Примерно в миле от этой неприветливой компании я заметил знакомое шоколадное существо, прижавшееся к белой коре ствола полиальтии. Мидж сидел на несколько футов ниже своей матери, и оба с наслаждением жевали полоски коры, высасывая сладкий сок и сплевывая жвачку, точь-в-точь как старики, жующие табак. Казалось, что они чувствуют себя совершенно спокойно и привольно, но вряд ли они долго не догадывались о присутствии других орангов, потому что следующие три дня их то и дело тревожили гулкие вопли злобного черного самца. Маргарет и Мидж потихоньку пробирались к своим излюбленным местам на Гребне-Подкове. Их осторожность и черепаший темп в конце концов мне порядком надоели, и я снова отправился к северу — посмотреть, что там делают пришлые обезьяны. Я провел еще один необыкновенно плодотворный день, потому что обезьяны по-прежнему путешествовали группой, и мне удалось наблюдать за девятью животными одновременно. По большей части это были робкие самки со своими отпрысками, зато полу взрослый самец — уверен, что это был мой прошлогодний Хэмфри, — оказался очень ручным и позволил мне сидеть рядом, пока он с завидным аппетитом закусывал.

Дни шли, и я следовал за разными особями этой группы, которая медленно двигалась на восток. Отдельные обезьяны уходили далеко на север и на юг, но в группе явно существовало центральное ядро, в котором в любое время можно было застать примерно половину всех переселенцев. Такого я не видел ни разу за целый год полевых наблюдений. Еще раз я мельком увидел своего черного врага — он вихрем пронесся мимо меня по земле, настолько поглощенный своими делами, что не заметил ни меня, ни двух орангутанов, раскачивавшихся в кроне. Больше я его не встречал, но остальные путешественники упорно шли вперед и, перевалив через Центральный гребень, оказались во владениях Рыжей Бороды. Рыжая Борода, как видно, поджидал их — я слышал его крики несколько раз за неделю до их прибытия. Конечно, он встретил их с «распростертыми объятиями» — пронесся, как смерч, сквозь кроны деревьев и напал на двух беззащитных самок с детенышами. Они с визгом бросились наутек по узкой лощине, но Рыжая Борода гнался за ними, не зная жалости. Настигнув меньшую из двух самок, он стащил несчастную нарушительницу на землю, задал ей трепку и успел воспользоваться ее беспомощным положением, а потом отправился дальше вдоль гребня, победоносно вопя во все горло.

Бородатым кабанам очень не повезло в это голодное для них время — по иронии судьбы орангутаны и мартышки успевали слопать сладкие плоды, до которых кабаны такие же охотники, прежде чем они успевали упасть на землю. Даже менее аппетитных маслянистых семян двукрылоплодника, которыми кабаны питались в другие сезоны, и то не хватало.

Климат во влажном тропическом лесу в течение года почти не меняется. Несмотря на то что в сухой сезон выпадает примерно вдвое меньше осадков, чем в сезон дождей, сумрачные джунгли всегда пропитаны сыростью, и температура там держится почти на одном уровне, поднимаясь в полуденную жару до 33 °C. Влажность так велика, что кожаные изделия расползаются, а на линзах объективов разрастаются целые плантации грибов. И все же, несмотря на то что весь год сохраняются примерно одинаковая температура и влажность, можно отметить отдельные сезоны, не менее четко различимые, чем в умеренных широтах.

Многие деревья цветут, плодоносят и одеваются свежей листвой в определенной последовательности, так что самые многочисленные их виды определяют характер джунглей. Когда цветут деревья мелапи, целые склоны холмов утопают в их белых цветах, а молодые листья на ветвях рамуса придают всему лесу красноватый оттенок. Многие семена созревают с апреля по ноябрь, так что можно отличить сезон плодоношения от более умеренного «летнего» сезона. Наступление этого сезона изобилия возвещает вадан, высокий ползучий бамбук, жесткие, похожие на орехи плоды которого представляют собой обычный и очень важный продукт питания орангов. С каждым месяцем один за другим поспевают и приносят щедрый урожай дикие сливы, личжи, нефели-умы, тарапы, лансиум, фиги и дурианы. Но с приближением дождливого сезона разнообразие и изобилие плодов начинают неуклонно уменьшаться, так что животным приходится собирать богатый урожай, пока он еще доступен.

Во время созревания плодов оранги наедаются до отвала, тучнея на сладкой диете, и заплывают жиром, набирая его про запас на зиму, когда им снова придется довольствоваться голодным пайком — листьями, корой да сердцевиной стеблей. Именно из-за того, что доступное количество пищи так сильно варьирует в зависимости от сезона, орангутаны и выработали способность накапливать про запас такую уйму жира, но этот же самый защитный механизм приводит к тому, что в неволе оранги чудовищно жиреют, если их весь год вволю кормят фруктами.

Несмотря на то, что сезон созревания фруктов можно назвать сезоном изобилия, урожай распределен очень неравномерно. В одном месте поспел богатейший урожай нефели-ума, а в другом месте деревья усыпаны спелыми фигами. И мало того что каждый вид плодоносит в свое время, еще и отдельные деревья одного и того же вида, но растущие в разных местах приносят урожай в разные сроки. Так что животные, которым нужно извлечь максимум пользы из щедрого урожая плодов, должны собирать плоды, передвигаясь по лесу, да так, чтобы оказаться в нужном месте в нужное время. Вот почему именно в этот сезон орангутаны больше всего перемещаются, предпринимая далекие походы за пищей в пределах своего местообитания.

В начале сезона оранги далеко не уходили, и это дало мне возможность близко наблюдать за несколькими постоянными обитателями района. На дальней восточной окраине моего участка обитали две самки, у одной был детеныш-подросток, а другой — подросток и малыш. И хотя они никогда не бродили вместе, я часто видел, как они кормились на одном дереве, поэтому думал, что они из одной семьи. Быть может, самки были сестрами или это даже были мать и дочь. Маргарет и Мидж все еще жили на окраине моих владений, но эта парочка от меня пряталась, и я видел их очень редко. Где-то в глуши затаилась еще одна одинокая самка, было и несколько самцов, но их перемещения было гораздо труднее предвидеть. Рыжая Борода царил на северо-востоке, и временами нам наносил визиты Раймонд, а вот Гарольд как в воду канул. Ненадолго заглядывали к нам и другие патриархи, но все они тяжеловесно ломились дальше сквозь чащу, продолжая намеченный путь.

Вверх по долине бок о бок стояли два дерева: на одном созревали горькие дикие мангустаны, а второе ломилось от сочных фиг, которые еще не дозрели. Холм лежал как раз на пути миграции орангутанов, и я решил, вместо того чтобы бродить по всему лесу в поисках орангов, обосноваться в этом плодородном местечке и посмотреть, кто на меня выйдет. Оказалось, я рассудил как нельзя лучше: трудов у меня значительно поубавилось, а за неделю ко мне пожаловали двенадцать разных орангов. Когда через мой пост прошли последние отставшие обезьяны, я обошел эту группу на марше и примерно в миле к востоку вышел на соединение с авангардом. Рыжая Борода принял на себя обязанности главного организатора, и когда я слышал его рев, то мог быть в полной уверенности, что найду нескольких обезьян и смогу за ними понаблюдать.

По мере того как начали созревать плоды на ползучих фикусах, путь странников отклонился к северу. Растения, на которых зреют плоды, по сути ползучие паразиты, оплетающие другие деревья в поисках опоры; они спускаются вниз из полога крон, постепенно душа и убивая поддерживающие их деревья по мере того, как сами разрастаются и все шире простирают свои одетые листьями ветви. У некоторых из этих фикусов-душителей образуется масса воздушных корней, которые расширяются по направлению к земле, как подвесные контрфорсы, но тот вид, который сейчас был центром внимания, выбрасывает один-единственный белый корень. Так что толстый ствол, поддерживающий тяжелую, усыпанную фигами крону, — это всего лишь мертвая подпорка, а источником жизни для всей этой зеленой массы служит тонкий корень, свисающий вниз, как любая другая лиана. На одном из таких деревьев корень тянулся больше чем на сто футов и достигал земли далеко от основания поддерживающего ствола. Это дерево стояло поодаль от своих рослых соседей, и оранги могли добраться до соблазнительных плодов только одним способом — раскачавшись на висячей лиане. Орангутану нужно было около трех минут, чтобы взобраться по этому тонкому канату, и примерно столько же на обратный путь. Это была идеальная мизансцена для эффектных кинокадров, и я ругательски ругал свою кинокамеру, завод у которой кончался ровно через пятнадцать секунд.