— У наз на Танзизе езть поговорка: чем толще злой кразки, тем зильнее прогнила зтупенька.

— Но ведь это очевидно, граф! Стоит только прочесть его книгу. Теперь уже лицо Лэттри выразило крайнюю степень изумления.

— Вы читали его роман?

— Я читаю его сейчас.

Лэттри смерил меня неожиданно холодным взглядом.

— Могу я спросить, где вы взяли эту книгу?

— Нет, не можете.

Некоторое время Лэттри сосредоточенно укладывал шары в оправку, потом натер мелом кий и начал мастерски отправлять шары в лузу один за другим, пока стол не опустел. Покончив с игрой, он налил себе еще шампанского, медленно выпил и снова наполнил бокал.

— Вы зовершенно правы, ЗП, и я прошу у ваз прощения за звою безтактнозть, — сказал он наконец. — Но позвольте все же дать вам один зовет. Не пытайтезь пронезти эту книгу через нашу таможню. Ваз непременно арезтуют, и даже я не змогу вам помочь. На Танзизе этот роман запрещен.

— Но мы пока не на Тансисе, — заметил я.

— И тем не менее…

— Почему эта книга запрещена, граф?

— Автор зделал звоим героем человека, который захвачен Зетью и выполняет ее приказы. Его зазтавляют зражатьзя против законной влазти, против правительзтва. Так дейзтвительно было когда-то: подразделения правительзтвенных войзк зражализь друг з другом под влиянием Зети, тогда как зами летатели учазтвовали в боях крайне редко. Предзтавьте же зебе гнев, возмущение и боль тех, кто, зам того не ведая, поднял оружие против зобственных братьев и зезтер, против зобзтвенных матерей и отцов! Но хуже взего было то, что никому, решительно никому нельзя было доверять.

Хотя война, и закончилазь, но мир так и не назтупил. В этих узловиях у правительзтва озтавался только один выход: объявить амнизтию каждому, кто добровольно зоглазитзя подвергнутьзя зпециальному лечению…

— Какому именно?

— Мозг добровольцев подвергался озобой религиозно-этической зтимуляции, которая имела очищающий эффект и пзихологически давала ощущение изкупления вины.

— Своего рода промывка мозгов с элементами экзорсизма, — вставил я.

— Назовите как хотите, но человек, подвергшийзя лечению, уже не мог быть изпользован Зетью. Никогда. Однако в романе мизтера Джонзона герой не доводит лечение до конца и продолжает изпытывать влияние Зети, но зкрывает это и от окружающих, и от зебя. Хуже того, он гордитзя зобой, и читатель невольно разделяет з ним эти везьма опазные идеи. На мой взгляд, этого вполне дозтаточно, чтобы запретить книгу.

— Из того, что я успел прочитать, — медленно сказал я, — следует только, что герой пытается узнать правду о крушении космического лайнера.

— Давайте называть вещи звоими именами, — холодно сказал Лэттри. — Этот роман был напизан Зетью, которая контролировала мизтера Джонзона в течение взей войны. Подвергнутьзя лечению он отказалзя, и мы не изключаем возможнозти, что мизтер Джонзон может попытатьзя уничтожить этот корабль, чтобы торпедировать мирные переговоры. Ему нельзя доверять ни при каких обзтоятельзтвах!

— Если ему нельзя доверять, тогда почему ваше правительство разрешило ему вернуться на Тансис?

— Это было зделано вопреки моим рекомендациям, — чопорно заявил Лэттри. — Возможно, правительзтво допузтило ошибку. Вы человек, хорошо знакомый з могущезтвом и возможнозтями летателей, и зами должны быть зпозобны оценить, что произходит з читателем, который попадает в опизанный Джонзоном мир. Тот, кто читает эту книгу, полагает, будто приятно проводит время, тогда как на замом деле именно в эти минуты Зеть назаждает в его душе первые земена зомнений и зтраха, для которых живые и талантливые опизания мизтера Джонзона зоздают везьма благоприятную почву. Даже могучее романтичезкое чувзтво, которое герой питает к девушке, взего лишь прикрытие, ширма, и мы в этом не зомневаемзя. Эта книга — назтоящая бомба, так что я зоветую вам уничтожить ее.

Мне роман Джонсона вовсе не казался бомбой, но, с другой стороны, я не был жителем Тансиса. Возможно, Лэттри был прав, и книга несла в себе страшную опасность, однако я всегда считал, что запрет — далеко не самый лучший способ борьбы даже с действительно порочными идеями и доктринами.

— У меня к вам предложение, граф, — сказал я. — Давайте отложим в сторону политику и литературу и поговорим о чем-нибудь другом.

В ответ Лэттри поклонился.

— Я уже зказал взе, что хотел, — проговорил он. — Вы — коло-низт, ЗП. Наше иммиграционное законодательзтво требует, чтобы каждый, кто прибывает на Танзйз, был изгнанником у зебя на родине. Говоря вызоким штилем, изгнание — цена звободы. Разумеетзя, далеко не каждый изгнанник зпозобен зтать подлинно звободным, но это уже зовзем другой вопроз. Вам лучше задать его мизтеру Джонзону.

Он снова поклонился и вылил в свой бокал все, что оставалось в бутылке. Мне он вина не предложил. Впрочем, Лэттри наверняка видел, что я сделал из своего бокала всего несколько глотков. Потом он спросил, не хочу ли я сыграть еще партию, но «Стелла» продолжала крениться то на один, то на другой борт, так что практически после каждого удара шары самопроизвольно меняли свое положение на столе. В конце концов мы прервали игру и разошлись. На прощание мы все же пожали друг другу руки, и я обещал, что подумаю над словами Лэттри. К счастью, граф оказался достаточно хорошо воспитан и больше не спрашивал, где я взял книгу.

Я не хотел признаться в этом даже самому себе, но, выходя из бильярдной, я был очень встревожен. Предположение Лэттри, что Сеть способна контролировать поступки человека таким образом, чтобы он об этом даже не догадывался, вдруг показалось мне не таким уж абсурдным. Самому мне никогда не нравилось, как Генри понуждал меня делать то, что ему хотелось. Как правило, мне достаточно было обычной награды — наплыва приятных чувств и эмоций, которыми я дорожил и которых так жаждал. Но это лежало на поверхности, и никто никогда этого не скрывал. Теперь же я задумался, на что в действительности способны летатели? А вдруг они умеют подсоединиться к какой-то части мозга, которой человек никогда не пользуется, и оттуда контролировать его поведение? А может, они способны управлять только жителями Тансиса? Насколько я знал, все летатели были прирожденными эмпатами. Не исключено, что они на самом деле наделены гораздо большей чувствительностью, чем люди.

Но ведь и Джонсона беспокоила та же проблема, иначе бы он не разозлился на Лэттри. Быть может, подумалось мне, в его романе есть то, что поможет мне лучше разобраться в ситуации? Решив еще раз заглянуть в книгу, я вернулся к себе в каюту и снова взял в руки читальный аппарат со вставленной в него кассетой. Стоило мне открыть крышку, как вокруг меня снова ожил пыльный тансисский город на исходе лета. Я снова был с Брэди на веранде его любимого кафе на бульваре Пеланк.

— А-а, вот и ты… — сказал Брэди. — Я-то гадал, когда ты наконец появишься!

— Джордж Джонсон сказал, что я должен как можно скорее дочитать до того места, где появляется девушка. Он обещал, что тогда мне многое станет понятно, — ответил я.

Брэди нахмурился.

— Мальчишка! Здесь нельзя говорить о Джонсоне!

— Почему? — удивился я.

— Потому что я не желаю ничего о нем слышать. Если хочешь поскорее увидеться с девушкой, скажи мне, но не приплетай сюда Джонсона. Он не имеет никакого отношения к этой истории, capisce[6]?

— Ну, извини, — сказал я с искренним раскаянием. Брэди улыбнулся.

— Так-то лучше. Впрочем, не думай об этом. Итак, на чем мы остановились?

— На девушке.

— О'кей, девушка… — Он затушил в пепельнице сигарету и откинулся на спинку стула. — Я встретился с ней после того, как украл из офиса Харви Дента дневник девочки, которая летела на «Утренней звезде» и погибла. Я вынужден был так поступить — Харви стремительно катился по наклонной плоскости, и доверять ему было уже нельзя. Однажды, пока он наливался виски в баре, я вломился к нему в контору, взял дневник, изготовил точную копию и на следующий день положил ее обратно в железный сундучок. Оригинал остался у меня. Харви, по-моему, так ничего и не заметил.