— Дорогой друг, — сказал Дебель, — не будем закусывать удила. Подумайте, у вас в качестве доказательств есть только два анонимных письма.

— Но этого достаточно, — ответила Берта, — чтобы провести расследование на фабрике.

— Вы восстановите против себя весь персонал, — спокойно продолжал Дебель… — И все, кто хотел бы купить «комбаз», подумают, можно ли продолжать доверять этому снаряжению. И это в разгар сезона. Послушайте, я хотел бы, чтобы вы прослушали запись моего позавчерашнего телефонного разговора. Пойду принесу.

Он исчез с живостью молодого человека.

— Я в курсе, — сказал я. — И разделяю его мнение. Подождем и все обдумаем, какого черта торопиться!

Дебель уже вернулся, принеся маленький магнитофон, который он поставил на стол между нами, и начал манипулировать ручками и кнопками. Это никогда не удается с первого раза, вот почему у меня ужас перед всякой техникой. Отрегулировав звук, Дебель объяснил:

— Это голос Летелье, дорогой друг, вы его знаете? Он не слывет трепачом. Послушайте.

Мы услышали, как Летелье прощупывает почву, интересуясь состоянием здоровья фирмы «Комбаз». Настали трудные времена, промышленники проявляют интерес к концентрации производства…

— Хватит, — закричала Берта, — остановите. — Она сердито поднялась, зажгла сигарету, хотя пепельница и так уже была полна окурков, и прислонилась к батарее отопления. — Никогда, — сказала она, — мой отец не продал бы фирму. Я вам клянусь, что заставлю всех признать этот чертов «велос». Альбер немного повредил голеностоп, но сколько раз он падал за годы соревнований? Почему мы должны раздувать это падение? Кроме того, не забудьте, он тренировался целую неделю без сучка и задоринки.

— Да, — сказала Эвелина, — но это был первый спуск на пределе.

— На пределе? — озадаченная Берта сменила тон, допустив нотку сомнения. — Ты хочешь сказать, на полной скорости?

— Именно. Я сама ничего не видела. Но я слышала в баре… Думаю, что лыжи, как машины, имеют предел сопротивления?

Предположение ударило нас, как кнутом. Мы об этом не думали. Лангонь был так уверен в себе. Эвелина нас надоумила, и, несомненно, от этого нельзя было отмахнуться.

— Это предположение в баре, кто его высказал? — спросила Берта.

— Не обратила внимания. Это не Деррьен, он был слишком далеко от меня. Я только услышала, как кто–то сказал, что у лыж, возможно, есть дефект.

Разгадка, которую мы искали, начиная с несчастного случая с Галуа, ослепляюще яркая, явилась нам. Берта сразу устало поникла.

— Если это верно, — пробормотала она, — надо пересмотреть все наши планы. Надо расспросить Альбера на свежую голову. Пусть он постарается припомнить. Может быть, он почувствовал, что лыжи теряют контакт со склоном, или заметил какую–нибудь другую ненормальность. Только он может решить.

— А как мы поступим сейчас? — спросил Дебель.

— Спустимся вниз, — сказала Берта, — и объявим всем, что я подаю жалобу на анонима. Во всяком случае, лучше, если будут говорить о саботаже, а не о производственном браке.

Я думаю, дорогой Поль, на этом закончить свои заметки. Я только добавлю один важный момент, который упустил из–за своего волнения: свидетельство Деррьена. В конце дня мы все вместе навестили его в клинике Де Рикье в Ницце. Рентген подтвердил диагноз доктора Росси. Кроме того, ушибы, синяк на плече, словом, ничего серьезного. Альберу разрешили покинуть клинику на следующий день. Вот что он сказал: в сущности, все было очень просто — его оторвало от склона на маленьком бугорке и он полетел по воздуху.

— К этому времени я развил уже большую скорость, хотя не прошел и четверти спуска, — продолжал Деррьен. — Если бы не эта неприятность, я бы поставил рекорд трассы.

— Когда вас будут завтра интервьюировать, а вас непременно будут подстерегать, повторите им это, — попросила Берта. — А потом?

— Потом я плохо приземлился и упал. Это полностью моя ошибка. — Он подумал и добавил: — Нет, конечно, не совсем. Я отклонился в сторону. Как вам это объяснить? — Правой рукой Альбер изобразил наклон трассы, поясняя: — Я нормально ехал. — Затем он положил левый кулак на руку. — Вот бугор. Нормально я должен был оторваться от склона и лететь, продолжая следовать оси спуска. Но нет. Меня стало заносить в левую сторону, немного, но достаточно, чтобы потерять равновесие.

— И как вы это объясняете? — спросила Берта.

Вмешался Лангонь, произнеся своим самым недовольным голосом:

— Альбер утверждает, что мои лыжи деформируются на определенных режимах.

— Ладно, — сказал Деррьен примирительно, — я ничего не утверждаю. Я предполагаю. Если имеется незаметная ошибка в распределении жесткости лыж, ее можно установить только при испытаниях.

— А что вы скажете об анонимных письмах?

— Я начинаю понимать, — задумчиво произнесла Берта. — Кто мог заранее знать, что «велос» в один прекрасный момент фатально деформируются? Кто–то вхожий в сборочный цех…

— Невозможно, — прервал Берту Лангонь.

— Тем не менее, — возразил ему Дебель, — факты таковы. Марез был хорошо знаком с техником, занимающимся «велос». Может быть, достаточно несколько раз сильно согнуть или скрутить скользящую поверхность, чтобы она ослабла. Это мое предварительное предположение.

— Оно никуда не годится, — закричал Лангонь. — Я знаю, что говорю. Мадам Комбаз, я готов убраться, если вы этого хотите.

Ты понимаешь, Поль, такие сцены меня доканывают. Вокруг меня теперь сплошные враги. Все это пахнет крахом, и мне жаль Берту, раздавленную грузом ответственности и вынужденную искать дорогу среди стольких препятствий. Деррьен предложил временное решение.

— Я не верю в саботаж, потому что это физически невозможно. Но, может быть, ваши лыжи не достаточно широки для развиваемой ими скорости. И если какой–нибудь техник заметил это с самого начала, вот вам объяснение анонимных писем. Если принять мою гипотезу, они совсем не угрожающие. В них можно прочесть между строк: «Будьте осторожны».

Мы посмотрели на Лангоня, покусывавшего дужку очков.

— Возможно ли, — спросила Берта, — доработать «велос»?

— Если предположить, что Альбер не ошибается, — раздражительно ответил он наконец, — это вам обойдется в миллионы. Я вынужден…

Берта жестом его прервала.

— Деньги — это моя забота. Вы должны думать о времени. Сколько вам нужно не для запуска серии, а для изготовления экспериментального образца?

Лангонь, наморщив лоб, задумался. Деррьен снова вступил в разговор:

— У меня есть кое–кто на примете для нового испытания. Сам я вышел из строя на пять или шесть недель, но молодой Рок будет счастлив оказать нам услугу.

— Это безумие, — сказал Лангонь. — Я могу попробовать… Но ничего не гарантирую.

Дискуссия на этом практически закончилась. Я опускаю недомолвки, многочисленные повторения, шум ненужных слов, весь этот гомон, сопровождающий грозовые споры. Я хотел уехать с Эвелиной в Пор–Гримо, и там, вдали, немного забыть проблемы, мучающие Берту. Не тут–то было. Берта решила, что мы все вместе завтра поедем в Гренобль и я возьму Деррьена с собой, потому что так ему будет удобнее. В течение всего вечера Эвелина избегала оставаться со мной наедине. Берта в уголке холла отеля вела переговоры с Лангонем. Они должны были договориться о деньгах, а это было, по–видимому, непросто. Оставался Дебель, с которым я пропустил пару стаканчиков в баре. Он тоже, нахмурив брови, считал.

— Между нами, — доверительно сказал он мне, — эта бедная женщина тратит больше, чем может себе позволить.

— Мне тоже так кажется.

— Она ведет себя так, словно это только ее дело. Но ведь есть дочь, есть…

Дебель внезапно смолк. Я понял, что он хотел сказать «вы», и пришел ему на помощь, закончив фразу:

— Да, фабрика, акционеры.

— Если банки поскупятся в момент, когда она будет нуждаться в кредитах… Вы увидите, что получится… О! Честь дома «Комбаз»!.. Спокойной ночи, Бланкар. Я иду спать.

…Вот, Поль, очень краткий отчет об этих драматических днях. Твое успокоительное меня больше не успокаивает. Я чувствую, как впадаю в депрессию.