Ах, Отто, мой любовник, мое единственное Удовлетворение, что с нами будет?

Не умрем ли мы от наших божественных Ран?

Когда Отто нет со мной, я люблю проводить время во Сне или часть каждого дня посвящать какому-нибудь благородному Занятию, такому как Вышивание, игра в монетку или короткие прогулки по саду с моей милой Блуждающей Женщиной Эмилией.

Из всех моих Женщин только ее могу я терпеть по той причине, что она меня не ненавидит. Я убедилась в том, что вся моя Злобность происходит от груза Ненависти и что, если бы Знать, Вдовствующая Королева и мои собственные Дети меня любили и ценили, вместо того чтобы презирать и ненавидеть, я была бы Другой и Доброй и имя Кирстен связывали бы только с Добродетелью.

Ведь в известной степени мы таковы, какими нас считают другие. И поскольку Эмилия меня любит и считает Почтенной и Внимательной, то с нею я действительно могу быть такой и проявлять к ней только самые добрые чувства.

Чтобы ее высокое мнение обо мне не испортили слухи о моих Амурах с Графом, я заставила своих Женщин поклясться хранить эти дела в тайне и отвела ей комнату подальше от своей, там она не услышит ни малейшего Шума, который мог бы открыть ей глаза на то, что я делаю с шелковыми Плетьми, и все такое.

Йоханна, моя Женщина Головы, упрямилась больше всех и даже нахально мне заявила: «Мадам, я не понимаю, как можем мы держать в тайне Вещь, которая совершается далеко не в тайне», и это так меня разозлило, что я схватила золотую статуэтку Короля на вздыбленной лошади и не швырнула ее ей в голову только потому что внезапно поняла, что от этого она может стать совсем Мертвой. Но я не удивлюсь, если обнаружу, что они плетут против меня козни. Я уверена, что из-за титула «Женщина Головы» Йоханна вбила себе в голову, будто она и умна и хитра, но никакого ума я в ней не замечаю, только зависть и злобу.

В часы, что я провела с Эмилией за вышиванием, она рассказала мне немного больше о своей семье, которую оставила в Ютландии, про то, как все ее братья, кроме одного, поддались чарам их вульгарной крестьянской Мачехи Магдалены и как она боится за Маркуса, «единственного, кто не поддался чарам», прекрасно понимая, как он грустит после ее отъезда в Копенгаген. У Эмилии доброе сердце, и неприятности брата трогают ее гораздо больше, чем меня неприятности моих детей. Я, в свою очередь тоже захотела утешить ее. Я поцеловала ее в мягкие волосы и назвала Моей Маленькой Любимицей. И вот мы собираемся купить несколько хорошеньких колокольчиков и послать их Маркусу для его пони, чтобы он знал, что Эмилия его не забыла.

Эмилия поворачивается ко мне (в ее серых глазах горит обожание) и говорит:

— Мадам, вы так добры, так внимательны, я не знаю, чем смогу отплатить вам.

Я так удивлена, что чуть не плачу.

Столь приятно мне присутствие Эмилии, что меня осенила Идея, которая может помочь в тот злосчастный день, когда Король вернется из Норвегии. Я сказала ей, что в определенные ночи месяца мне в голову вползают жестокие страхи и в это время я люблю, чтобы рядом со мной была какая-нибудь милая особа, с которой я могу вести Полуночные Беседы.

Так я устроила, что, когда у меня менструации и Граф не может меня посещать, в комнате, соседней с моей (через которую должен пройти всякий, кто хочет войти ко мне), ставится небольшая кровать и Эмилия спит рядом с моей дверью. Я велела ей никого не впускать. Я ей сказала:

— Эмилия, ты должна обещать мне, что ни одной душе на земле — даже Королю, если он потребует, — в эти ночи не будет позволено пройти мимо тебя, потому что голова у меня в таком расстройстве, что мне невыносимы беседы ни с кем в Дании, кроме тебя.

Итак, она расчесывает мне волосы, согревает постель грелкой — жара уменьшает менструальные боли, я вижу, что ее руки с такой любовью исполняют любое поручение, и начинаю гладить их мягкую детскую кожу.

— Эмилия, — говорю я, — надеюсь, ты никогда меня не покинешь.

Ночью, если я просыпаюсь с головой, бурлящей от Ужаса, то, вспомнив о своих Великих Затруднениях, имеющих отношение к Королю и Отто, я кричу, и Эмилия приходит ко мне со свечой, мы посылаем за горячим молоком и ореховым кексом, разжигаем в моей комнате огонь и задергиваем портьеры от холодного ночного воздуха. Эмилия без малейшего отвращения меняет мне окровавленные повязки. Затем мы разговариваем о Гадостях и Жестокостях мира и о том, что в коридорах этого самого дворца из уст в уста передаются обо мне самые гнусные сплетни.

Селедочная флотилия выходит в море.

В спокойное море при южном ветре медленно выходят под парусами рыбачьи лодки из гавани Харвича, где несколько городских жителей, любителей рано подниматься с постели, стоят и машут руками, пока суда не потеряются из вида в утреннем тумане.

Люди медленно расходятся, каждый отправляется к своему дому или месту работы, каждый по своим делам, и вот у причала остается только один человек; солнце поднимается все выше, стаи чаек, кружа, провожают лодки, и часы церкви Св. Бенедикта Целителя отбивают седьмой удар.

Этот человек — Преподобный Уиттакер Клэр. Он стоит неподвижно и продолжает смотреть на море, словно решил прождать здесь все часы, оставшиеся до возвращения селедочной флотилии. Будущее — вот что занимает его мысли. Ему пятьдесят лет, у него седые волосы и седая борода. Ночь он провел в непривычном для себя бессонном унынии и стоит здесь уже час, придя еще до восхода солнца в надежде, что соленый воздух и шутливые разговоры рыбаков прольют бальзам на его смятенную душу.

Его жена Анна и дочь Шарлотта дома, и он знает, что они занимаются своими утренними делами, присматривают за тем, как выпекается хлеб и накрывается стол к завтраку, рассыпают зерно и зовут во дворе кур. Он понимает, что его женщины безмятежны и счастливы в это февральское утро, он всей душой жаждет разделить их безмятежность, но не может. Он утирает глаза и поворачивается спиной к морю. Он медленно идет к своей церкви.

Прошлым вечером поклонник Шарлотты мистер Джордж Миддлтон приходил к Преподобному Клэру просить ее руки.

Джордж Миддлтон — Норфолкский^{58} землевладелец, у него большое поместье в Кукэме близ Линна и годовой доход в тысячу фунтов. Шумный человек за тридцать лет с громким смехом и крепким рукопожатьем, он хорошая партия для дочери священника. Более того, Шарлотта заявила, что любит его «больше, чем любое другое существо в Норфолке и за его пределами»; и когда Джеймс Клэр дал благословение на этот союз, Шарлотта обвила его шею руками и заявила, что «она самая счастливая девушка в Англии». Щеки у нее раскраснелись, а глаза сияли. Джордж Миддлтон, смеясь, закружил ее на руках.

Свадьба состоится осенью. Анна Клэр уже принялась составлять несколько разных списков. Свадебные заботы будут занимать обеих женщин с утра до ночи. И Джеймс Клэр рад за них. Однако в глубине души он страдает, и страдания его настолько глубоки, что, идя по дороге, он начинает спотыкаться.

Он видит свое будущее.

Он видит утра без Шарлотты. Видит дни, которые проходят в непривычной тишине. Видит своих прихожан, собравшихся на вечерню, и не находит среди них лица дочери. Он видит, как стареет, скорбя о своих уехавших детях.

Пока Шарлотта оставалась с ним, было хоть какое-то отвлечение, возмещение за отсутствие Питера. Иногда Джеймс Клэр видит страшные сны, будто его сын пропал во время шторма, утонул в замерзшем северном море или просто впал в ледяную забывчивость, и воспоминания об Англии и родительском доме неслышно улетучиваются из его мыслей.

Но рядом с дочерью, которая напоминает ему, что любовь Питера к музыке всегда одерживала и всегда будет одерживать верх над желанием отца, чтобы сын последовал его примеру и стал священником, Джеймс Клэр мог переносить его отсутствие. Лишь теперь, зная, что с наступлением зимы Шарлотта перестанет быть частью его жизни, он ощутил — утрата Питера на срок, длительность которого предсказать не может никто, становится для него невыносимо тяжелой.