Жеребец осторожно взял с ладони угощенье, обдало теплом, выгнул шею с маленькой головой.

- Эй, герой, портки с дырой, айда в хату, комполка кличет! - донесся от каменного дома под черепицей голос Ильи.

«Не забыл! - екнуло сердце у мальчика. - Вспомнил!»

Он боязливо переступил порог. Командир полка Логинов сидел за столом перед ведерным самоваром, пил чай. Напротив, привалясь к стене, расселся широкий мужчина в черной кожаной куртке, как у отца, перепоясанной скрипучими, как хромовые сапоги, рыжими ремнями, на боку деревянная коробка с маузером, тоже как у отца, и тельняшка под курткой…

- Вот, Цыбин, - указал на подростка командир полка, - принимай, жалую новым бойцом.

Говорил он быстро, в веселом тоне. Не было случая, чтоб Василий Григорьевич Логинов забыл то, что обещал. Он никогда ничего не записывал, знал наизусть полный список личного состава: фамилии, имена, года рождения, проступки и заслуги каждого. Бойцы говорили с уважением: «Не голова, а штаб фронта с писарями».

Командир первого эскадрона Цыбин поперхнулся чаем. Пил он из блюдца, держа его на толстых загрубелых пальцах, отдувался, как купец первой гильдии.

- Ты серьезно, Григорьевич?

- Весьма, весьма. Не гляди, что мал золотник. Этот хлопец получил закалку: батьку его казнили… Хмара. Вот так вот… Еще до того, как в тебя гранату бросили. Его отец - моряк с Балтики.

- А шо, маты нема, сирота?

- Мать ты знаешь, бачил - Полина Гавриловна, бабий комиссар. Тю, шо, не бачил? Ну, городская она, ну шляпа у нее с перышком…

- Га! - кивнул головой Цыбин. - Она от сына отказывается?

- Типун тебе на язык! - оборвал его командир. - Балакай, да меру знай. Потом объясню. Дело тонкое… Дытыну негде оставить… Так с дивизии звонили… В общем, много будешь знать, скоро состаришься! Берешь чи нет? Боец из него будет не хуже батьки, я тебе ручаюсь.

Детские радости, детские огорчения, страхи… Какие они?

Ване хотелось повернуться и броситься из дома, заливаясь слезами, - торгуются, как цыгане на ярмарке. Но в дверях стоял дядя Илья, коновод, злющий на язык, и дядя Миша Севостьянов - начальник штаба полка, подтянутый, бывший офицер, чуть не расстрелянный белой контрразведкой в Ростове-на-Дону за сочувствие простому народу. Он гладко выбритый, а сапоги блестят, словно их всю ночь шлифовал сапожной щеткой верный денщик.

Цыбин допил чай, поставил осторожно блюдце посредине стола, чтоб не смахнуть на пол. Нос, лоб, губы, скулы точно вытесаны топором, глаза сверлят, как штыки.

- Из барчуков?

- Я тебе гутарю, - наклонился через стол Логинов, - батька - матрос ссыльный в Архангельск за Кронштадтское восстание.

- А маты, чи, по-франьцуськи калякает? Сам слыхал. Из благородных? Опять же за простого матроса вышла… Не лады получается, Григорьич.

- Какое твое дело, кто кого под венец свел? - развел руками Логинов. - Она член партии с девятьсот пятого, на пятнадцать лет стаж больше твоего. Ты проверку кончай, не дело затеял. Не берешь, во второй эскадрон отдам.

- Че тута оказался? - продолжал Цыбин, никак не желая согласиться с доводами командира полка. - Сидели бы в Петрограде, на Кубань потянуло, тримунтана захотели попробовать?

- Ванька! - вмешался дядя Илья. - Покажи спину Фоме неверующему. Я тоже за хлопца головой ручаюсся! Сам-то ты давно, Цыбин, на коняку взгромоздился? Как бугай, навалился, чуть холку не сломал. Ты же шахта.

- Ты на меня не кажи. Я два раза из-под расстрела уходил.

- Задирай подол! - приказал Илья. Повернув мальчишку спиной к окну, задрал рубашку - на спине у мальчика был белый рубец до крестца.

- Чуй, громопад, вот те паспорт. На поправку приезжали с матерью. В Кисловодске их с матерью отхаживали, а ты допрос учинил.

- Ого! - крякнул от неожиданности в кожанке. - Выходит, мы с тобой кривны браты: у меня тоже на спине бугры от шомполов.

Цыбин встал - под потолок, подошел, заскрипели половицы.

- Не серчай, боец Сидорихин, це проверка на вшивость. Скольки рокив?

- Шестнадцать! - сказал Ваня, пряча глаза.

- Ну и брехать горазд! - искренне удивился Цыбин. - Так и быть, командир, возьму этого брехуна в сотню. Сидорихин, держи подарок от донецкого шахтера! - И протянул кинжал с узорчатой ручкой в богатых серебряных ножнах.

- Это вы мне? - растерялся Ваня. - Правда?

- Тебе… Первое личное оружие. Командир, приданое дадите?

- Дадим. Боевого коня. Бери, пока не передумал. - Логинов указал через окно на коновязь, где нетерпеливо танцевал дончак.

- Иди, Ваня, бери трофейного беляка! Только на ус намотай - казак пуще самого себя бережет коня. Будешь любить, вин не пидвэдэ, з па-лымья вынэсэ, з воды спасэ.

Ваня верил и не верил в услышанное - он не мечтал о подобных подарках даже в самых смелых снах. А если это розыгрыш, пошутили дядьки, потешились? Вроде нет, не шутят. Что-то там они про мать говорили?.. Неужели и она отпустит его в боевую часть?

Прижимая кинжал к груди, Ваня пошел к выходу.

- Боец Сидорихин! - прогремел бас Цыбина. - Скачи в распоряжение эскадрона, скажи, что следом буду.

Перепрыгнув через плетень - так ближе, - Ваня побежал к коню, но на полпути остановился: «А где расположение первого эскадрона? Забыл спросить…»

Он побежал к соседней хате, там помещался дежурный взвод.

- Хлопцы, бачьте, пацан с кинжалом! - увидели его бойцы. - Стой, хвороба, замри на месте. Где стибрил?

Ванюшу окружили, без особых церемоний вырвали оружие, дали по шее.

- Тю, глянь, чеченской старинной работы. Кому нес, сознавайся, а то в Чека отдадим, там быстро выяснят.

- Это мой, - закричал Ваня. - Отдайте! Личное оружие!

- Мы тебе покажем личное оружие, белоказацкая твоя душа…

- Не тронь руками! - подбежал Илья. Растолкав бойцов локтями, пробился в круг. - Возверни! Сам товарищ Цыбин подарил, а командир, товарищ Логинов, коня представил, что третьего дня в балке споймали.

- Ну! - удивились бойцы. - За что такая честь?

- Сирота он, - сказал неопределенно Илья, наверное сам не понимая действительно, за что пацан получил награды.

Если бы за Ваню заступился кто-нибудь другой, а не ординарец командира полка, бойцы бы вновь засомневались в услышанном.

- Золотое оружие! Чудеса!

- Он наш боец, - сказал авторитетно Илья, как будто сам отдал приказ о зачислении мальчишки в полк. - Поэтому никакого охальства, не смей забижать!

- Покажи сталь, - попросили бойцы, сменив гнев на милость.

Ванюше самому не терпелось посмотреть на клинок. Он медленно вынул кинжал. Вдоль ножен четко проступала надпись: «Терского казачьего войска».

- Скольких наших братив заризали цей сталью, - сказал с тоской Илья. - Мабудь, от нашей крови такой блестящий.

- Само собой, - поддержали бойцы. - Они мастера. Айда, хлопцы, коня посмотрим, гарный конь, офицерский.

Пошли гурьбой, галдя на ходу, как гуси на дороге. Ваня шел в центре, прижимая кинжал к груди, как мать ребенка.

- Сидай на Беляка, хлопец!

И лица конников вдруг стали отчужденными. Они остановились, не доходя до коновязи, встревоженный конь ударил задними копытами. Ваня понял, что наступил момент, когда от его действий будет зависеть многое, потому что любая промашка сразу же будет известна не только в полку, но и в станице. И дело не в том, что взрослые были слишком требовательные. Ничто так не позорно для казака - а его принимали в часть «червонного казачества», - как неумение обращаться с лошадью.

Вспотели ладони, тело предательски ослабло, как говорила мать: «По ногам ударил холод». Ваня осторожно подошел к возбужденному жеребцу, один на один, народ был в стороне.

- Здравствуй еще раз! - тихо сказал мальчик. - Не подведи, пожалуйста. Ты хороший, самый лучший! Спокойно… я на тебя сяду.

Конь, ухоженный, холеный, по всей видимости, любимый прежним хозяином, разумеется опытным конником, еще помнил своего седока. Он прядал ушами, ловя привычный посвист, на который побежал бы, как верная собака. Несколько дней назад в степной балке произошла стычка. Дончак не боялся выстрелов, замахов сабель, запаха крови и предсмертных криков, но произошло неожиданное - его хозяин упал из седла на землю, и конь как вкопанный остановился, тихо заржал, тыкаясь мордой в бок казака: «Вставай, хозяин, поскакали, опережая ветер, от погони!» А хозяин лежал, и рука была непривычно холодной.