Напрасны эксперименты, начиная от неумелых детских попыток в Берлине, и на острове Шпикерог. Напрасно Карл лишился возможности ходить, лишился нормальной жизни. Пусть даже у несуразного гения в нелепых очках и с вечно засаленными волосами никогда не было шансов на нормальную жизнь, но, по крайней мере, он мог бы ходить, а не вертеть колеса инвалидной коляски. И все это зря.

Зря Вернер грыз неподдающуюся физику и математику, вытягивая ничего не значащие оценки. Зря учился с абсолютно фанатичным рвением. Зря вступил в СС, чтобы защитить докторскую без обсуждения.

Стоило ли становиться самым молодым доктором технических наук в Германии, рваться вперед, строить карьеру, возглавлять лабораторию, запускать с Риделем «Макса и Морица»… Смешная шутка — две убийственные ракеты, прозванные в честь двух комиков. Обхохочешься.

Стоило ли производить впечатление на фон Фрича, получать гранд в двадцать миллионов на новые разработки? Стоило ли достигать поста технического директора, чтобы в конечном итоге все рухнуло?

К чему? Чтобы в один злосчастный день к нему пришел один ничего не смыслящий в его работе человек и волевым решением сломал крылья и скрутил руки?

Один человек. Казалось бы — пустяк… но человека звали Адольф Гитлер, и одним словом он урезал бюджеты и закрыл половину проектов.

Видимо, детской мечте не суждено было сбыться. Вернер всеми силами рвался в космос, а фюреру нужны были ракеты для войны. Да и в их надобности после довольно резкого разговора Гитлер усомнился. А разговор вышел резким. Браун играл с огнем, шел по краю, рискуя потерять не только финансовую поддержку и пост.

— Вернер.

Фон Браун обернулся. Курт сидел в инвалидном кресле, в нескольких шагах от него. Коляска была хорошо смазана, и Кляйн умел подкатывать абсолютно тихо. Интересно, как давно он здесь?

Вернер посмотрел на соратника. Спокойно, ровно. Это он умел. Какой бы апокалипсис не грохотал внутри, внешне фон Браун оставался абсолютно спокоен и непроницаем. Железный человек. Для других, не для самого себя. Что происходит с ним на самом деле могли догадываться лишь близкие.

Кляйн мог. Да и тот терялся под ничего не выражающим взглядом и спокойным лицом.

Карл не выдержал, растерянно отвел взгляд, потер ладони и хрустнул костяшками пальцев. Невзрачный гений делал так всегда, когда волновался или чувствовал неловкость. Вернер не помнил, был ли этот жест у Кляйна с самого начала, или он приобрел его позже, после того как потерял возможность ходить.

— Что-то случилось? — осторожно поинтересовался соратник.

— Случилось, — не стал скрывать фон Браун. — Сегодня я имел честь познакомиться с первым человеком страны. И этот человек закрыл наши программы.

В голос просочилась злость и едкие нотки. Вернер замолчал, стиснув зубы.

— Ну, это же не конец света, — попытался подбодрить Карл. — Ничего, все как-нибудь образуется.

Попытка не помогла, только разозлила еще больше.

— Как-нибудь! — Вернер постарался подавить ярость, но вышло не лучше, чем у Кляйна его успокоить. — Как-нибудь. Тебе легко рассуждать, сидишь тут как у Христа за пазухой: жрешь, пьешь и работаешь в тишине, в свое удовольствие. Ни забот, ни хлопот.

Он осекся. Кляйн потер ладони и хрустнул костяшками.

— Ни забот, ни хлопот, — глухо повторил он. — Все верно. Сижу здесь, как… Знаешь, я бы с удовольствием встал и побегал.

Карл отвернулся. Вернер почувствовал себя еще паршивее.

Они не расставались с тех пор, как неудачно запустили ракету на Шпикероге. Поправившись, Кляйн какое-то время пытался встать. Врачи говорили, что это невозможно, но Карл не оставлял надежды. Старался. Долго. Пока не сдался.

Медики оказались правы. Научиться ходить заново калечный гений так и не смог. Осознав всю тщету попыток, Карл замкнулся еще больше, хотя казалось больше уже некуда. Вернер переживал за приятеля, утешая себя лишь мыслью о том, что время лечит.

Мысль была верной. Со временем прошло и это. Кляйн смирился, немного ожил. Достаточно для того, чтобы существовать и плыть по течению. Не достаточно для того, чтобы жить в полную силу, самостоятельной жизнью. Карл Кляйн превратился в тень Вернера фон Брауна.

Вернер таскал его за собой всюду. Кляйн был посвящен во все его проекты. Более того, участвовал во всех этих проектах. Но прав никаких не имел. Для окружающих, он либо не существовал, либо существовал в жизни Вернера как любимая собака. Всегда рядом, при этом не фигурируя ни в одном документе. Впрочем, о реальном положении дел знали единицы.

Такой расклад всех устраивал, но напоминать об этом Кляйну — было ударом ниже пояса. Жестоко и низко.

— Прости, — извинился Вернер. — Не хотел тебя обидеть.

— Все в порядке, — робко улыбнулся Карл, снова поворачиваясь к другу. — Я тот, кто я есть. Чего уж…

— Я, правда, не хотел.

— Забыли. Давай лучше о деле.

— О деле. — Вернер провел рукой по лицу. — О деле… Приехал фюрер, посмотрел на разработки и не впечатлился. Не знаю, что ему рассказали о нашей работе, чего он ждал здесь увидеть, но он не впечатлился. А от его впечатления зависит все.

— Не стоит так, Вернер. Он думает о стране, о народе, обо всем. Мы с тобой мыслим в рамках нашей узкой области. Он — значительно шире. Лучше подумай о другом пути.

— Другой путь? В этой стране я попробовал единственный возможный путь и уперся в тупик, Карл.

— Ты шел в лоб, попробуй в обход.

— Что? — опешил фон Браун.

Кляйн потер ладони и привычно захрустел пальцами. Вернер вдруг, напротив, успокоился. Мысль, посеянная Карлом, уже двигалась вперед, обрастая подробностями.

Он пошел в обход. Крупномасштабные работы по ракетной тематике продолжались полулегально, под прикрытием Шпеера вплоть до сорок третьего года. В сорок третьем фюрер вновь заинтересовался ракетчиками, и ему предоставили такие результаты, что Пеенемюнде мгновенно получил статус самого важного объекта.

Многие шептались про секретное оружие Гитлера. Разговоры были не беспочвенными. Вот только Фау-2 по сравнению с настоящей секретной разработкой выглядела новогодней шутихой.

Вернер фон Браун не разменивался на мелочи и оставался верен себе и своей мечте. Он все еще хотел полететь к звездам. «Оружие возмездия» было для него второстепенным проектом. Мелкой костью, которой можно было отмахнуться от сильных мира.

Подачка была рассчитана на не самых умных людей. И тот же Шпеер, покрывавший ракетчиков, заглотнул эту подачку, счастливо брызнув слюной. Можно было предположить, что ее схватит и фюрер, особенно если учесть, кто и как будет преподносить ему информацию. Но Гитлер был далеко не глуп. Заинтересовавшись Фау-2, он копнул глубже и разузнал все. И о проектах фон Брауна, и о реальных достижениях, и о его гениальном приятеле-калеке.

На фон Брауна было составлено настолько подробное досье, что родная мать, должно быть, знала о нем меньше. Фюрер теперь знал больше и сделал определенные выводы. Неприятные для фон Брауна и фатальные для самого Гитлера. Впрочем, тогда об этом никто не догадывался.

Немец застонал и пошевелился. Грубоватое лицо исказила гримаса боли.

Александр не без удовольствия смотрел, как тот открывает глаза, видит перед собой вырубившего его человека, осознает, что руки и ноги связаны.

Коренастый увидел и осознал. Переменился в лице. Глаза стали растерянными, испуганными, наполнились непониманием. Александр сидел на притащенном из столовой стуле и наблюдал.

Пленник выглядел паршиво. Удар прикладом получился удачным: челюсть, скула, висок — половина лица у фермера посинела и отекла. На губах темнела запекшаяся кровь. Пальцы перетянутых веревкой рук слушались плохо.

Но жалости к нему Погребняк не испытывал, скорее наоборот.

— Кто вы? Что вам нужно? — выговор у немца был странный.

Язык отличался от знакомого немецкого, отдавал какой-то архаикой. Да и поврежденная челюсть давала о себе знать.