— Ах, Родерик! — Эмма поспешила снова отвернуться от него, потому что теперь ее лицо запылало жарким румянцем. — Ты такой замечательный учитель, что я… — сказала она в сторону, как в театре. — Я бы с огромной радостью научилась у тебя… всему. Всему, чем ты желаешь со мной поделиться!

— Эмма!!! — пылко вскричал он, сжимая ее изящные тонкие пальцы своими огромными ладонями в дермапластовых перчатках.

— Родерик!!!

Они порывисто обнялись и впервые вкусили уста друг друга. Кубки из тонкого хрусталя резво покатились по полу, окропляя пастельный ковер в гостиной остатками благородной мадеры цвета старого янтаря. Домобот, послушно торчавший в своем углу за отсутствием заданной работы, усердно таращился, словно сыч, на доселе не виданное им человеческое поведение.

Но этим двоим было все равно.

Родерик подхватил Эмму на руки и, невзирая на ее довольно солидный вес, преодолел лестницу наверх в спальню огромными шагами невероятной стремительности, разительно отличающимися от его обычной манеры тяжеловесного достоинства механизма.

Стоит ли говорить, что ни один даже косвенный намек на описанные выше события не просочился ни в какой инстантмейл никогда?

Даже Милли — и особенно Милли! — не услышала от лучшей подруги ровно ничего такого, что позволило бы ей заподозрить кардинальные перемены в коттедже и в приватной жизни Эммы. И все-таки Милли, будучи экспертом в сердечных делах, просто не могла не заметить, как внезапно расцвела ее подруга: фигура Эммы утратила углы и плоскости, на смену им явились плавные закругления, шаг ее стал легок и упруг, и она — кто бы мог подумать? — даже покачивала бедрами! Загадочная улыбка Моны Лизы то и дело проступала на ее губах, когда Эмма полагала, что никто за ней не наблюдает.

«Все понятно! — сказала себе Милли, без особого труда сделав очевидный вывод из своих полезных наблюдений. — Сначала она взяла Родерика только в качестве компаньона… Но теперь его для нее апгрейдили!»

Твердо убежденная в своем искреннем заблуждении (говоря справедливо, оно никоим образом не противоречило ни одному из известных фактов), Милли оказалась полностью неподготовленной к потрясающей новости, которую Эмма шепнула ей на ушко в один прекрасный день, когда они случайно встретились на деревенской Хай-стрит.

— О, моя дорогая! — растроганно вскричала Милли. — Ты мне позволишь, надеюсь, устроить в честь тебя маленькую праздничную вечеринку в моем иглу? Никого постороннего, только несколько наших общих друзей!

— Ах, Милли! Ты всегда была так добра ко мне, дорогая… — согласилась Эмма с благодарной улыбкой.

Приглашения были разосланы моментально, и в назначенный день и час дюжина самых изысканных и прекрасно воспитанных леди 1220-й дружно направились к Милли в иглу принести свои традиционные дары: в больших коробках или немного меньше, но непременно с милой затейливостью перевязанных белыми шелковыми лентами или ленточками.

Эмма дожидалась их, горделиво восседая на алой банкетке. Ее высокая прямая фигура была скорее плотной, чем худощавой; на круглом розовом лице, пышущем здоровьем, лукаво блуждала улыбка традиционного Кота, Который Вдоволь Наелся Сметаны.

Они упали ей на шею с охами, ахами и вздохами и, к своему приятному изумлению, обнаружили, что Эмма уже отнюдь не чурается обычных для дамских посиделок поцелуйчиков и объятий, милого щебетания, истерических взрывов хохота и синхронного проливания слез.

Родерик достойно сопроводил Эмму до самой гостиной, но когда повалили одна за другой приглашенные гостьи, отклонил предложение Милли присоединиться к дамской компании, несколько неуклюже, но весьма решительно покачав головой. Он пожелал всем леди приятного вечера звучным баритоном (разбудившим у Милли смутные, но безнадежно неясные воспоминания), вежливо попрощался и поспешно покинул иглу.

Милли выглянула в окно и увидела, как он неспешно шагает деревянной походкой по Хай-стрит, благополучно избежав типично дамских рассуждений о деторождении, воспитании и образовании детей, которые вот-вот неизбежно должны были разразиться по такому счастливому поводу… Ну совсем как самый натуральный нормальный мужчина!

— Боже, и кто бы мог такое предположить?! — пробормотала Милли себе под нос, собираясь подать на стол свежезаваренный чай и свой фирменный сладкий пирог с тмином. — Как хотите, но эти новые роботы… с ума сойти! Они абсолютно невероятны!

Перевела с английского Людмила ЩЁКОТОВА

© Albert Е. Cowdrey. Imitation of Life. 2006. Печатается с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy and Science Fiction».

Говорят, где-то есть место, куда отправляются все моряки после того, как закончен последний рейс, а корабль, на котором провел полжизни, превращается в обломки, несущиеся между дрейфующими рифами в поясе астероидов, или вовсе исчезает в бездонной мгле между звездами, освещающими неведомые миры. Говорят, что в этом сказочном месте никогда не отказывают двигатели, а обшарпанные корпуса не расходятся по швам и не дают течи. Там не бушуют яростные космические штормы, которые рвут в клочья силовую защиту, ломают машины и убивают людей, оставляя после себя лишь вымороженные стальные остовы. Говорят, в этом благословенном месте каждый матрос может рассчитывать на хорошую работу и справедливую плату, а каждый капитан получает достойное вознаграждение за трудный рейс. Пиво в тамошних тавернах дешевое, еда обильна и вкусна, а женщины нетребовательны и ласковы. На этом берегу каждый моряк может рассчитывать на привет и приют, а каждое судно — на надежную и безопасную стоянку.

Говорят, это место называется Тихая Гавань. Ни в одной лоции, ни в одном руководстве по космогации, ни на одной звездной карте вы не найдете порта с таким названием, но когда приходит час, истинный моряк обязательно отыщет свою Тихую Гавань.

Во всяком случае, так говорят.

— Чушь собачья!.. — злобно сказал Динго, прислушиваясь к бормотанию старого пьяницы за соседним столом. Старик уже битый час разговаривал сам с собой, рассказывая какую-то бесконечную историю о легендарном моряцком рае под названием Тихая Гавань. Потом Динго залпом допил пиво и с грохотом опустил кружку на край столешницы. Тотчас один из пробегавших мимо официантов притормозил у нашего столика, чтобы плеснуть в кружку очередную порцию пива. На кружке образовалась внушительная пенная шапка. Официант небрежно ткнул пальцем клавишу висевшего у него на поясе кассового счетчика и умчался. Динго с негодованием посмотрел ему вслед и, сдув пену, заглянул в кружку. Пива в ней оказалось чуть больше половины.

— Они делают это специально! — проворчал он.

— Вот как… — Я вложил в эту фразу столько сарказма, что Динго даже в своем теперешнем состоянии не мог его не заметить. — Какая поразительная проницательность! Скажи, ты давно об этом догадался?

— Ступайте к дьяволу, старший помощник Килкэннон… сэр… — огрызнулся Динго. — Они нас надувают, вот что они делают!

— То же самое происходит в каждом портовом кабаке — отсюда и до Матери-Земли.

Динго залпом осушил кружку, рыгнул и почти мгновенно получил еще одну такую же «уменьшенную» порцию пива.

— Об этом я и говорю, — сказал он мрачно. — К нам тут относятся как… Хотел бы я знать, почему эти паршивые официантишки так уверены, что им это сойдет с рук?

— Их убедил в этом опыт общения с тупыми матросами.

— Пошел к черту, Килкэннон! Что ты злишься попусту? Невелика беда. Выпей еще пива — пройдет… — Динго откинулся на спинку стула и ухмыльнулся: — Мне, к примеру, пиво всегда помогает.

Я пристально посмотрел на него. Динго действительно выглядел так, словно у него нет никаких тревог и забот. Он обогнал меня уже на полдюжины кружек, и выпитое наконец-то подействовало: Динго сидел, грузно развалившись на колченогом обшарпанном стуле, и таращил на меня осоловелые глаза. Ни в какую Тихую Гавань он, конечно, не верил — она была ему просто не нужна. Свою Гавань Динго без труда отыскивал в каждом портовом кабаке, в каждой таверне, покуда в кармане бренчали монеты и покуда он мог быть уверен, что я как-нибудь дотащу его до корабля.