Рамзес, на которого это предсказание произвело сильнейшее впечатление, созвал тайный совет для обсуждения мер, которые предотвратят страшные бедствия.

Было решено скрыть это предсказание от народа, который, будучи боязливым и суеверным, мог развязать кровавую войну. Также под предлогом, что евреев стало слишком много, было решено в течение года истреблять всех новорожденных мальчиков.

Живя в Танисе, я ничего этого не знала, никого не видела и никуда не выходила. Гуляла только в садах или каталась в лодке по ночному Нилу. Очень скоро я должна была родить, со дня на день я ждала прибытия Суанро, как вдруг заметила, что Аснат находится в странном волнении.

Я стала ее расспрашивать; сперва она отказывалась говорить, но после моего приказа призналась, что опасается неизвестного врага, ибо Итамар уже дважды едва спасся от руки убийцы. Апофис и родственники умоляли его покинуть Танис, но он говорил, что не дорожит собственной жизнью и не покинет город в минуту рождения ребенка, который попадет в страшную опасность, если окажется мужеского пола. И Аснат пришлось сообщить мне о беспощадном указании Рамзеса, уже приводившемся в исполнение.

Все эти вести напугали и расстроили меня. Я не хотела, чтобы Итамар умер; он околдовал меня: я боялась его, но любила всеми фибрами души. Я послала к нему Аснат с приказанием скрыться, но это ни к чему не привело.

— Скажи Термутис, — ответил он, — что я остаюсь, и если умру ради нее, то буду счастлив.

Мое сердце сильно забилось.

— Остается одно лишь средство, — решилась я, — мне самой нужно поговорить с ним, меня он послушает.

Аснат пыталась остановить меня, но я не сдавалась. Мне хотелось во что бы то ни стало повидаться с Итамаром, и, посвятив в тайну свою кормилицу, я начала обдумывать план действий.

Ночью я выразила желание прогуляться по Нилу, мы с Аснат и кормилицей сели в лодку, управляемую четырьмя верными гребцами, и направились к кварталу чужестранцев.

Лодка причалила к роще диких смоковниц, и мы быстро направились к жилищу Иохабед.

Аснат остановилась у бедной, обнесенной забором хижины, и постучалась. Из хижины доносились стоны. Предчувствуя недоброе, я сама открыла калитку. Зрелище, представившееся моим глазам, лишило меня рассудка: среди бедно обставленной, слабо освещенной комнаты в луже крови лежал Итамар, а в грудь его по самую рукоятку был воткнут нож. Две женщины и мужчина растерянно бегали вокруг трупа.

Забыв все, я бросилась вперед, уронив покрывало, упала на колени возле мертвеца. Тело Итамара уже было холодным, я наклонилась над ним, все закружилось перед глазами. Как в тумане я видела евреек, указывавших на меня пальцами и о чем-то жарко шептавших, затем я потеряла сознание...

Придя в себя, я обнаружила, что все еще нахожусь в хижине Итамара, а спустя еще несколько минут родила сына.

Бледные и дрожащие от страха кормилица и Аснат едва дали мне поцеловать новорожденного: кормилица, женщина сильная, взяла меня на руки и вынесла на улицу.

Вскоре я лежала в своей лодке, разбитая духом и телом. Гребцы направились к дворцу.

— Всемогущие боги, — прошептала я, — сколько времени мы провели там?

— Около трех часов, — отвечала Аснат, нежно целуя мою руку. — Успокойся, Термутис, теперь все будет хорошо, никто не заподозрит, что ты разрешилась от бремени. Сама Хатор внушила тебе мысль об этой поездке.

— Ребенка убьют так же, как убили его отца, — прошептала я с горечью.

— Гляди, — сказала Аснат, восторженно простирая обе руки к сиявшему светилу, — Ра выходит из тьмы и божественными лучами освещает твое возвращение во дворец. Это — счастливое знамение для тебя и для невинной крошки, которого хорошенько спрячут.

Через полчаса лодка причалила к каменной лестнице, до которой доходила аллея, ведшая в мои покои.

На первой ступени я заметила стоявшего человека в сиявшей белизной одежде жрецов; то был мой врач и спаситель, явившийся по обещанию, чтобы помочь скрыть страшную тайну. Он пошел навстречу и пожал мне руку, но я была так слаба, что люди мои принуждены были отнести меня в комнату, где Аснат и кормилица с помощью врача уложили меня и окончательно привели в себя. Врач приготовил питье, которое чудесным образом меня подкрепило; когда я немного оправилась, он приказал оставить нас одних.

— Дочь моя, — произнес он, усаживаясь возле кровати, — я вижу, что самое трудное миновало, но где ребенок?

Когда я рассказала ему все, он кивнул головою.

— С радостью вижу, дочь моя, что боги сжалились и чудесным образом избавили тебя от опасности. Ребенок находится там, где ему следует быть, а околдовавший тебя человек предан заслуженной смерти, ибо осмелился осквернить дочь фараона. Теперь будет легко тебя вылечить. Отдыхай и продолжай принимать это питье, оно даст тебе силу скрыть истину от твоих приближенных, чтобы не возбудить подозрений.

Я поблагодарила его и, приказав Аснат подать мне ларец, наполненный драгоценностями, сказала:

— У тебя есть восьмилетняя дочь, Суанро. Да воздадут тебе боги то добро, которое ты мне сделал, в ней. Когда ты выберешь ей достойного ее мужа, прибавь к приданому вот это на память о бедной Термутис.

Оставшись одна, я заснула, а после того крепительного сна приказала Аснат одеть меня и перенести на плоскую кровлю. Я хотела, чтобы меня видели.

Мне доложили, что Шенефрес, прибывший из Фив с поручением от фараона, просит принять его.

В такую минуту вид этого человека был мне вдвойне ненавистен, но он явился от имени Рамзеса, и я не могла отказать.

После обычных приветствий он сказал:

— Царевна, прикажи свите отойти, ибо то, что мне доверено передать тебе от имени фараона, не должен слышать никто, кроме тебя.

Силясь сохранить равнодушный вид, я дала моим людям знак удалиться, но сердце мое забилось, как птица в силке. Мне казалось, что этот человек, пристально глядевший своими бездонными черными глазами, знал мою тайну.

— Говори, — сказала я, — что ты должен мне передать.

Он приблизился и, с насмешкой взглянув на меня, произнес глухим голосом:

— Я явился, чтобы повторить просьбу, которую ты очень сурово отвергла. Согласен, что Шенефрес, египетский сановник, не достоин дочери фараона, но будет ли дерзостью с его стороны, если он пожелает жениться на вдове Итамара?

Я глухо вскрикнула: негодяй знал все! Кто же ему рассказал?

Вдруг мой помутившийся взор остановился на его поясе: недоставало кинжала с резной рукояткой, и черноватые пятна виднелись на его богатой одежде.

С быстротою молнии я вспомнила, как жутко выглядел труп Итамара с ножом в груди. Несмотря на слабость, я поднялась с подушек, трепеща от гнева.

— Это ты убил его! — воскликнула я дрожащим голосом. — Уйди и никогда больше не показывайся мне на глаза. Скорее я выберу смерть, чем горькую участь принадлежать тебе.

Я была вне себя, но Шенефрес и не шевельнулся.

Вперив в меня надменный взгляд, он вынул из-за пояса папирус и подал мне. У меня помутилось в глазах, когда я прочла следующие строки, написанные и подписанные Рамзесом:

«Недостойная дочь великого царя, не заслуживающая чести царского погребения, имя которой должно будет вычеркнуть из царского рода и предать забвению!

Знай, что я приказываю тебе принять в мужья благородного Шенефреса, который передаст тебе этот папирус, ибо моя неизменная воля положит конец позору, которым ты покрыла дом Рамзеса, а Шенефрес почитает, несмотря на твой позор, божественную кровь, текущую в твоих жилах».

Рамзесу было все известно. Значит, Итамар погиб по его приказанию? Будучи не в состоянии думать и отвечать, я уронила папирус, упавший на пол.

Шенефрес поднял царское письмо и, наклонясь ко мне, произнес:

— Термутис, да или нет?

После совершенного мною преступления я не посмела ослушаться Рамзеса.

— Да, — отвечала я, беспомощно склоняя голову. — Если фараон велит, то я буду твоей женой, Шенефрес.

Он схватил меня за руку.