— Я не собираюсь давать вам никаких советов, — сказал он, улыбаясь вопреки воле. — Надеюсь, что в Бостоне вы найдете то, что ищете. Желаю вам удачи, Ребекка. — Он протянул к ней через стол руку. — Правда, желаю.

— Если бы я не была Ребеккой Блэкберн, все вышло бы иначе?

— Все вышло бы иначе, — сказал он, зная, что не должен был так говорить, — если бы вы были кем угодно, только не Ребеккой Блэкберн.

Ребекка была не из тех, кто отказался бы от пищи лишь по той причине, что за нее платит Квентин Рид, но запах рыбы чуть не вывернул ее наизнанку, пока она спускалась в лифте с сорокового этажа на первый. Когда двери мягко раздвинулись, она выбежала в отделанный вишневым деревом, мрамором и бронзой вестибюль.

И застыла. К дьяволу. Квентину от нее так просто не отделаться.

Ребекка опять вошла в лифт, нажала кнопку тридцать девятого этажа и захрустела, уплетая, салатом из шпината. Не боится она Квентина Рида. Было время — она откачивала его раствором кулинарной соды, когда тот с Джедом Слоаном наглотался желтеньких[5], но не сказала ни слова его матери, пожелавшей знать, почему у мальчиков такая странная походка.

Холл тридцать девятого этажа был еще богаче, чем вестибюль, но Ребекка, не глядя по сторонам, шла в святая святых — кабинет президента компании «Вайтейкер и Рид», самой престижной бостонской фирмы в области строительства и торговли недвижимостью. Абигейл Вайтейкер по сию пору сохраняла за собой титул председателя совета директоров, однако реальная власть в компании принадлежала теперь ее тридцатисемилетнему сыну, что немало удивило Ребекку. Ведь Абигейл была невысокого мнения о Квентине.

Его секретарь, безукоризненно одетая негритянка, предложила Ребекке подождать, пока она узнает, готов ли принять ее мистер Рид.

— Я друг семьи, — сказала Ребекка, стараясь прошмыгнуть мимо.

Вскочив со своего места, мисс Уилла Джонсон, гибкая и быстрая, потребовала, чтобы Ребекка оставалась в приемной, иначе ей придется вызвать охрану.

— Мистер Рид и я, — сказала Ребекка, — в детстве падали в пруд в Бостон-Коммон[6], а потом вместе сушили одежду. Ему было пять, а мне два.

Кажется, из пруда их вызволил тогда Джед, и он же доставил их на Бикон-Хилл. Но Ребекка не была в этом уверена.

Уилла, вообразив, как ее благовоспитанный шеф барахтается в пруду, почтительно отступила, и Ребекка беспрепятственно вошла в импозантный кабинет Квентина.

Тот говорил с кем-то по телефону. Когда появилась Ребекка, он положил трубку и уставился на нее водянисто-голубыми глазами.

— Ребекка, — прошептал он.

Прошло четырнадцать лет.

Опомнившаяся Уилла стояла на подхвате, готовая выдворить Ребекку, но услышав, сколько эмоций было в хриплом голосе шефа, почтительно удалилась и тихонько прикрыла дверь.

— Привет, Квентин.

Стал красивее, чем прежде. Коренной американец, унаследовавший черты первых переселенцев: густые пепельные волосы, квадратный подбородок. Элегантный, самоуверенный, хотя Ребекка подозревала, что это скорее на поверхности, чем внутри. Квентин всегда боролся со своей излишней чувствительностью. Костюм на нем — модного покроя, в тонкую полосочку, как это принято у деловых бостонцев.

Он прочистил горло.

— Чем могу служить?

— Это твоя идея, или матушки, — дать мне отставку?

— Ты была у нас на контракте, а не по найму. О каком увольнении тогда идет речь?

— Слова, слова, Квентин. Тебе не удастся увильнуть от ответа. Стало быть, ты узнал обо мне, рассказал маме, а та велела отделаться от меня?

Он поморщился от столь прямого вопроса, но подтвердил ее догадку едва заметным кивком.

— Значит ли это, что длинная рука клана Вайтейкеров-Ридов собирается помешать моему бизнесу в Бостоне?

— Разумеется, нет. — Он поднялся из-за стола. Ребекка с удивлением отметила, какой он высокий. Она успела забыть. — Прошу тебя, Ребекка, взгляни на все с другой стороны.

— Уже. Потому я и здесь. Вам претит мысль, что Блэкберны заработают даже самую малость в вашей фирме.

— Но ты не нуждаешься в деньгах...

— Не об этом речь, Квентин... — Она уже пожалела, что вышла из этого лифта. — Квентин, я думала, мы можем забыть прошлое.

Он на секунду закрыл глаза, вздохнул и покачал головой:

— Ты знаешь, что это невозможно.

Ей надо было это знать. Двадцать шесть лет назад ее отец, отец Квентина и Куанг Тай попали в засаду по вине Томаса Блэкберна. Головорезы Вьет-Конга убили всех троих. Но Ребекка не доставит удовольствия Квентину. Она не заговорит об этом.

Вместо этого она сказала:

— Знаешь, работа над новым проектом была мне интересна с профессиональной точки зрения.

— Ты никогда не умела лгать, Ребекка. Это твой дед...

— Оставь его.

Квентин нахмурился:

— Лучше уходи, не то мы наговорим друг другу такого, о чем после пожалеем.

— Будь проклят ты и твоя матушка.

— Что ж, если тебе станет от этого лучше, — спокойно сказал он.

Лучше не стало. Проклятия не помогут. Ребекка стремительно вышла из роскошного кабинета и по пути к лифту выкинула сверток с рыбой в урну для бумаг, в надежде, что приемная успеет как следует провонять. Пусть Квентин помнит, что у Блэкбернов есть своя гордость.

ГЛАВА 3

Сан-Франциско

Джед Слоан проклинал того человеконенавистника, который придумал смокинг. Он вторично попытался завязать галстук-бабочку. Бог знает, сколько лет прошло с тех пор, как он делал это последний раз. С остальными деталями праздничного костюма он справился относительно легко, да и с бабочкой, разумеется, можно совладать, но времени уже не осталось. Хорошо хоть, что смокинг достался ему задаром: пришлось потратиться только на чистку. Мама — не зря же она из бостонских Вайтейкеров — давным-давно настояла на покупке смокинга, и теперь его достаточно было извлечь из дальнего угла гардероба. С бабочкой вновь неудача — и вот коварная вещица летит под стол. Он наденет джинсы. Конечно, отец и сестра будут удивлены. Но он не станет слушать их сетования, что вот он, мол, какой неотесанный, — зато от возни с бабочкой избавится. И не придется шесть, а то и семь часов, провести в несносном смокинге. Он был на волосок от подобного решения.

Но тут послышался милый, несолидный возглас Май: «Папка!», и он улыбнулся. Дочь приглашала его на выход. Потом она спохватилась и придала своему голосу то, что с точки зрения четырнадцатилетней девочки было светскостью:

— Папа, ты еще не готов? Лимузин ждет.

«Только для тебя», — подумал Джед и справился-таки с галстуком, с третьей попытки соорудив простой, в общем-то, узел. Быстро осмотрел себя в зеркале. Классический смокинг скрывал его возраст. И бостонские Вайтейкеры, и сан-францисские Слоаны, увидев его сегодня вечером, с радостью признали бы его своим. У него были крепкие скулы Слоанов, темные волосы, круглые глаза чирка и присущий им всем щегольской вид. А ростом (в нем было под метр девяносто) и телосложением он пошел в маму, вторую из четырех жен Уэсли Слоана, которая несколько лет назад удалилась из бостонского общества и теперь жила на восточном побережье Канады в так называемой добровольной ссылке. И была довольна как никогда.

— О! — присвистнула Май, увидев Джеда во всем великолепии. — Скажи — некрасивый!

Он рассмеялся:

— Да и ты не уродина.

Май наморщила хорошенький лобик. Она была наполовину вьетнамка — американо-азиатка. Невысокая, тоненькая девочка, гибкая и сильная, с вьетнамскими миндалевидными глазами и четко обозначенными скулами. Но широкий подбородок и красноватый оттенок черных волос ясно говорили о присутствии англо-саксонской крови. В азиатском квартале ее сочли бы за белую, в белом квартале — за азиатку. Джед с малых лет учил ее быть самой собой, но недавно обнаружил, что Май не уверена, кто она такая. Он попытался объяснить. Во Вьетнаме американо-азиатов называли «буй дой», то есть пыль жизни. Джед ненавидел это выражение, ведь для него Май была светом всей жизни.