Мегре не успел огорчиться, потому что кто-то сзади положил ему руку на плечо. Обернувшись, он увидел Рейчел, и понял, что она – это юная Моника. Поцеловав его в щеку – для этого ей пришлось стать на цыпочки, - девушка сказала, что все будет хорошо. Потом взяла его под руку и повела туда, куда хотелось идти.

22. Дождь идет, чтобы небо стало чистым

После завтрака в одиночестве - Люка почему-то не явился - Мегре направился к профессору Перену. Покашляв на пороге кабинета – хозяин стоял у окна в прострации и заметил комиссара не сразу, - заявил, что расследование, которое он проводил неофициально, в общих чертах закончено, и потому ему хотелось бы доложить заинтересованным лицам его результаты.

Посмотрев пристально на комиссара, а потом на циферблат своей серебряной луковицы, профессор сказал, что слушание назначает назавтра, на месте происшествия, то есть в апартаментах мадемуазель Генриетты Жалле-Беллем, и пораньше, где-то часов в одиннадцать, чтобы участники не опоздали к обеду.

Комиссар Мегре с этим согласился. Затем, за желтым китайским чаем, любимым профессором - его подала Аннет Маркофф, прятавшая глаза - они оговорили состав участников. Мадмуазель Люсьен решили не приглашать - молода еще, но сошлись во мнении, что присутствие старшей медсестры Катрин Вюрмсер будет не лишним. В заключение профессор Перен сказал, потирая левое плечо, по-видимому, застуженное, что дело санатория для него превыше всего, и он надеется, что комиссар, обязанный заведению своим здоровьем, останется в рамках здравого смысла.

- В рамках здравого смысла? - удивился Мегре. - Я никогда их не покидал, хотя последнее время мне кажется, что иногда надо было это делать.

- Здравый смысл отдельного человека и человечества это не одно и тоже. Иногда надо совершить некое зло, чтобы достичь великой цели.

- А кто знает, что поставленная цель велика, а не есть некое зло?

- Люди будущего.

- Похоже, профессор, вы недавно разговаривали с нашим Паганелем...

- Я неточно выразился. То, что цель велика, знают люди, знакомые со всей полнотой информации.

- Понимаю. Вы ею обладаете, я нет.

- Это так. Я мог бы кое-что вам сообщить по существу событий, имевших и имеющих место в Эльсиноре, но это нарушит необходимую последовательность событий, и от этого пострадают многие люди, в том числе и вы...

Уходя от профессора, комиссар думал, что в миттельшпиле партии тот его озадачил, но отступать поздно, тем более, он, Мегре никогда не отступал.

Ему стало грустно - наверное, иногда надо было отступать, может быть, до самого отчего дома отступать, сохраняя что-то в себе, сохраняя себя. Чтобы развеять накатившую печаль, он решил прогуляться.

Моросил дождь, за оградой уныло мычала заблудившаяся корова, статуи богинь стояли индифферентно, им было все равно, что твориться снаружи, потому что внутри был бетон. Мегре постоял у любимой своей Афродиты, чем-то похожей на обитательницу «Трех Дубов». Он стоял и смотрел на богиню, родившуюся из пены, продукта бьющегося в страсти моря. Он смотрел и чувствовал, как у него внутри бьется сердце, ему вновь казалось, что он вовсе не комиссар полиции, но другой человек, совсем другой. Ему казалось, что этот другой человек, нет, не доморощенный помощник бухгалтера, другой, будущий, стоит и смотрит его глазами из своего далека на живую пену, превращенную в крепкий бетон. Стоит и смотрит, недовольно сжав губы, потому что уверен: не живое надо превращать в мертвое, а мертвое в живое. Потом комиссар почувствовал в себе еще одного человека – того, которого жизнь обратила в Мегре.

- Кем все же был, этот человек? - думал Мегре, ступая по дресвяной дорожке, впитывавшей дождь и его взгляд. - Просто человеком? Что с ним случилось? Почему он стал полицейским, не художником? Может, он был слаб? Не смог защитить ни себя, ни близких?

Наверное, так. Многие уходят в боксеры от слабости, уходят от себя в измышленную силу, как сумасшедшие уходят от реалий к фантазиям.

Господи, как, наверное, хорошо быть обыкновенным бухгалтером!

Как хорошо иметь маленькую бухгалтерскую квартирку с простенькими обоями, бесхитростную бухгалтерскую супругу, милую, ни на что, кроме бухгалтерской зарплаты, не претендующую. Как славно иметь славного бухгалтерского карапуза и славную бухгалтерскую доченьку, которая далеко пойдет, далеко пойдет, потому что бухгалтерский учет глубоко презирает, как и дешевые обои, с детства напоминавшие ей о месте в жизни. И как хорошо вместо того, с чем комиссар в своей жизни лоб в лоб сталкивался, иметь воскресную газету с колонкой происшествий на видном месте.

- Представляешь, Жаннета, третьего дня в санатории Эльсинор человека зарезали, - сказал бы вчера этот бухгалтер своей бухгалтерше, моющей после завтрака посуду. - А потом, ха-ха, камни в живот положили и белыми нитками зашили. И сейчас полиция парится, пытаясь это как-то объяснить.

- Чудно, - машинально ответила бы бухгалтерша, думая, что приготовить на обед – любимого мужем каплуна в вине на последние деньги или все же отправить в духовку подозрительного цвета говядину, по дешевке купленную вчера в лавке прощелыги Жана...

Да, хорошо быть бухгалтером, живущим в мире простых формул, формул, все упрощающих - бухгалтеру, живущему в мире простых формул, не может присниться, что он есть людоед-полицейский, расследующий факт людоедства на людоедском острове, людоед-полицейский, которого, в конце концов, линчуют посредством всенародного съедения.

Этот привычный сон-кошмар вновь приснился Мегре прошедшей ночью. Сразу после Моники. Понятно, почему приснился. Он посадил на скамью подсудимых сотни людей, некоторых из них отправили на каторгу, на иссушающие южные острова, других казнили. Конечно, некоторые из них были прирожденными убийцами и преступниками, но вина остальных была лишь в том, что они были никому не нужны или нужны как человеческий материал, орудие. И теперь они приходят к нему, к состарившемуся Мегре, к своему Харону, переправившему их в тюрьмы, крепости и острова, приходят к нему, своему Прокрусту, отрезавшему у них куски жизни. В пять, десять, двадцать, сорок лет длиной. И винят. Винят не в том, что переправлял в тюрьмы и отрезал куски жизни, а в том, что, переправляя и отрезая, делал свою любимую работу. И все эти несчастные следуют сейчас за ним в кандалах и полосатых своих костюмах.

Мегре не хватило мужества оторвать взгляд от дорожки и посмотреть себе за спину. Он посмотрел в небо. Серое, оно моросью падало на землю.

- Дождь идет, чтобы небо стало чистым, - светло улыбнулся Мегре и, заложив руки за спину, повернул к Эльсинору

В японском саду, на камне у озерца сидела большая лягушка. Увидев Мегре, она панически заквакала. У Кассандры сидел на скамейке Пелкастер. Улыбаясь, он разговаривал с дочерью, умершей от скарлатины десять лет назад.

После обеда пришла Аннет Маркофф. Она сказала, что профессор, желая подготовить Мегре к завтрашнему событию, прописал ему массу процедур, и потому через час он должен явиться в 113-ю комнату. Весь оставшийся день комиссар провел под капельницами, получая каждые полчаса инъекцию в область сердца и горсть таблеток.

Вечером он долго не мог заснуть, хоть и лежал с закрытыми глазами. Погода испортилась. Снова завывал ветер, дождь барабанил по крыше, и бескрайнее пространство, в котором он только что блуждал, сузилось, и снова было ограничено четырьмя стенами его комнаты. Неожиданно Мегре стало страшно. «Снова завывал ветер, дождь барабанил по крыше, и бескрайнее пространство, в котором он только что блуждал, сузилось, и снова было ограничено четырьмя стенами его комнаты». Он где-то читал это! Но где? В какой книге?

Комиссар с трудом встал, постоял у окна, слушая стук дождя. Шаркая шлепанцами, направился к шкафу, по пути включив свет, растворил дверцы. Присел на корточки, заскользил взглядом по корешкам книг. Увидел меж двумя томами Жорж Санд том Диккенса. «Тяжелые времена»… Вот оно! Вынул книгу, распахнул наугад, нашел глазами строки, жирно подчеркнутые карандашом. Поднялся на ноги, пошел под люстру читать выделенные предложения: