В марте 1937 года по приказу правительства полиция закрывает газету «Дзенник популярни». В варшавскую тюрьму на некоторое время попадают Ярослав Галан, редактор газеты и ряд сотрудников. После освобождения Галана его снова арестовывают и четыре месяца спустя отвозят во Львов. Галана передают следственным органам Львова. Писатель попадает в тюрьму «Бригидки».

…Завтра — двадцатая годовщина Великого Октября. Тусклый свет едва пробивается сквозь решетку узкого окна камеры. В ранние, предрассветные часы Галан любит мечтать.

За Збручем, в далекой Москве завтра выйдут на Красную площадь колонны демонстрантов. Галан вспоминает снимок, виденный им в советском журнале «Огонек», — рабочий поднимает на плечи маленькую девочку. Она смеется, протягивает руку. Какое счастье выпало тем, кто пойдет завтра в этих колоннах!

«Москва, она всегда стоит передо мной как живая — грозная, нежная, вечная», — вспоминает писатель. Сколько раз на вершинах Карпат, в подполье, в тюремной камере виделась она ему — незнакомый любимый город!

Открывается дверь камеры. Резкий окрик тюремщика:

— Галан! На выход!

Очередной вызов на допрос. Опять нудно и долго будут расспрашивать о работе прогрессивного издательства «Книжка». Он знал, что полиция не имеет улик против него, и его смешили глупые и надоевшие ловушки, которые на каждом допросе строил следователь.

Когда Галан вернулся в камеру, товарищи обсуждали последние новости — вчера в тюрьме был разоблачен провокатор. Смеясь, Ярослав Галан рассказывал, как пытались купить его перо «паны-редакторы» из правительственных органов.

— Знаешь, Ярослав, — прервал его друг подпольщик Михаил Вовк, поднимаясь с койки, — мы не сомневались в тебе, как в коммунисте, но все же думали, что для тебя тюремная обстановка покажется тяжелой. А ты повел себя, как опытный тюремный «бывалец»…

Еще за месяц до праздника Великого Октября руководство коммуны политзаключенных в Львовских «Бригидках» в глубокой тайне разработало план подготовки к празднику. Еще на воле Галан, просиживая ночи напролет, — готовил доклад о проекте Советской Конституции. Узнав об этом, товарищи в тюрьме заключили:

— Не пропадать же докладу. Прочтешь его здесь. А иначе кому-нибудь из нас пришлось бы специально готовить такое сообщение. Праздник должен быть отмечен достойно!..

«Администрация тюрьмы приняла заранее ряд жестоких мер, чтобы избежать демонстрации узников в Октябрьский праздник, — вспоминает М. Вовк. — Наиболее опасные узники были переведены в одиночки».

Но празднование годовщины Октября все же состоялось.

Обманув тюремщиков, Галан прочел заключенным доклад о Советской Конституции.

Да, многому, порой неожиданному и страшному, учили Галана панские тюрьмы. Чего стоит хотя бы увиденное им в «Бригидках». Воспоминание о случившемся Галан пронесет через всю жизнь:

«Осенью 1937 года во двор Львовской тюрьмы „Бригидки“ надзиратель каждое утро выводил молодую белокурую девушку. Из окна нашей камеры можно было видеть, как девушка быстрым шагом ходила по кругу, в центре которого стоял надзиратель. Прогулка продолжалась ровно тридцать минут; потом надзиратель звенел ключами, и девушка замедленным сразу шагом, манерно покачивая бедрами, возвращалась в свою камеру.

Мы не знали, кто она и за что ее сюда посадили, но, по обычаю заключенных, сочувствовали ей и втихомолку вздыхали о ее сиротской доле, о ее утраченной юности.

И вот однажды утром мы услышали в окнах нижней камеры пронзительный свист и крики: „Убийца!“ Все мы бросились к окнам. Свист нарастал, перебрасываясь из камеры в камеру. Надзиратель грозил заключенным кулаком, что-то кричал, но никто не обращал на это внимания. Девушка ходила по кругу быстрым, энергичным шагом, глаза ее теперь смотрели в землю, а судорожно сжатые губы стянули ее лицо в гримасу не то ужаса, не то ненависти.

Убедившись, что его угрожающие жесты не действуют, надзиратель махнул рукой и увел заключенную.

В тот же день мы узнали, в чем дело. Светловолосое воплощение молодости оказалось инициатором и участником зверского убийства крестьянина-коммуниста. (Провокаторша навела националистов на его след. — В.В., А.Е.) Ворвавшись в хату, националистические убийцы на глазах малых детей замучили свою жертву, к тому же еще издевались над трупом. Фашистский зверь — на этот раз в лице девятнадцатилетней блондинки — показал свои когти. Впоследствии, во время гитлеровской оккупации, на этих когтях ни на минуту не высыхала человеческая кровь».

Провокаторша была из организации украинских националистов.

Не найдя достаточно улик, полиция была вынуждена освободить Галана «под надзор полиции» с обязательством «не выезжать из города Львова».

Писатель зарабатывает на жизнь переводами немецких романов на польский язык. Под псевдонимом Мирон Яро в 1938 году во львовском польском издательстве «Мысль» выходит его повесть «Горы дымят».

Иногда удавалось устроиться статистом на киносъемках. Но чаще всего Галан не имел никакой работы. Так продолжалось до тех пор, пока Советская Армия не освободила Западную Украину…

И легенды во Львове тоже были страшные. Одну из них Галан записал:

«Среди старожилов Львова ходила легенда о синеокой девушке Божене Шрамек, которую в памятный июнь 1902 года застрелили на улице гусары. Застрелили несмотря на то, что Божена играла на скрипке, играла так, что бравые австрийские офицеры останавливались, бывало, под ее окном и слушали — не могли наслушаться мелодии, возникавшей из-под ее нежных пальцев. В конце концов один из них искренне полюбил Божену и так долго вздыхал под окном очаровательной скрипачки, пока та не отблагодарила его за сердце сердцем.

А потом — в самую весну их пламенной любви — Божена встретилась с глазу на глаз со своим любимым на Стрелецкой площади, когда по камням реками текла кровь порубанных саблями рабочих. И наверное, два сердца были в груди Божены, потому что, когда она увидела, как под копытами поручикова коня гибнет шестилетняя девочка, она подняла с мостовой брошенный кем-то револьвер и выстрелила в высокий лоб своему Гезе. Сделав это, бросилась бежать. Долго гнался огромный гусар за девушкой по улицам старого города, и только под воротами дома Божены догнала скрипачку пуля. В минуту ее смерти такая тишина настала в городе, что даже чириканья воробьев не было слышно.

С того дня, говорят люди, начала сохнуть львовская песня, а в груди оперных певцов оборвались струны. Вместе с Боженой Шрамек умерла легенда о Львове — второй Вене, городе песен и музыки.

И когда через несколько лет старенький профессор консерватории выступил со скрипичным концертом Бетховена и, закончив рондо, увидел перед собой десяток-два тупых лиц с сонными глазами, он быстрыми шагами направился домой и лег в кровать, чтобы больше не подняться…»

Жизнь была страшнее легенд.

…В семь часов утра 1 сентября 1939 года разорвалась первая бомба на Главном вокзале Львова, а вторая рассекла дом на углу Короткой и Перацкого. В ночь на 2 сентября все жители Львова уже сидели в подвалах, дрожа от страха. Вокруг рвались бомбы. Город знал: через несколько дней по улицам его пройдут танки гитлеровцев. Казалось, ждать помощи было неоткуда.

Сговор Гитлера, Чемберлена, Муссолини и Даладье в 1938 году в Мюнхене обеспечил Гитлеру захват Чехословакии. Ее отдали гитлеровцам как цену за обязательство начать войну с Советским Союзом. «Миротворцы» Запада, натравливая Германию на СССР, отказались от заключения оборонительных пактов против агрессора. Правящие круги Польши, ослепленные ненавистью к Стране Советов, приветствовали гитлеровскую политику, рассчитывая, как влиятельные монополисты Америки и Европы, нажиться на войне Германии с Советским Союзом. Но Гитлер, расправившись с Чехословакией, 1 сентября 1939 года двинул войска в Польшу.

Польша была совершенно не подготовлена к войне. Несмотря на героическое сопротивление народных масс и отдельных войсковых соединений, брошенная на произвол судьбы армия вынуждена была сдаться. Правительство сперва укрылось в Румынии, потом побежало дальше. В интересах всех миролюбивых государств необходимо было преградить путь гитлеровской агрессии, и создать линию обороны у западных границ белорусских и украинских земель, и организовать таким образом барьер против беспрепятственного продвижения немецких войск на Восток. Советский народ не мог также равнодушно отнестись к судьбе своих единокровных братьев — западных украинцев и белорусов, которым угрожало еще более тяжелое фашистское порабощение. «Польша стала удобным полем для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР, — заявило Советское правительство. — Советское правительство не может больше нейтрально относиться к создавшемуся положению».