Да, он принял предложение Коробова. Но когда давал свое согласие помогать... Фоменко много читал об этом и видел в кино. Особенно красиво все было в кино: бесстрашные чекисты с холодной головой и чистыми руками и ненавистные враги...

Господи, да какие могли быть среди его однокурсников враги?

Яркие кадры кино исчезли, и Фоменко увидел себя сидящим в огромном кинозале, где остальные, затаив дыхание, наблюдали за грандиозным зрелищем свершений и побед, а он зорко следил, не усомнился ли кто в подлинности увиденного, не заметил ли, как обветшал и прохудился экран...

Нет, прятать в своей голове второе дно, о котором бы не подозревали его однокурсники, копить там обрывки их доверчивой, простодушной болтовни, а потом время от времени вываливать все накопившееся на стол Коробова - так бы он никогда не смог.

И если бы знал это сразу, то сказал бы Коробову «нет» еще при первой встрече.

...Фоменко хотел сказать об этом в кабинете особиста и молчал, мучительно подбирая слова. Но говорить ничего не пришлось. Коробов понял.

Он выразил сожаление, что курсант не оправдал его надежд, и отпустил с миром.

Еще месяца два Фоменко ждал. Чего? Он полагал, что заслуживает наказания: он был лучшим на курсе, но отказался помочь особому отделу. Однако прошел месяц, другой, третий, а в жизни Фоменко ничего не изменилось. Он, как и прежде, успешно сдавал зачеты и экзамены, получал ворошиловскую стипендию и даже в очередной раз был избран в бюро ВЛКСМ роты. Скоро он и вовсе забыл о существовании Коробова.

19.

И вот спустя почти двадцать лет ротный вспомнил о нем. Потому что прочитал в глазах секретаря парткома то же плохо скрываемое и напряженное ожидание, которое было когда-то во взгляде пригласившего Фоменко на первую беседу особиста.

- Так, так. Четверо, говоришь, попали в твою роту, - Поташов поджал пухлые губы. - Успел познакомиться?

- Нет еще.

- Зато я успел, - подполковник шумно вздохнул. - В том числе и с рядовым Ойте.

Ротный удивленно вскинул брови.

- Чудная фамилия.

- Немецкая. - То есть?

- Немец он, - со злостью сказал Поташов. – Да в придачу еще и меннонит. Есть такая христианская конфессия… Среди обрусевших немцев их много. На гражданке золотые люди: не пьют, не курят. А в армии с ними одна морока…

- Знаю, - вздохнул Фоменко. – Мне один такой попадался, в Карелии. Им вера оружие брать в руки запрещает…

Он вскинул голову.

- Но как же… - Фоменко недоуменно пожал плечами. – Как он попал в Афган? Есть приказ. Таких сюда нельзя.

- Правильно. Мне его в Ашхабаде подсунули. А времени проверить не было.

- Так что ж его теперь, обратно? – простодушно спросил ротный.

- Ты же не дурак, Фоменко, а такое говоришь, - почти ласково произнес секретарь. – Нельзя его обратно... Большие неприятности могут быть. У меня…

Поташов почесал затылок.

- Тебе, кажется, уже давно пора майора получать, а?

- Пора. Да должность капитанская, - Фоменко развел руками, но тут же, устыдившись этого слишком откровенного жеста, быстро спрятал их за спину.

- Это дело поправимое. Должность найдется, - губы Поташова растянулись в гримасе, которая должна была означать улыбку. - Для умного человека всегда найдется.

И снова его напряженно-ждущие глаза говорили: «Ты же знаешь, что в третьем батальоне освободилась должность начальника штаба. Вот бы тебе на нее, а? Через месяц получил бы майора».

- Если вы считаете, что я достоин..., - пытаясь не выдать охватившего его волнения, сказал капитан.

- Твою кандидатуру рассматривают, - с напускным безразличием протянул Поташов. - Но есть и другие, понимаешь?

- Понимаю, - кивнул ротный.

- Командир полка обязательно посоветуется со мной, и если я буду настоятельно рекомендовать тебя..., - подполковник помедлил. - Пора получать майора, а?

- Я оправдаю ваше доверие, - отрезал капитан, не найдя ничего лучшего.

- Вернемся к Ойте, - секретарь расправил жирные плечи, и Фоменко почувствовал, что сейчас Поташов скажет главное - то, ради чего он вызывал его к себе. - Пока только мы с тобой знаем, кто такой этот Ойте, - подполковник говорил очень медленно - так медленно, что паузы между его словами значили несравненно больше, чем сами слова. - Но если про него узнают там, - секретарь скосил глаза к потолку, - будет плохо. И мне, и тебе.

На лице Фоменко не дрогнул ни один мускул.

- Рано или поздно там об этом узнают, товарищ подполковник.

- Не должны узнать, - ноздри узкого носа Поташова раздулись. – Завтра твоя рота уходит на «боевые». А молодым и неопытным, вроде Ойте, первый раз в бою всегда бывает трудно…

20.

После ужина официантки офицерской столовой убирали со столов. Торопливо кидая в большой чугунный бак ложки и вилки, самая старшая из них — полная и крикливая Света - смахнула с носа капельки пота и скомандовала:

- Шевелись, бабы! Не знаю, как вам, а мне надо сбежать пораньше.

- Твой, небось, уже к окну приклеился. Ждет! — отозвалась, нагружая передвижную тележку мисками, Наталья. Она была почти одних лет со Светой, но смотрелась моложе из-за коротко стриженных и по-кукольному завитых рыжих волос.

Света сладко потянулась.

- Всю ночь спать не даст…

- А мой напьется на радостях да удрыхнет, - заявила Наталья. - Зато уж завтра поутру...

Заговорщицки подмигнув Наталье, Света повернулась к Аннушке, которая молчаливо протирала столы.

- А ты, Ань, торопишься или нет? Словно не слыша, Аннушка продолжала орудовать тряпкой.

Официантки переглянулись. Света с укором протянула:

- Молчишь... Второй месяц тремся бок о бок, а все как чужая. Молчком да в одиночку здесь пропадешь.

- Пропадешь, пропадешь, - подхватила Наталья. - Мы тебе зла не желаем. Наоборот.

- Спасибо, - не поднимая головы, тихо сказала Аннушка.

- Думаешь, ты какая-то особенная? - продолжала Наталья. - Что мы, не знаем, зачем бабы сюда едут? Чем их еще заманишь на войну, где, неровен час..., - она торопливо перекрестилась. - Или мужиками, или деньгами. Так, Светик?

- Кто нас с Наташкой на четвертом десятке, дома бы замуж взял? А здесь с голодухи и сухарь слаще пряника, - Света прыснула. - Глядишь, какой-нибудь и найдется. Вон, Вовка мой уже собирается..- Тьфу, тьфу, тьфу, не передумал бы! Ты, конечно, другое дело. Ты бы парня и дома нашла.

- Значит, денежки нужны, - хитро улыбнулась Наталья, тряхнув рыжей челкой. – На французские духи, итальянские туфли... Дома на это, хоть загнись, не заработаешь. Да что зарплата! Ты, Ань, тут озолотиться можешь, только не зевай. Молодая, красивая... Такой товар в Афгане дорого стоит. Посмотри вон, что Элка-машинистка вытворяет.

- Никому не отказывает, только плати, - вставила Наталья. - Зимой в Союз летала, в отпуск. Сколько у нее денег на таможне насчитали! Маничев с Элкой таможню проходил. Маничев врать не станет... А знаешь, что Элка ответила таможенникам, когда спросили, откуда столько? «Сами должны знать, каким местом заработала». Зараза нахальная!

Собрав очередную порцию мисок, Наталья с грохотом швырнула их на тележку.

- Конечно, не всякая так сумеет… Уж если идут на это бабы, то через силу. И через злость. Как Элка ненавидит этих мужиков! Она же их лупит и в хвост, и в гриву. Чуть что не по ней - и бьет, и кусает... Вчера вон Венславовичу рожу почистила, весь обляпанный пластырем ходит. А мужики все равно к ней тянутся: красивая...

- Красивая, - с нескрываемой завистью согласилась Света. - Вытерпит она проклятые два года и баста. Думаете, ей, как всем, не хочется, - семью иметь, детей? Да она с тоски по такой жизни воет. А дотянет свой срок, - забудет наш полк как страшный сон. Приедет домой - баба как баба. Кто там знать будет, как она в Афгане жила?

- Ну, чего молчишь, Ань? - снова попыталась она втянуть в разговор не проронившую до сих пор ни слова Аннушку. - Думаешь, будешь молчать - все беды пройдут стороной?