С этой мыслью он существовал еще какое-то время. Немцы не стали стрелять сразу. То ли у них был приказ брать землян живыми, то ли решили, что один в поле не воин. Ошибочка. На него навели автомат и приказали сдаться.

Александр кивнул, улыбнулся и бросился вперед. Он убивал голыми руками. Внутри бурлила ярость. Его обманули. Не то сейчас, не то раньше. И обманывали всю жизнь. Но то, что раньше было предельно понятно, теперь не клеилось и вызывало вопросы, ответов на которые он не находил.

И это злило.

Он вымещал злость на немцах. Бил, прыгал, рвал голыми руками плоть. Благо, подготовка позволяла, а экзосистема усиливала умения. Потом где-то сквозь кровавую пелену дернулась мысль, что пора уходить. Но смутно. И слишком поздно.

Александр рванул сквозь окружение, подхватывая на ходу брошенный кем-то автомат, и кинулся в джунгли. Вот теперь, когда он убегал, сзади послышались выстрелы, вырывая из кровавой мути и возвращая к реальности.

Стреляли ему в след, но не прицельно. Что ж раньше не начали? Боялись в суматохе своих задеть? Интересно, Богданов успел?

Мысли кончились, следом накатила невероятная тяжесть. Автомат потянул к земле, тело налилось свинцом. Будто еще секунду назад он летал, а сейчас ему оторвали крылья.

«Батарейка!» — метнулось в голове.

Ничто не вечно под Луной. Или правильно говорить: под Глизе? Без поддержки экзокостюма, к которому привык за последние часы, двигаться стало тяжело, пришла усталость.

Сзади трещали ветки. Видно, он всерьез нужен немцам, если его не торопятся пристрелить, да еще и полезли в джунгли, куда обычно не суются.

Погребняк сделал петлю. Забрал вправо, пошел по дуге, возвращаясь обратно к дороге. Обойти, зайти с тылу и шарахнуть из автомата. Весь магазин. До железки. А там пусть делают, что хотят. Но у Богданова будет время.

Дорога забрезжила сквозь заросли. Александр остановился и понял, что времени уже не будет. Грузовик с дороги оттащили, трупы убрали. Когда только успели? По свободной грунтовке на взлетное поле выезжали одна за другой бронемашины.

— Стоять! — рявкнули по-немецки. Не сзади из леса, а спереди. От дороги.

Короткая очередь срезала кусты в метре от его плеча. Заметили. Пугали. Убивать не собирались. Александр ругнулся и сиганул в сторону. В спину снова заорали.

Не пробежал он и полсотни метров, как в глаза бросилось поваленное дерево. Хорошо. Погребняк прыгнул за могучий, поросший мхом ствол, залег, беря автомат наизготовку. По нему не стреляют, но это не значит, что он не может стрелять. Он поймал в перекрестье прицела крадущуюся сквозь кусты фигуру в форме.

Палец лег на спусковой крючок.

Фигурка двигалась, и рамка прицела двигалась следом, повторяя каждое движение.

А Осьминог сказал бы, что прерывать путь нельзя. Неправильно.

Да ладно. Сколько он уже убил?

Но там было надо. А здесь? Какой смысл, ведь все равно он уже никого не спасет?

Что за сопли? Убить сколько успеет, а потом…

И что? Всех все равно не убьет.

Александр поймал себя на том, что внутри что-то раздвоилось. Будто кто-то говорит с ним там, в глубине. Он даже обернулся невольно, ожидая увидеть сидящего за спиной головоногого. Но никого не было. И щупальца не было.

Тогда кто говорит? Совесть?

Бред.

Палец надавил на скобу. Человек в форме шарахнулся в сторону. Мелькнуло еще несколько фигур. Немцы попадали на землю. А Александр с удивлением отметил, что промазал.

— Пришелец, сдавайся! — потребовали из-за кустов.

Вот как. Пришелец. Он для них чужак. Пришлый.

Александр хищно ухмыльнулся. Ксенофобия — двигатель прогресса.

— Хрен вам, — отозвался он и выстрелил. Раз, другой.

Он стрелял, не надеясь попасть. Да и не особенно желая убить кого-то. Злость прошла, пришла усталость. Хотелось только одного: чтобы все поскорее кончилось.

И он стрелял. И ругался. Ругался и стрелял, не давая противникам приподнять головы. А потом громыхнуло.

Взрыв прогремел жутко, страшно. Ветер покатился над джунглями жаркой сокрушительной волной. Погребняк подскочил на ноги и бросился на дорогу. Выскочил на открытое, опустевшее пространство, ничего уже не боясь, понимая, что увидит, ни на что не рассчитывая. И все же в тайне оставалась надежда: а вдруг это не взрыв? Просто в местных условиях старт «Дальнего» прошел несколько громче, чем должен был. Ведь может такое быть?

Поднимающийся над космодромом гриб отвечал на этот вопрос с однозначной жесткостью. Не может.

— Что ж ты сделал, капитан? — пробормотал Александр. — Что же ты…

А что он еще мог сделать, этот неисправимый романтик? Этот хороший, но абсолютно неприспособленный к реальности человек? Хотя кто к ней приспособлен? Даже он сам — просто человек. Не суперспециалист без эмоций, не хладнокровный солдат с уставом в голове. Просто человек со своими слабостями, радостями и горестями.

Вот он теперь до конца жизни останется здесь. Это горестно. Хотя кто его знает, сколько осталось той жизни.

А фюрер — или кто там у них? — не попадет на Землю. И это радостно. Потому что Земля не выдержит еще одного фюрера. Он там не нужен. Своих хватает.

Но ведь фюрер не нужен и здесь. Не нужны здесь фашисты. Потому местные осьминоги придумали сказку про сына неба, который придет и уведет за собой ненужное. Заберет то, что здесь лишне, чуждо. Заберет это и уйдет сам, потому что он тоже будет не нужен.

От страшного осознания бросило в холод. Стоило менять в себе что-то, переосмыслять понимание мира, чтобы осознать, что ему нет в этом мире места.

А где есть?

Где его место как человека?

И где место человечества?

Где он нужен?

Где они нужны?

Александр провел ладонью по лицу, расправил плечи и пошел вперед. Туда где выскакивали на дорогу ошалевшие немцы.

Они больше не стреляли. Молча смотрели на зарево над космодромом и горящие джунгли.

Погребняк шел им навстречу. Через десяток шагов он закрыл глаза. Все ждал, когда кто-то с перепугу пальнет и одной пулей даст ответ на все его вопросы. Но выстрела не было.

«Видимо, я еще не завершил свой путь духа», — подумал Погребняк.

Перед внутренним взором снова возник Осьминог с грустными глазами. Вскинул пару щупалец и понимающе щелкнул, словно говоря: «Молодец. Путь духа еще не закончен, но, во всяком случае, ты в пути, а не стоишь на месте».

Александр улыбнулся своему видению. Он так и шел с закрытыми глазами и улыбкой на лице.

Впереди, наконец, спохватились, ожили. Закричали что-то громкое, резкое и злое.

Он не слышал и не видел. Он был в пути. И путь этот не ограничивался дорожкой среди джунглей.

Его остановили, скрутили, вывернули руки за спину. Щелкнули наручники на запястьях. А Погребняк все улыбался и не открывал глаз. Ему казалось, что он впервые в жизни понял что-то.

По-настоящему понял.

Почти.

Наташа собиралась на свидание. Парень был интересный, и она хотела отношений. Серьезных. Долгоиграющих. И, судя по всему, шансы выходили неплохие.

Проблема же заключалась в том, что свидание было вторым, а потому требовалось произвести на парня впечатление. Выбор наряда, в конечном итоге, сузился до синего платья и бордового костюма, но и это финальное решение оказалось неподъемным.

Костюм сидел идеально и подчеркивал достоинства фигуры. Но определенная строгость его могла навести на мысль о ее неприступности. Платье же не просто подчеркивало, а буквально демонстрировало стройные ноги Наташки, а декольте было достаточно глубоким, чтобы свести с ума самого воздержанного мужчину. Однако фривольность такого наряда могла подтолкнуть к мысли о ее чрезмерной доступности.

В результате девушка стояла перед зеркалом голая и терзалась сомнениями. А позади нее, посреди комнаты, замер мужчина в строгом костюме. Наташа не замечала его. Еще сто лет назад подобная картина могла бы шокировать. Сегодня в ней не было ничего необычного. Человечество привыкло к голограммам.