В Новгородско-Софийском своде XV в. «Слова святого Григория, раскрытого в толкованиях, о том, как, сперва язычниками будучи, народы кланялись идолам и требы им клали; то и ныне творят» приведен целый список славянских богов, которым «требу кладут и творят»: «вилам и Мокоши-Диве, Перуну, Хорсу, Роду и рожаницам, упырям и берегиням, и Переплуту, и, вертясь, пьют в честь его из рогов. И Огню Сварожичу молятся, и навьям баню топят… и Мокошь чтут… Чреву служащие попы установили прикладывать тропарь Рождества Богородицы к рожаничной трапезе… И недели день, и кланяются, написав жену, в человеческом образе тварь»[47].

Упоминание своеобразных языческих «икон» есть и в других письменных источниках. В Паисиевом сборнике XIV в. находим: «Слово истолковано мудросью от св. апостол и пророк и отец о дни, рекомом неделе, яко не подобает крестьяном кланятис неделе ни целовати ея, зане тварь есть». В данном тексте обращают на себя внимание упоминания о неких изображениях, явно не христианских по своей сути: «а невернии написавше свет болваном и кланяются ему». То есть «неверные» поклонялись какому-то изображению «света», как божеству. Далее в этом же тексте читаем наказ «покланятися единому богу, сущему в троице, а не твари, написанеи во образ человеч на прелесть малоразумным»[48].

Основное качество язычников, отличающее их от почитателей других религий, в том, что они считают природу не «тварью», в принципе отличной от Бога-творца, а Божьим проявлением. В «Голубиной книге» — народном источнике сведений о мироустройстве — все явления мира «взялись», «стали», «пошли», «зачались» от тела Бога, от его дыхания и помыслов, то есть весь мир — это и есть Бог. Другие религии (христианство, иудаизм, ислам) утверждают, что Бог отделен от мира. Мир есть Божья, в принципе от Бога отличная, «тварь», творение. Верующие в «тварь», по мнению христиан, соблазнены дьяволом: «вельми завидитъ диавол роду человеческому… и в тварь прельсти веровати: в солнце и в месяц и в звезды». Впрочем, христиане верят, что Бог — воплощался, и этим чудесным фактом была освящена плоть, освящен тварный мир. Именно поэтому среди языческих народов христианство прижилось больше, чем ислам и иудаизм.

Выражение «чреву служащие попы» — это не что иное, как перефразированный термин «жрецы». То есть именно попы заменили жрецов, взяли на себя функции прежних служителей культа. Кормчии книги решительно запрещали подобный «симбиоз»: «не подобает священиком или клириком вълъхвом… быти»[49]. Предусматривалась даже кара для священнослужителей, занимающихся ворожбой: «Аще обрящеться от свящньичьскаго чину кто… вълхвуя или обаивая… таковыи от цркви да издринеться»[50].

Тот факт, что в представлении новгородцев на служителей христианской религии в какой-то степени перешли функции языческих жрецов и волхвов, подтверждает в конце XV в. новгородский архиепископ Геннадий в послании своем к Нифонту, епископу суздальскому: «Привели ко мне попа, да диакона, а они крестьянину дали крест тельник: древо плакун, да на кресте вырезан ворон… а христианин, дей, с тех мест учал сохути, да не много болел, да умер»[51]. То есть в Новгороде в конце XV в. были случаи, когда колдовством занимались священнослужители, являвшиеся, в народном понимании такими же посредниками между Богом и людьми, как и языческие жрецы, а следовательно, обладающие чудодейственной силой.

Еще в начале XVI в. в Новгородской епархии в городах и селах люди открыто собирались на языческие «игрища». В Псковской летописи под 1505 г. приводится послание игумена Панфила великокняжескому наместнику в Пскове. В этом послании игумен осуждает языческий праздник: «Егда приходит великий праздник день Рождества Предтечева, но и еще преже того великого празника, исходить обавницы мужие и жены чаровницы, по лугом, и по болотом, и в пустыни, и в доубравы, ищущи смертныя травы и привето чрева от травнаго зелиа на пагубоу человеком и скотом; ту же и дивия корениа коплют на потворение моужем своим: сиа вся творят действом дьяволим в день Предотечев, с приговоры сотонинскими. Егда бо приидеть самый празник Рожество Предотечево, тогда во святую ту нощь мало не весь град возмятется, и в селех возесятца в боубны и в сопели и гудешнием струнным, и всякими неподобными играми сотонинскими, плесканием и плясанием, женам же и девам и главами киванием и устами их неприязнен клич, вся скверные бесовские песни, и хребтом их вихляниа, и ногам их скакание и топтаниа; тоу же есть мужем и отроком великое падение, тоу же есть на женское и девичье шетание блоудное им возрение, также есть и женам мужатым осквернение и девам растленна…»[52]

Побывавший в России в XVI в. путешественник И. Д. Вундерер упоминает о языческих идолах под Псковом: «Перед городом мы видели двух идолов, которые были издревле поставлены жрецами и которым они поклоняются. Именно, Услада, каменное изображение, которое держит в руке крест, и Корса, который стоит на змее, имея в одной руке меч, а в другой — огненный луч»[53]. Хорс — это древний бог солнца. По поводу Услада у исследователей нет единого мнения. В виде креста у идолов изображали орудия высекания огня. Герберштейн называет одного из киевских идолов «Усладом». Комментатор Герберштейна трактует это имя как «Ус злат», считая, что это был идол Перуна. Но все известные по источникам идолы Перуна на Руси были деревянные — из дуба. Под Псковом же стоял каменный идол. Возможно, «Услад» — это одно из имен Ярилы, а крест в его руках — символ купальских костров.

Языческие обычаи на Псковщине смешивались с языческими еще в XX в. Этнографам доводилось видеть стоящий в поле каменный крест, одетый в женское платье.

Погребальный обряд в новгородских деревнях с православным населением сохранил древние языческие элементы. Митрополит Макарий, сподвижник Ивана Грозного, писал в Водскую пятину: «Молятся по скверным своим мольбищам древесом и каменью… Жертву и питья жрут и пиют мерзким бесом… и мертвых своих они кладут в селех по курганом и по коломищем… а к церквам на погосты тех своих умерших они не возят схраняти»[54]. Поклонение навьям — душам умерших — сохранилось в Новгородской земле до XIX в. К примеру, в Пондальском приходе был зафиксированы языческие обычаи: «Когда кто-нибудь помрет, родственники тотчас после смерти, умыв тело умершаго, выносят солому, на которой лежал больной, в поле и там сожигают ее, — и верят, если дым пойдет к верху, то душа покойного праведна, а если расстилается по земле, то грешна. И еще в продолжение 40 дней по смерти стелют под образа постель белую и ставят на окно пищу, которую более любил умерший, веря, что умерший ночью приходит спать в дом, и ест и пьет»[55].

Подобные свидетельства позволили Б. А. Рыбакову трактовать феномен народного православия как двоеверие. Термин «двоеверие», книжный по происхождению, изначально не обозначал христиан — продолжавших поклоняться языческим богам и исполнявших языческие обряды. Он был впервые употреблен в поучении Феодосия Печерского — «Слове о вере христианской и латинской» (1069) — в отношении христиан, которые колебались в выборе между греческим и латинским обрядами[56]. В первоначальной редакции «Слова некоего христолюбца», реконструированной Аничковым, также нет речи о язычестве. «Двоеверно живущими» объявляются «попы и книжники», не соблюдающие церковных предписаний.

В современной исторической науке термин «двоеверие» означает «религиозную систему, в которой языческие верования и обряды сохраняются под наружным слоем христианства»[57]. То есть «это сознательная и преднамеренная практика христианства и язычества одним человеком»[58].