Эту тяжесть несут и та женщина, у которой на руках остался парализованный после ранения муж, и дочь Лопатина - десятиклассница, работающая в Сибири в госпитале и собирающаяся после окончания курсов медсестер на фронт, и увиденные Лопатиным на заводе в Ташкенте маленькие худенькие подростки, у которых отцы на фронте и которые выполняют норму взрослых, и его старый друг, известный грузинский поэт, у которого на фронте единственный сын - почти мальчик, восемнадцатилетний младший лейтенант. Снова и снова они с Лопатиным возвращаются в разговоре к "мальчикам", к восемнадцатилетним, уже сложившим голову на войне или ушедшим на фронт навстречу своей судьбе. Они пьют за победу, потому что "мысль о жизни - и о чужой, и о своей собственной - все равно связывалась с мыслью о победе", потому что, как говорит грузинский друг Лопатина, "ничего, кроме нее, не вернет нам с войны наших детей".

Журналисты, писатели, люди театра и кино - вот та среда, в которой оказывается в тылу Лопатин. Что бы там ни говорили, это, разумеется, специфическая среда - здесь у многих выше обычного "болевой порог", но и суетность встречается чаще, сильнее проявляет себя незащищенность от бытовых невзгод, житейская неприспособленность у одних, а у других иссушающая душу жажда успеха. Все это бросается в глаза. Но ведь и на фронте, в армии не все одним миром мазаны - какая пропасть между мужественным, умным и щепетильно честным генералом Ефимовым и шкурником, опасным для окружающих демагогом Бастрюковым! В тылу тоже есть и те, что ничего не жалеют для победы, и те, что укрылись за броней от войны. Однако и на фронте, и в тылу преобладают люди достойные и самоотверженные. И в мире искусства тоже. Когда-то, перед концом войны, вспоминая ее самые мрачные дни, Симонов писал: "...В те тяжелые времена большая сила духа была не только у героев, сражавшихся на фронте, о которых писали и картины о которых ставили люди искусства, - сила духа была и у самих людей искусства: они тоже не сгибались, тоже дрались, тоже были крепки духом... В самые трудные дни люди нашего искусства вместе с нашей армией, вместе с партией и всем народом единодушно и непоколебимо верили в победу". И с этой стороны автор снова подводит нас к мысли о всенародном - в самом точном смысле этого слова - характере войны.

Только повидав, как живут и работают люди в тылу, как и там воюют за победу (так именно и подумал Лопатин - воюют), герой Симонова, склонный судить себя и свою работу без какой-либо снисходительности, обнаружит, что в его очерках и корреспонденциях, материал для которых с постоянным риском для жизни он добывал на войне, под огнем, все-таки "чего-то не хватало". Видимо, не хватало ощущения, что война ведется не только на линии фронта, не одними лишь военными, что от мала до велика воюет вся страна. Ощущения, которое возникло у него, когда на ташкентском заводе он увидел худые, закопченные, бесконечно усталые лица женщин и детей, составлявших там основную часть рабочих. Тогда у него и появилось это чувство, что война пронизала все поры жизни, никого не миновала...

Как это на первый взгляд ни странно, работа над трилогией и "Записками Лопатина" - произведениями художественными - подтолкнула Симонова к документалистике. Вообще острая тяга к первоначальным впечатлениям, подлинности, документу возникает как "противоядие" от стереотипов, общих мест, приблизительности, угрожающих художнику, когда между ним и жизненным материалом образуется солидная временная дистанция. К тому же в последние годы "цена" документа так выросла - на это были свои причины, - что многое из того, чему прежде отводилась чиста вспомогательная роль, приобрело вполне самостоятельное значение, и иногда немалое. Пришел этот час и для военных дневников Симонова, из которых прежде писатель черпал "сырье", жизненную "руду" для создания художественных произведений. Приведенные в порядок, сверенные с нашим сегодняшним знанием войны и с этой точки зрения основательно прокомментированные, что потребовало серьезного труда, - они стали одной из популярнейших книг о Великой Отечественной войне. Я буду говорить здесь только об этой книге - "Разные дни войны", хотя ею не исчерпывается работа Симонова в документалистике. Но все остальное принадлежит не литературе, а кино и телевидению: Симонов принимал участие в создании фильмов "Если дорог тебе твой дом..." и "Гренада, Гренада, Гренада моя...", а затем появляются его так называемые авторские ленты - "Чужого горя не бывает", "Шел солдат...", "Солдатские мемуары".

В дневниках Симонова есть тот фактический материал, который "хлеб" для историка, глубоки и проницательны его размышления о военных проблемах того времени - управления войсками, взаимодействия, работы штабов и так далее, но главное все же не это - перед нами писательские дневники, привлекают они другим. У автора их особая острота и особая "настройка зрения". Дневники вел человек и очень наблюдательный, и отличавшийся жадным интересом к новым впечатлениям, стремившийся увидеть побольше. И это интерес сосредоточенный - больше всего Симонова интересуют люди, их поведение на войне, их душевные качества, какими они были в мирное время и как трансформировались в войну, их чувство ответственности - профессиональной и гражданской (он постоянно подчеркивает их неразделимость), нравственные проблемы, которые встают перед ними, житейские заботы, от которых никто не избавлен.

И именно под таким углом зрения раскрывается, что война - это не только храбрость солдат и офицеров, не только атаки и свистящие пули, поле боя, изрытое воронками от мин, не только танки и орудия, то сеющие смерть, то превращенные в фантастических размеров свалки металлолома.

Осознаешь, что война - это и адский труд, пот ручьями, крайнее напряжение физических сил. И миллионы вдов и сирот, у которых не осталось ни кола ни двора, и бесконечная, до изнеможения усталость, когда даже тяжелораненые, которых везут по кочкам, по ухабам, спят, не просыпаются и от боли. И сорок "активных штыков", оставшихся в полку, и офицеры, которым не исполнилось еще и двадцати, а уже не раз раненные, с орденами. И "пробки" на дорогах - такие, что кажется, застреваешь навсегда, никогда уже не выберешься. И пыль - днем приходится зажигать фары. И мужество, которое требуется не только для того, чтобы подняться под пулями, но и для того, чтобы написать в донесении начальству неутешительную правду. И беженцы, которых очень скоро стали называть "эвакуированными", - вероятно, не случайно; они не просто убегали от врага, а отправлялись туда, где могли работать для фронта, для победы. И разлука, в одиночество, ломающие семьи, коверкающие жизнь. И любовь, возникавшая на фронте, - порой она была сильнее смерти, но как часто у нее не было никаких надежд на будущее... И установленный к концу войны порядок похорон: офицеров только в населенных пунктах, старших офицеров только в городах... И режиссер, в нетопленном театре репетирующий пьесу, которую автор, уехавший на фронт, не успел дописать, - это тоже война. И обострившаяся любовь к стихам... И убитые во время боев за Берлин в Тиргартене животные. И то бьющее через край радушие, с которым встречали нашу армию в Болгарин. "Народ, открывший нам навстречу свои объятия", - скажет Симонов. Все это тоже война. И даже как "пили из большой глиняной баклаги красное сухое деревенское вино и ели жареных голубей... Война такая длинная и разная, что иногда на ней запоминаются и такие вот маленькие житейские радости".

Таким запечатлелся лик войны в дневниках Симонова...

Пожалуй, ни в одном литературном жанре "образ рассказчика" не занимает такого важного места, как в мемуарах, дневниках, письмах. Здесь прямо отражается то, что было с автором, что он видел, с кем встречался, как себя вел. Его самоощущение, его отношение к себе и к окружающим, поведение в минуты опасности, реакция на добро и зло - все это накладывает неизгладимо глубокий отпечаток на общую картину жизни, формирует по своему образу и подобию впечатления действительности. Автор "Разных дней войны" не сооружает себе словесного пьедестала, не выпячивает себя, не носится с собой, он не боится признаться, что ему бывает и тяжко, и страшно, но при этом никак не преувеличивает выпадающих на его долю опасностей и тягот. Попав в сложную ситуацию, оказавшись в трудном, опасном положении, он склонен относиться к себе скорее с юмором, чем с жалостью.