По другим данным, Василий Чиж был майором-артиллеристом в отставке, служил в той же 2-й артбригаде, что и Деникин. По третьей версии, он носил лампасы генерала. А сам Деникин был как раз влюблен в его жену, из-за чего те вроде бы как и развелись. Дальше этого роман не пошел, но зато ее дочь прекрасно запомнила друга семьи, который на ее трехлетие подарил куклу с закрывающимися глазками, и сама нашла его на фронте. Нашла тоже не сразу. По утверждению дочери Деникина Марины, Ася была влюблена в корнета 13-го Нарвского гусарского полка Михаила Масловского, молодые уже собирались пожениться, но началась война. А в октябре 1914 года ей передали известие о гибели жениха. Погоревав немного и бросив обучение на историческом факультете Петроградского университета (до этого блестяще закончила Александро-Мариинский институт), Ася случайно встретила в газетах имя старого друга семьи, о котором восторженно писали как о герое войны. После чего решила навестить в Киеве его мать, для чего-то сообщив ей, что несколько раз писала генералу, но тот якобы не ответил. Пани Айжбета, конечно возмутилась и выбранила сына за несуществующую вину.

В любом случае эта история так и осталась семейной тайной Деникиных.

Переписка между 44-летним боевым генералом и 18-летней нежной курсисткой началась в 1915 году. А уже через год изнывающий от одиночества и одуревший от войны Деникин сделал своей бывшей воспитаннице формальное предложение брака, оговорив условие, что реализовать его можно будет лишь по окончании войны. Надеялся ли он сам дожить до ее окончания? Верил ли, что Ксения станет его ждать? Жизнь доказала, что 26-летняя разница в возрасте гарантировала ему верную и преданную супругу в будущем.

Но тогда, в начале 1917 года, все было совсем не так очевидно. Армия готовилась к новой кампании, а значит, к новым кровопролитным боям и новым многочисленным жертвам.

Кто знает, как пошла бы война дальше, не будь Февральской революции и не прояви себя последний Романов последним капитулянтом. Ссылки последних лет на то, что якобы новоявленный русский святой не желал проливать русской крови, абсолютно несостоятельны. На Ходынке ее была река, в войне с Японией за лесные концессии на Ялу — море, в Первой мировой войне неизвестно за что — океан. Да и, прямо скажем, не собирался Николай II спокойно смотреть на начавшиеся беспорядки в столице — послал туда карательный отряд во главе с генералом Ивановым с отнюдь не миротворческими целями. Другое дело, что выбор карателя для падающего самодержца как всегда был на редкость неудачен — Иванов уже достаточно показал себя в ходе войны, чтобы не доверять ему важные военные экспедиции.

В любом случае 300-летняя история Дома Романовых завершилась на железнодорожной станции под Псковом с характерным названием — Дно.

Впрочем, и сама армия была уже другая. Не та, которая в массе своей в 1905 году не пошла за революционерами, подчиняясь приказам офицеров и данной присяге. В начале 1917 года, после трех лет изнурительной, полной грандиозных потерь и разочарований войны она стала совсем другой.

Потеря авторитета в войсках началась, как всегда, с головы — сказалась слабая подготовка генералитета и высшего офицерства. За три года войны пришлось отрешить от должности четырех главнокомандующих фронтами (из них один вообще оказался с параличом мозга), нескольких командующих армиями, массу корпусных командиров и начальников дивизий. В той самой 8-й армии Брусилов с первых же дней боев снял с командования трех начдивов и одного комкора.

Самые смелые кадровые офицеры, особенно в пехоте (в кавалерии, артиллерии, инженерных войсках, на флоте дело обстояло лучше), были выбиты еще в начале войны, заменившие их офицеры из интеллигенции и разночинцев, а зачастую и из инородцев (ввиду больших потерь национальность офицерского корпуса уже не имела значения), не связанные с военными традициями и вековыми понятиями о долге, ни в какое сравнение с ними не шли ни по боевым, ни по моральным соображениям. Среди выпускников военных училищ эпохи мировой войны (около 80 тысяч человек) доля дворян не превышала 10 %. А в 1916–1917 годах 60 % офицеров вышли из училищ, имея на плечах погоны, а за плечами — крестьянское происхождение. Среди прапорщиков этот процент был еще выше. Из-за огромной убыли личного состава в офицеры зачисляли всех, кто окончил гимназию, реальное училище и т. п. То есть фактически любого мало-мальски образованного человека. Сословная каста оказалась размыта напрочь. Идея «доблестно умереть за Россию» уже мало кого занимала.

Солдатская масса, в значительной степени крестьянская, за все три года так и не смогла поверить, что эта война «Вторая Отечественная», а не чуждая им «война за Дарданеллы». Убедить ее в этом было попросту некому, в верхах на это не обращали внимания, считая, что «серая скотинка» и так беспрекословно должна исполнять свой долг. Там никто так и не понял, что времена изменились. Столыпинские реформы принесли крестьянству не только землю и собственность, но и грамотность. Это в плохих фильмах солдатам под нос совали счет из ресторана, и те принимали его за нужный «мандат». На самом деле грамотность среди низших (в первую очередь славянских) слоев населения в предвоенные годы значительно возросла. С 1908 по 1914 год бюджет народного образования удалось увеличить втрое (с 45,9 до 97,6 млн рублей), в России было открыто 50 тысяч новых школ (всего функционировало свыше 100 тысяч начальных школ). Согласно статистическим очеркам «Население России за 100 лет», процент грамотных среди принятых на военную службу в 1913 году составил 67,8 %.

Так что «человек с ружьем» отнюдь не был таким забитым, каким его хотели бы представить в пропагандистских целях различные политические группировки. Соответственно, поражения солдатская масса стала приписывать уже не бездарному командованию, а изменам в генеральской среде, многие из которой носили немецкие фамилии. Особенно остро это проявилось во флоте, что вскоре вылилось в ряд кровавых расправ над офицерами и адмиралами.

К тому же в воюющей солдатской среде широкое хождение получили подробности придворной жизни и похождений Григория Распутина, приукрашенные до размеров гротеска. Очень старались пропагандисты всех мастей — от либералов до большевиков. Понятно, что к началу 1917 года авторитет царской власти в широких солдатских кругах упал ниже окопа, а царицу, вслед за видными думцами, солдаты открыто обвиняли в «глупости и измене». Вряд ли на этом фоне у многих из служивых просыпался энтузиазм подставлять папаху под германские пули.

Следует подчеркнуть еще одну немаловажную деталь — то, чем столько веков гордилась Россия, авторитет православия серьезно пошатнулся. Причиной этого были не только стяжательство, пьянство и блуд низшего духовенства (это было испо-кон веков и продолжается по сей день, чего там греха таить). Активное участие святых отцов в погромах времен первой русской революции, в скандалах, связанных с распутинщиной, в коммерческих делах крепнущего промышленного капитала уважения им не добавило. Достаточно вспомнить персонажей из этого сословия, принадлежащих перьям Антона Чехова, Максима Горького, Льва Толстого, Леонида Андреева, Александра Куприна и др. Душа солдатская с одной стороны черствела под воздействием деградации этого сословия, с другой — под влиянием военных испытаний, не способствующих развитию гуманизма и богобоязни. Как писал Деникин: «Религиозность русского народа, установившаяся за ним веками, к началу XX столетия несколько пошатнулась. Как народ-богоносец, народ вселенского душевного склада, великий в своей простоте, правде, смирении, всепрощении — народ поистине христианский терял постепенно свой облик, подпадая под власть утробных, материальных интересов, в которых сам ли научался, его ли научали видеть единственную цель и смысл жизни… как постепенно терялась связь между народом и его духовными руководителями, в свою очередь оторвавшимися от него и поступившими на службу к правительственной власти, разделяя отчасти ее недуги… я исхожу лишь из того несомненного факта, что поступавшая в военные ряды молодежь к вопросам веры и церкви относилась довольно равнодушно. Казарма же, отрывая людей от привычных условий быта, от более уравновешенной и устойчивой среды с ее верою и суевериями, не давала взамен духовно-нравственного воспитания. В ней этот вопрос занимал совершенно второстепенное место, заслоняясь всецело заботами и требованиями чисто материального, прикладного порядка. Казарменный режим, где все — и христианская мораль, и религиозные беседы, и исполнение обрядов — имело характер официальный, обязательный, часто принудительный, не мог создать надлежащего настроения…