Впереди, за поворотом, слышен надсадный рев моторов. Проехав еще немного, мы вынуждены остановиться. Перед нами застрял тягач с пушкой: ранее прошедшие машины размололи колею, из-под гальки выступила глинистая жижа, и тягач засел в ней по самые борта. Пушку уже отцепили, подогнали другой тягач, солдаты протянули от него трос, но застрявший тягач не поддается.

Проезжая мимо, гляжу на возбужденные, раскрасневшиеся лица солдат. Все молодой, старательный народ, на лбах под серыми ушанками поблескивает пот.

Хочется чем-то помочь им. Но толкать пушку есть кому и без нас. Ребята и так отлично понимают, что делать.

Переваливаясь на камнях, скрытых под буйно шумящей водой, наш газик осторожно перебирается через ручеек. Скрежеща передачами, он выкарабкивается на сухое, подскакивая и припадая катит по неровной дороге, только что промятой машинами в плотном кустарнике. Из-за серой гущины кустов почти ничего не видно, только синеет впереди, словно гребень гигантской застывшей волны, горная вершина. Но я знаю — как только проедем заросли, перед нами откроется полонина — горный луг, почти ровный, с небольшими продолговатыми лощинками, полого подымающийся к той вершине, что синеет впереди. По краю полонины проходит шоссе, ведущее через перевал. Где-то перед шоссе огневые точки условного противника. Мы должны, действуя основными силами дивизии, прорвать его оборону и овладеть шоссе. Я и Кобец только что заезжали на КП дивизии, чтобы уточнить обстановку и нанести ее на наши карты.

Кустарник редеет. Кое-где сквозь ветви начинает проглядывать просторная, залитая солнцем, коричневато-серая, еще совсем недавно освободившаяся от снежного покрова полонина. Издалека доносится неровный гул моторов и, приглушенные расстоянием, мягко тукают редкие выстрелы. Посмотреть, как наши наступают? Но на «поле боя» на газике не выедешь — сцапает посредник и объявит «убитым», невзирая на наши должности. Что ж, все должно быть, как в настоящем бою. Порываев постоянно внушает: «Что от солдат требуем, то и сами должны исполнять». Когда он бывает на переднем крае, носит каску, ходит пешком, того же требует от всех, независимо от звания и чинов. И у нас в машине припасены каски для каждого.

Мы идем вслед за поджидавшим нас связным, продираясь через жесткие кусты, на ветвях которых кое-где еще сохранились прошлогодние листья — порыжевшие, скрученные минувшими холодами.

Связной приводит к укрытому в кустах окопу, который становится виден лишь тогда, когда мы подходим к нему вплотную. Из окопа торчит прутик антенны, слышно, как попискивает рация, поставленная на прием. Рядом с радистами, возле стереотрубы, — Порываев.

Окоп не такой маленький, каким он кажется с первого взгляда, и в нем довольно много народу, как почти всегда бывает там, где находится комдив: радисты, дежурный телефонист, офицеры из штаба. Но вообще-то Порываев не любит лишних людей возле себя. Все это знают, и если кто и задерживается на его НП, то лишь по крайней необходимости и ненадолго. Я не пришел бы сюда, если бы Николай Николаевич не передал, что хочет видеть меня. Зачем я понадобился ему?

Порываев еще не замечает нас. Чуть сдвинув фуражку на затылок, чтобы не мешал козырек, смотрит, припав глазом к окуляру. Наконец, оторвавшись от стереотрубы и взглянув на часы, досадливо надвигает фуражку на лоб — есть у него такой не по годам мальчишеский жест — и только после этого обращает внимание на меня и Кобеца.

— План боя меняется, — говорит мне Порываев. — Удар по фронту не сулит нам успеха. Я только что поставил задачу полку Рублева. — Он раскрывает свою планшетку с заложенной в нее картой. — Вот смотрите: здесь у развилки, за передним краем «противника», единственный уцелевший в этом районе мост. Предстоит скрытно, небольшими силами выйти к нему, захватить и удерживать до подхода наших основных сил. Фланговым ударом, вот здесь, Рублев развивает наступление вслед за своим передовым отрядом…

Итак, комдив принял новое решение: учитывая плохую проходимость местности, действовать вначале лишь одним полком, вернее, одним батальоном этого полка.

— Прошу вас, — продолжает Порываев, — главное внимание сейчас уделите рублевскому полку: он ближе других к шоссе. И очень важно, если у него обозначится успех, сделать это как можно быстрее примером для других. Если надо, не стесняйтесь использовать для этого оперативную радиосвязь. Дайте-ка вашу карту!

Порываев сам делает на моей карте пометки, обозначая изменение задачи Рублеву, мы уточняем детали, и я, спрятав карту в планшетку, вместе с Кобецем отправляюсь в обратный путь. Послать его в полк Рублева или отправиться туда самому?

Но, как догадываюсь, Порываев хочет, чтобы сейчас, в ответственный момент, я сам был у Рублева. Хочет потому, что знает о моих довольно близких отношениях с ним, а также потому, что слегка тревожится, зная характер Рублева, склонного порой действовать слишком поспешно. Конечно, комдив не считает, что я должен быть при Рублеве комиссаром. Но я знаю, от моего присутствия ему будет спокойнее. Ведь у меня все же фронтовой опыт, а Рублев в войну был еще мальчишкой и, хотя служит в армии уже лет двадцать, настоящего пороху не нюхал.

Приотставший было Кобец нагоняет меня:

— Может быть, нам вместе к Рублеву поехать? Чтобы все разом охватить: вы в один батальон, я — в другой.

— Нет, зачем же? — говорю я в ответ. — Поверяющие из округа вот-вот там появятся, инструктор наш уже в полку да еще мы с вами оба… Не многовато ли гостей, когда хозяева на работе?

— Как считаете нужным, — кротко соглашается Кобец. Но я знаю: под этой кротостью — недовольство, что ему нужно согласовывать свои действия со мной. Хотя мы служим в дивизии вместе не первый год, ни Кобец, ни я все еще не свыклись с тем, что он — мой подчиненный. Если бы мы до нашей теперешней совместной службы не знали друг друга, то, вероятно, быстро бы привыкли один к другому, как свойственно людям, оказавшимся на совместной работе. Но мы-то с Кобецем знакомы очень давно, еще с войны. Правда, последние годы до нашей встречи с ним в дивизии мы ничего не слышали один о другом.

…Особенно памятна мне наша первая встреча летом сорок третьего перед тем, как начались бои на Курской дуге, — в тех местах стоял полк, в котором я начинал свою фронтовую службу.

На моих погонах красовалось тогда всего по одной маленькой звездочке. И должность моя была небольшая: командир стрелкового взвода. Я прибыл в полк в то время, когда он находился на формировке.

Взвод получил не сразу. Довольно долго мы, офицеры, только номинально числились командирами: командовать-то до прибытия пополнения было некем. По этой причине времени свободного у нас было хоть отбавляй. А чем его заполнить? Читать? Но что? В моем распоряжении была одна-единственная попавшая ко мне случайно книжка — маленький томик Блока. Я любил заглядывать в нее.

Однажды, когда я сидел на крылечке хаты, в которой жил, и перелистывал Блока, я услышал строгий возглас:

— Товарищ младший лейтенант!

Передо мною стоял незнакомый капитан — высокий, с тонким, нервным лицом. На его тщательнейшим образом заправленной гимнастерке посверкивала одна-единственная награда — медаль «За боевые заслуги», а кирзовые сапоги начищены были чем-то необыкновенным так, что сверкали, словно лакированные.

Я вскочил, полагая, что капитан, видно ретивый службист, намерен сделать мне замечание за то, что я не заметил его и не отдал ему чести. Во искупление своей невольной вины я лихо откозырял ему. Капитан ответил мне небрежным взмахом ладони и спросил, показывая на книжку:

— Что это у вас? — Взял, полистал: — Стишки? Рекомендую вам в свободное время читать уставы, а не это. — Он брезгливым жестом вернул мне томик.

Так я познакомился с Кобецем, который был прислан к нам в батальон заместителем комбата по строевой части, а до этого, как мы потом узнали, был где-то комиссаром батальона, но после упразднения комиссарских должностей его на политработе почему-то не оставили.