гудками весь дом. Он яростно схватил трубку.

— Мсье Дюваль?

Незнакомый хрипловатый голос.

— Не кладите трубку. С вами будут говорить.

Хлопанье дверей, звук шагов. А что, если это он — тот, другой? Звонит с почты, из гостиницы. У Дюваля взмокли ладони, трубка тряслась у него в руках.

— Алло, это мсье Дюваль? С вами говорят из полицейского участка Блуа. Мы задержали подозреваемого, и у нас есть все основания полагать, что именно он виновник аварии, в которой пострадала ваша супруга…

Дюваль ощутил, как спало напряжение. Он присел на краешек кресла. Авария! Нашли время толковать ему об аварии… Похоже на чью–то дурацкую шутку!

— Нам бы хотелось задать несколько вопросов мадам Дюваль.

Он опустил трубку на рычаг.

«Да идите вы все!..» — пробормотал он и налил себе немного коньяка. Черт возьми, да неужели они не могут оставить его в покое! Для других Земля, возможно, еще и вертится. Но не для него! Застыв посреди кухни, он судорожно пытался собраться с мыслями… Он еще может брать в банке деньги, разумеется, если не станет запрашивать слишком крупные суммы, иначе это вызовет кривотолки… его попросят об отсрочке… Десяток миллионов, не больше. Этого ему хватит, чтобы улизнуть в Италию… В конце концов его все равно арестуют. Но это позволит ему еще несколько дней наслаждаться свободой, а свобода ему необходима, чтобы думать о Фабьене, любуясь местами, где они могли бы быть счастливы. Это паломничество, которое он обязан совершить. Сначала он похоронит ее, да, похоронит… здесь… за домом… не суждено ей лежать в достойной могиле, какую пожелала бы иметь она сама. Но в каком–то смысле она будет рядом с ним, когда он приедет на берег синего озера… Он покажет ей виллу, в которой они могли бы жить… Вон там… видишь, Фабьена.

Он заплакал, вытер глаза рукавом. Пора! Больше ему нельзя зря терять время. Он зашел в гараж за лопатой, обогнул дом. У самой живой изгороди земля не такая твердая. Он принялся копать. Ему хотелось, чтобы могила была глубокой, приличной. Глупейшее словцо, но оно пришло к нему из глубин времени. Словечко из прошлого. Мать часто говорила ему: «Ты должен вести себя прилично». Он копал с остервенением, но работа продвигалась медленно. Тело он принесет, как стемнеет, завернув его в простыню… Потом… Но прежде ему придется снова зайти в банк во второй половине дня. Возьмет там столько, сколько дадут… Похоронив Фабьену, он всю ночь проведет за рулем. Он поедет через горы. Сен–Жан–де–Морьен… Модена…

Кто–то позвонил в ворота. Кого там принесло? Он решил не откликаться, но сейчас не время вызывать подозрения. Если он пойдет к воротам с лопатой, делая вид, что работал в саду, никто и не сообразит, что… Колокольчик зазвонил снова.

— Иду! — крикнул он. — Иду!

Уперев один кулак в бок, он торопливо обогнул угол дома. Перед воротами стоял «седан» с длинной антенной. Дюваль хотел уж повернуть назад, но слишком поздно. Жандарм, звонивший в ворота, уставился на него с самым добродушным видом. Дюваль подошел поближе. Его рука крепко сжимала лопату.

— Мсье Дюваль? Мы хотели бы побеседовать с мадам Дюваль. Утром вам звонили из участка, но разговор прервали…

— Моя жена больна, — ответил Дюваль.

— Мы не станем ее утомлять… всего несколько вопросов…

— Посещения запрещены.

— Но почему? Мадам Дюваль уже месяц как вышла из больницы.

— Ну и что? Все равно к ней нельзя.

Какой–то голос подсказывал Дювалю: «Не говори с ним в таком тоне! Успокойся! Успокойся же!»

— Послушайте, мсье Дюваль, я позволяю себе настаивать только в интересах следствия. Мы обязаны выполнить приказ. Так что, поверьте, вам лучше нас впустить.

Из машины вылез другой полицейский, подошел поближе.

— Мсье Дюваль против, — сказал ему первый.

— Я у себя дома, — возразил Дюваль. — И не желаю, чтобы моей жене надоедали.

— Но мы и не собираемся вам надоедать. Ваша жена — единственный свидетель в весьма запутанном деле.

— Ничем не могу помочь.

Полицейские озадаченно переглянулись.

— Вы напрасно так себя ведете, — подхватил второй. — Но, возможно, мы могли бы договориться. Не зададите ли вы сами мадам Дюваль те вопросы, на которые нам хотелось бы получить ответ? Это избавит ее от ненужных волнений.

Дюваль понял, что отказываться никак нельзя. Он открыл ворота. Жандармы посовещались вполголоса, затем один направился к дому, а другой вернулся в машину. Дюваль шел впереди и, проходя мимо клумбы, воткнул в нее лопату. Он намеревался оставить полицейского на кухне за стаканчиком вина, полагая, что обмануть его будет нетрудно.

— Сюда, пожалуйста… Присаживайтесь… Выпьете чего–нибудь?

— Нет, спасибо… В двух словах, вот о чем речь. Тот, кого мы арестовали, — цыган, и он долго кочевал в этих краях. Он живет в старом автоприцепе, прикрепленном к поломанному «доджу». Только что по его вине произошла еще одна авария. Вот мы и хотели бы выяснить, не заметила ли мадам Дюваль этого прицепа, который, вероятно, и налетел на ее машину… Это — первый вопрос…

— Ладно. Подождите меня здесь.

Дюваль быстро поднялся по лестнице и остановился перед дверью, услышав тяжелые шаги, скрип ступенек… В ярости он обернулся.

— Я еще не закончил, — пояснил жандарм.

Здоровяк взбирался по лестнице, не сводя глаз с Дюваля. Фуражку он держал в руке. Его волосы торчали в разные стороны, а на лбу виднелся красный след от фуражки. Все эти детали с какой–то болезненной ясностью бросились Дювалю в глаза. Он весь подобрался, сжался, словно в те времена, когда, еще мальчишкой, ждал, что ему надают пощечин. До Дюваля доносилось громкое дыхание жандарма, скрип его ремней; казалось, он занял собой всю лестницу.