Бабье лето 1919 года выдалось долгим и теплым. Семья бывшего балтийского моряка Сергея Ивановича Сидорихина занимала флигель купца Хихина по ордеру губисполкома. Под Каменным мостом в тенистых яблоневых и вишневых садах рассыпались деревянные домики с мезонинами воронежских скототорговцев, купцов, чиновников средней руки и богатых мещан. Среда не пролетарская, черносотенная, не признавшая Советской власти. Сидорихин, в кожаной куртке, полосатой тельняшке и с маузером на боку, вызывал у затаившейся контры лютую и глухую ненависть, и если они не расправились в темноте тихих переулков с ним и не пробили гирькой голову его жене, так только потому, что боялись: матрос служил начальником отдела губчека, к девятнадцатому году контра отлично усвоила, что с ЧК шутки плохи, если потребуется, со дна моря достанут. Ну а сыну моряка приходилось драться. Пацанье споры родителей решало на кулаках. Доставалось Ванятке с походом, бывало, и он с дружками из Народной школы гоняли, как голубей, сынков «буржуев недобитых»; бои шли, как говорится, с переменным успехом.

Жена матроса, Полина Гавриловна, работала экономкой в Училище для слепых. Женщина она была видная, с голубыми глазами и длинными густыми русыми косами. Сергей Иванович сносил не одну пару казенных штиблет, прежде чем дочка минера из Кронштадта дала ему согласие на вечную любовь. Поля знала французский, английский, была намного начитанней мужа, могла сойти и за «благородную», разве только руки выдавали ее происхождение: с детства Полина росла без матери, рано познала труд, стирала, гладила на господ, была и модисткой, шила в «Салоне» мадам Клико шляпки с вуалью, модные перед первой мировой. Были руки с короткими рабочими ногтями, трещинками на подушечках и припухшими венами. Золотые руки! Они умели все, только не смогли научиться почему-то топить по-черному кизяками русскую печь.

Революция застала Сергея Ивановича в Архангельске, куда его за участие в Кронштадтском восстании сослали по решению царского трибунала в штрафной экипаж. Поля с сыном подалась следом. Хлебнула горя выше головы, спасибо, помогали подпольщики. Иначе молодая женщина не выдержала бы испытаний, зачахла или вернулась бы домой, к отцу в Кронштадт, а не ютилась по углам в Соломбале.

Сын пошел по стопам отца. Ванятку двенадцати лет сумели пристроить на тральщик N 37, мальчонка на нем исходил все Северное море, доходил до Мурманска и далее, чуть ли не до Англии. Полина тоже нашла место - устроилась поваром в английскую концессию, а когда прогремела Октябрьская революция, Сидорихины воспряли: Сергей Иванович стал первым депутатом от матросов в Северном Центральном Совете, позднее его назначили членом революционного трибунала. Матросы решили: раз его судили, значит, Сидорихин тоже должен разбираться, кто прав, кто виноват.

Интервенцию в Архангельске большевики ожидали, все шло к этому, и сбросили бы белогвардейцев и англичан в море, если бы не предательство эсеров. Полина с сыном сумела выехать из города, помогло, так сказать, место работы - концессия Британского льва. Сергей Иванович пробился с боями, встретились муж и жена через два месяца в Воронежской губернии, в деревне Семилуки на левом берегу Дона.

Лихой балтиец думал, что любимая жена и сын смогут отсидеться в отчем доме, буря пройдет стороной, но гражданская война на то она и гражданская - разлом вошел в дома, разметал по разные стороны баррикады многие семьи, кровавым рубцом пролег через каждое сердце.

Семью Сидорихина тоже раздирали страсти. И вроде жить стали богаче, хату поправили, венцы сменили впервые за сто лет, соломорезку приобрели, чтоб резать скотине солому, перемешивать с отрубями - корм отличный, корову весной не поднимали вожжами. После раздела помещичьей земли по первому декрету Ленина Сидорихины получили хороший надел: землю делили не как раньше, по количеству мужского пола, а по справедливости, по ртам - у Сидорихиных было четыре бабы и пять девок, прокормить их сколько хлеба надо, целую прорву, а захудалого клочка земельки не выделяли. Работать Сидорихины умели, не на чужого дядю теперь горбатились, а на себя. Появился достаток, и так как-то сразу зажили сыто. Дед, Иван Кузьмич, накопил даже пригоршню золотых царских червонцев. Он ссыпал их в глиняную кубышку, затем всех отослал возить навоз в поле и куда-то кубышку спрятал, может, закопал или в печь замуровал. Только в печь вряд ли. Средний Семен с младшим братом Григорием всю печь общупалй, свежей кладки не было. Куда старый зарыл золото - ума не приложить! По злобе решили, что отец прикопил червонцы старшему брату, Сереге. Откуда такую напасть принесло - моряк, большевик, ни дна ему ни покрышки!

Сидорихины дружно садились обедать за стол без скатерти, до белизны выскобленный куском старой косы, мать торжественно вынимала ухватом из печи чугунок с горячими щами, жир сверху плавал блестящей пленкой, хлеб не то что в Петрограде - резали огромными ломтями. Ванечка никак не мог привыкнуть к такому обилию хлеба, да и Полина стеснялась брать лишний кусок, хлебали молча, не до бесед, поддерживали снизу деревянные ложки ломтями, но мяса не трогали до тех пор, пока не съедали жижу. Дед командовал:

- Таскай!

Тут не зевай, только успевай выхватывать горячие куски мяса, давясь, обжигая рты и горло, проглатывали почти не жуя, а то останешься с носом.

Полина вставала:

- Благодарствую!

- Стесняется! - ухмылялся Семен. - Не хочет миром есть.

Ванятка вставал за ней раз, вставал два, а там сообразил, что лучше сидеть, быстро приспособился к ритму поглощения жирного мяса, но через неделю оно встало у парнишки поперек горла.

Семен и Григорий искали повода для скандала и нашли, когда дед протянул единственному внуку мозговую кость, которая считалась на деревне лакомством.

- Моим дочерям не даешь, а Серегиного сына приваживаешь, - прогнусавил Григорий.

Как по команде заорал Семен:

- Понаехали голопузые! Что ты там заслужил на своем флоте? Шапку без козырька и маузер? Так оружия, тех же обрезов, на деревне хоть пруд пруди.

Все было элементарно, как единожды один: с достатком у братьев появилась жадность, а по деревенскому закону первородства, в случае смерти деда, старшему сыну доставалась хата, лучшие земли, и лошадь, и корова, и золото запрятанное.

- Креста на тебе нет! - продолжал, точно голосил по упокойнику, Семен. - Ты якоря бросал, жил не тужил на казенных харчах, а мы с голода пухли. Видел бы ты, какой я с германской вернулся. Приехал на все готовенькое да еще барышню с барчуком привез, известное дело, ничего по хозяйству не хотят делать.

Это была явная ложь. Мать и сын от работы не прятались, правда, им было трудно приспособиться к незнакомому труду, привычному с детства сельским жителям. Полина чуть хату не сожгла, когда ей приказали истопить русскую печь соломой и кизяками-брикетами из навоза. Трубы в доме не имелось, открыть дверь перед топкой Полина не догадалась, она чуть не задохнулась от дыма, который повалил в дом, хотя пламени и не было видно. Вся деревня потешалась над незадачливой женой моряка.

- Ты косил сено для коровы и овец? - продолжал разоряться средний брат. - Ты сеял овес для коняки? Ты поле орал под озимые? А твой Ванька жрет, как косарь после покоса.

- Буржуи вы скороспелые! - рассердился не на шутку Сергей Иванович и отложил деревянную ложку в сторону. - Забыли вкус лебеды? С голоду испокон веку подыхали, а теперь пузом вперед. А кто вам землю дал? Кто помещиков взашей погнал? Советская власть. Власть рабочих и беднейшего крестьянства. А я эту власть вот этими руками брал. И защищал ее. И есть вы новорожденные тараканы во дворце новой жизни!