Борзихины еще смеялись, когда к ним подполз Кока Ленский.

А через десять минут, стряхивая грязь с безнадежно испорченных брюк, фоторепортер говорил:

— А я, пожалуй, не останусь у вас ночевать. Я лучше сейчас поеду в Москву. Нет, нет, не упрашивайте меня!

Борзихины переглянулись и упрашивать его не стали.

На вокзале Куличева, уезжавшего в Москву в командировку, провожали сослуживцы и жена Елена Сергеевна.

Сослуживцы хлопали тихого Куличева по плечу, давали разные советы и, не скрывая зависти, говорили:

— По ресторанчикам московским небось походишь, Куличище, а? Ох, напрасно вы его одного пускаете, Елена Сергеевна.

— Вы что, с ума сошли? — благородно возмущался Куличев. — Я свою поездочку использую на все сто процентов в другом смысле. Полную совершу культвы-лазку. В Художественный театр схожу — раз; в Большой — это два; дом боярина семнадцатого века осмотрю— это три. Меня очень интересует дом боярина… А товарищу Шумевичу передайте, что смету я мигом протолкну, пусть не беспокоится…

20

Высокая полная Елена Сергеевна с застывшим выражением постоянного удивления на большом, как тыква, лице, строго наставляла мужа:

— Трико мне обязательно привези, шестой размер. А, Наташке ботинки номер тридцать три. Запиши, а то забудешь.

— Тут и забывать нечего. Тебе трико тридцать третий размер, Наташке ботинки номер шесть.

— Как раз наоборот Запиши, Павел, прошу тебя — Потом запишу… Ах, вот и второй звонок. До свиданья, Елена, целую Наташку. Прощайте, братцы. Пока!

Приподнявшись на цыпочках, Куличев поцеловал жену в щеку, пожал руки товарищам и полез в вагон.

В купе Куличев снял пальто, устроил свой чемоданчик на верхнюю полку и с удовольствием закурил. Внимательный наблюдатель, несомненно, отметил бы поразительную перемену во всем внешнем облике Куличева, происшедшую за эти несколько минут, как только он остался один. Справедливость требует отметить, что такие перемены происходили с ним всегда, когда он уезжал в командировку.

На перроне прощался с женой и сослуживцами тихий человек маленького роста в стандартном пальто и теплой шапке-ушанке, а здесь, в купе, лихо заложив ногу за ногу, сидел отчаянный прожигатель жизни, кутила и бретер. Можно было подумать, что заблудшая душа какого-то гусарского ремонтера, слонявшаяся без дела целое столетие, вдруг овладела бренным телом командированного в столицу скромного периферийного служащего.

В поезде, однако, гусарская душа, вселившаяся в Куличева, вела себя довольно прилично. Лишь на каждой большой станции она властно посылала его в буфет пить противную теплую водку и закусывать осточертевшей колбасой. Душа берегла себя для Москвы

…Пятый вечер своего пребывания в столице Куличев встречал в уютном ресторанчике «Неаполь», где-то на Зацепе. Опухший и мрачный, он сидел один за столиком, тупо смотрел на графинчик с водкой и зеленоватую тоскливую тешку на тарелочке и силился вспомнить, как и где провел он вчерашнюю ночь.

В голове гудело, как в телеграфном столбе на ветру, и вспомнить удалось лишь отдельные красочные детали, страшные, разъятые пасти цыган из хора, ссору с официантом из-за счета и некрасивую попытку протанцевать лезгинку соло с вилкой в руках вместо кинжала.

«Плохо! — подумал Куличев в порыве раскаяния. — Надо все-таки сходить куда-нибудь в театр. В сущности, я, кроме бара № 1 и ресторана «Ливорно», ничего не успел толком осмотреть в Москве Ни одной приличной культвылазки. Плохо, плохо! Денег почти не осталось, придется на дорогу просить в главке».

Он выпил рюмку водки, понюхал зеленую тешку, поморщился, оглянулся и вдруг увидел в углу, за столи ком, брюнетку сказочной красоты в ярко-красном джемпере. Она лениво цедила нарзан и, заметив любопытный взгляд Куличева, чуть улыбнулась, опустив длинные накрашенные ресницы.

С новой силой в хилом теле Куличева затрепетала его временная гусарская душа. Он поднял свою рюмочку и сделал ею такое движение, будто чокается со стаканчиком прекрасной незнакомки. Та улыбнулась совсем откровенно. Тогда Куличев храбро поднялся, подошел к красавице в красном джемпере и, шаркнув ножкой, представился:

— Куличев, приезжий. Разрешите с вами посидеть, поболтать?

— Пожалуйста, — грудным контральто ответила незнакомка. — Меня зовут Тамара Павловна.

Посидели, поговорили. Выяснилось, что Тамара Павловна — артистка из Большого театра и легко может устроить Куличеву контрамарку. Для этого нужно лишь заехать на минуточку к ее подруге, артистке из Малого театра, а потом уж катить прямо в Большой.

Так и сделали. Взяли такси и поехали к подруге. Ехать к артистке Малого театра с пустыми руками Куличеву показалось неудобным, и на всякий случай буфетчик ресторана запаковал для него две бутылки водки и три порции отбивных котлет.

Нина Сигизмундовна, артистка Малого театра, маленькая блондинка со сплошь золотыми зубами, оказалась на редкость гостеприимной женщиной и ни за что не хотела отпустить от себя Куличева и Тамару Павловну

— В театр пойдете завтра, а сегодня надо выпить по случаю знакомства, — решительно сказала драматическая артистка.

Стали пить водку и есть привезенные Куличевым остывшие отбивные котлеты. Артистки пили водку стаканами, как воду, не морщась, чем слегка удивили нашего «гусара». Потом пришел какой-то брюнет в синей блузе и высоких сапогах, которого артистки звали «дядя Степа», и стало совсем весело.

Куличев пил с брюнетом на брудершафт, просил Тамару Павловну спеть и уверял, что он тоже не чужд искусства

— В порядке самодеятельности, — сказал он, я иногда танцую наурскую лезгинку

— Вот вы нам и станцуйте, — сказала красавица в красном джемпере, — а придете завтра к нам в театр, услышите, как я буду петь.

Пришлось сплясать лезгинку Потом «дядя Степа» вдруг захотел показать Куличеву дом боярина.

— Я знаком с главным боярином, — нехорошо улыбаясь, сказал он, — идем, идем.

В передней Куличев стал упираться, засучил ногами, но «дядя Степа» ласково обнял его за плечи, проталкивая в дверь и приговаривая, словно дантист перед операцией:

— Ничего, ничего. Это быстро будет

Они вышли на лестницу, и «дядя Степа» повел Куличева куда-то в глубину двора.

Очнулся Куличев уже в милиции, несчастный, трезвый и почему-то в одном белье Ни бумажника, ни портфеля с ним не было.

— Гражданин дежурный, — щелкая зубами и поджимая ноги в дырявых носках, говорил Куличев, — их же очень легко найти. Они же артистки. Одна из Большого театра, другая из Малого. Боже ж ты мой, какая неприятность!

— Они такие же артистки, как вы — богдыхан! — сказал дежурный, — Давайте, гражданин, не будем елозить по протоколу: вы мешаете мне писать.

В отделении Куличеву выдали старые милицейские галифе с синим кантом, чтобы дойти до гостиницы.

А через три дня его вызвали в уголовный розыск и вернули ему его вещи и даже документы. Только деньги пропали. Судьба улыбалась Куличеву. Он восторженно поблагодарил сотрудника розыска за хорошую работу и, не помня себя от счастья, на крыльях вылетел на улицу. В тот же вечер он уехал.

Но теперь в том же самом поезде возвращался вспять уже не гусарский ремонтер, прожигатель жизни и бретер. Гусарская душа покинула свой временный приют, как только поезд дальнего следования отошел от перрона Курского вокзала. В купе сидел маленького роста, приятный, скромный человек с рыжим портфелем и в теплой шапке-ушанке.

— Ну, как тебе съездилось? — спросила Елена Сергеевна, когда Куличев, умывшись после дороги, сел за домашний стол.

— Прекрасно! — бодро сказал Куличев. — Между прочим, Леночка, я в Москве познакомился с интереснейшими людьми — артистами Большого театра. Вместе с ними я совершил чудную культвылазку.

— Читали! — зловеще молвила Елена Сергеевна. — Читали про вашу культвылазку, Павел Николаевич.

И, бросив в лицо смятый номер «Известий», она зарыдала басом и вышла из комнаты.