Самого Корнилова Деникин к тому времени тоже не совсем мог понять. Как он писал: «Корнилов не был ни социалистом, ни реакционером. Но напрасно было бы в пределах этих широких рамок искать какой-либо партийный штамп. Подобно преобладающей массе офицерства и командного состава, он был далек и чужд всякого партийного догматизма; по взглядам и убеждениям примыкал к широким слоям либеральной демократии… Никогда, ни до выступления, ни во время его, ни официально, ни в порядке частной информации, Корнилов не ставил определенной политической программы. Он ее не имел… Несколько неожиданно отсутствие яркой политической физиономии у вождя, который должен был взять временно в свои руки руль русского государственного корабля. Но при создавшемся к осени 1917 года распаде русской общественности и разброде политических течений казалось, что только такого рода нейтральная сила при наличии некоторых благоприятных условий могла иметь шансы на успех в огромном численно, но рыхлом интеллектуально сочетании народных слоев, стоявших вне рамок «революционной демократии».

Возможно, политическая неразборчивость не отличавшего левых социалистов от правых Корнилова, которая чуть позже также сослужит ему плохую службу, и стала залогом провала его путча под громкими лозунгами «спасения России».

Неразборчивость была и военная, ибо, во-первых, повышенная конспирация привела к тому, что лишь единицы высших офицеров были посвящены в заговор, а основная масса солдат и офицеров, которых отправляли в столицу, даже не подозревали о цели акции и, как выяснилось, не разделяли ее, ибо были уверены, что они едут лишь для защиты Петрограда от немецкого наступления. Во-вторых, Ставка сама недостаточно конкретно сформулировала задачи «карательной экспедиции», что привело к запутанности и противоречивости как маршрута следования, так и решимости выполнения приказов.

К тому же в нужный момент среди заговорщиков так и не нашлось своего «Иоахима Мюрата», который бы взял на себя «инициативу 18 брюмера» и решительно выбросил бы говорунов как из Зимнего (правительство), так и из Таврического (Петросовет) дворцов.

Идти до конца никто готов не был.

Как ни странно, но Деникин, прямо заявивший Корнилову о своей поддержке в личной беседе, все же не был главкомом привлечен к активному участию в заговоре. Странно, но получается, что на тот момент Корнилов, воевавший бок о бок с Деникиным три года и наверняка неоднократно обменивавшийся с ним мыслями о судьбах страны, до конца генералу еще не доверял. Ибо тому не было смысла впоследствии скрывать свое участие в заговоре в «Очерках русской смуты». Тем более что после путча он угодил в тюрьму вместе с главкомом. Также невероятным следует признать то, что Корнилов мог видеть в нем некоего конкурента — у Деникина не было ни харизмы главкома, ни популярности среди финансовых и политических деятелей. Его просто практически никто не знал.

Стало быть, до Быховской тюрьмы Деникин просто не входил в «ближний круг» корниловцев.

Впрочем, фигура Деникина могла стать просто разменной монетой между противоборствующими группировками. В протоколе расследования по делу о мятеже Корнилова приводилась беседа главкома с Савинковым 24 августа в Ставке: «Разговор Савинкова с генералом Корниловым касался установления тесных отношений между генералом Корниловым и министром-председателем Керенским, так как Савинков считал, что оба эти лица, будучи вождями различных партий, должны работать рука об руку… Сначала обсуждался вопрос о комитетах и комиссарах, причем Савинков и Филоненко (комиссар при Верховном главнокомандующем) высказывались против Главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерала Деникина, который не может наладить отношения с комиссарами и комитетами, и высказывали опасение, что если во главе фронтов будут стоять такие генералы, то трудно установить дружную работу и это будет отражаться на состоянии войск».

Интересно, что никто из претендентов на «кресло № 1» в России всерьез в расчет не принимал большевиков, считая их разгромленными после июльского выступления. Их использовали уже как записную страшилку, своеобразный жупел в политических раскладах, но не как реальную силу.

Большевики достаточно мудро рассудили, что предыдущий продовольственный кризис явился последней искрой к антимонархической бочке с порохом — почему бы этому кризису не стать той же искрой для окончательной дискредитации Керенского и Ко.

Царская жандармерия была разгромлена, думская милиция охранке в подметки не годилась и не могла справиться даже с уличной преступностью, так что вылавливать лидеров большевиков, которые в шалаше в Разливе строчили статьи за статьями, призывая сторонников к неповиновению властям, было попросту некому. По существу, именно большевики стали «третьим радующимся» в конфликте «Керенский-Корнилов», выиграв в нем больше всех.

Именно большевистский официоз «Известия» каким-то таинственным образом получил в свое распоряжение доклад Корнилова о необходимости принятия срочных мер по оздоровлению армии и обстановки в стране, с которым то г не успел даже ознакомить членов правительства. Есть очень большие подозрения, что «слив» был осуществлен по прямому указанию самого Керенского, пытавшегося большевистскими руками выставить Корнилова в качестве пугала.

5 августа выдержки из него были напечатаны с соответствующими комментариями в духе «угрозы революции» и с требованием снять главкома. Вся левая печать обрушилась на нового «бонапарта». В защиту выступили Союз офицеров, Союз георгиевских кавалеров, Совет Союза казачьих войск, протестовавшие против травли Корнилова «безответственными людьми».

Газетная истерия привела к крушению даже видимости мезальянса между министром-председателем и главкомом. «С первого же дня моего вступления в должность, — писал на тот момент управляющий военным министерством Савинков, — между мной и Керенским установилось явное разномыслие. Оно касалось не только принципиальных вопросов. Достаточно сказать, что почти ежедневно Керенский возвращался к вопросу о смещении генерала Корнилова, причем предполагалось, что Верховным главнокомандующим будет назначен сам Керенский, и почти ежедневно мне приходилось доказывать, что генерал Корнилов — единственный человек в России, способный возродить боевую мощь армии». Следует заметить, что для популяризации личности Корнилова его сторонники крайне грамотно использовали «газетный пиар». Пресса просто пестрела заголовками о Главковерхе как о будущем «спасителе Отечества». Точно так же совсем недавно газеты писали и о самом Керенском.

Столкновение лбами двух мощных политических величин вышло такое, что звон от этого вылился в погребальный набат для Временного правительства.

Началось оно, как обычно, с провокации. Во всей истории «корниловского мятежа» самым туманным пятном является роль депутата Госдумы и обер-прокурора Святейшего Синода Владимира Львова.

Известный противник влияния в России Распутина и его «нечистой силы», которую Львов разгонял из епархий обер-прокурорской метлой, он входил во Временное правительство до июля 1917 года, занимая пост главы «Союза земельных собственников». После попытки большевистского переворота в июле Львов подал в отставку, поддержав создание нового правительства во главе с министром-председателем Керенским. Но благодарный «жен-премьер» усердие обера оценил, пожал руку и… указал ему на дверь, назначив на его место более уравновешенного либерального богослова профессора Антона Карташева (кадет). Львов рвал и метал, заявив Терещенко, что «Керенский ему теперь смертельный враг». По утверждению знавших его людей, Львов в то время «был так экзальтирован, что многим казался невменяемым».

В конце августа «невменяемому» Львову вдруг захотелось поиграть роль Хлестакова и поучаствовать в «спасении России», не имея за душой ничего, кроме чистой авантюры.

22 августа он появился в Зимнем дворце у своего «смертельного врага» и доверительно сообщил тому, что представляет интересы «очень значительных сил», которые могут обеспечить правительству «поддержку справа», ибо самого Керенского не поддерживает уже никто, кроме сомнительного Петросовета, большинство в котором уже перешло к сторонникам Ленина и Троцкого. Никто, конечно, за Львовым не стоял, тем более никто его не уполномочивал на столь громкие заявления. Но авантюра есть авантюра, создавалось впечатление, что «невменяемый» Львов уже сам верил в то, о чем говорил. Он тут же намекнул, что у него есть решительные люди, готовые навести порядок в стране и способные на решительные действия.