Лэнгтон Смит объясняет ей, что им дали имена Самуила и Эммануила и что в Англию их привез владелец хлопковой плантации с острова Тортуга.

— Мадам, — говорит он, — они могут носить на голове большие тяжести, например мешок хлопка.

Кирстен хлопает в ладоши и поворачивается к Королю.

— Я бы хотела, чтобы они служили мне, — говорит она, — носили бы блюда поверх тюрбанов. Тогда обеды будут гораздо веселее. Вы дадите их мне для этой цели?

Король улыбается. После его возвращения Кирстен четыре раза посетила его постель; пламя его обожания получило достаточно пищи и теперь горит ярким огнем.

— Все, что пожелаешь, Мышка, — говорит он.

— Ах, тогда я просто счастлива! Рабы умеют говорить. Сэр Марк?

— О да, Мадам, конечно, умеют. Их язык весьма своеобразен — какой-то напевный местный говор. Но при дворе Его Величества Короля Карла они обучились началам английского, и я уверен, что вы сможете уговорить их выучить датские слова.

— У меня есть отличная идея. Мы разрешим им играть с моими младшими детьми, которые никогда не молчат и болтают дни напролет. Самуил и Эммануил выучат датский язык в детской, а потом смогут разговаривать со мной.

Посольскому концерту в розовом саду должен предшествовать банкет. Были зарезаны пятьдесят две курицы, девять лебедей и один бык. Из погреба вынесли четыре бочки вина.

Беременная ребенком Графа Отто, Кирстен подвержена частым приступам тошноты и не хочет, чтобы ее вырвало при виде того, как ненасытные вельможи и их жены набивают животы едой и вином. Однако она знает, что Король любит видеть ее рядом с собой на таких событиях и что ее пребывание во дворце теперь зависит от ее отношения к нему.

— Что мне делать, Эмилия? — спрашивает она. — Эти банкеты сродни чуме, везде вонь и мерзкие перешептывания обо мне. Как я все это вынесу?

— Мне кажется, Мадам, — говорит Эмилия, — вы можете воспользоваться случаем и уведомить Короля, что беременны, а потом…

— Нет, слишком рано. Мне надо скрывать беременность еще месяц, чтобы подтасовать даты соответственно с тем, что произошло после его возвращения.

— Как же вам это удастся? — спрашивает Эмилия, видя, как она наливается молоком.

— Удастся, — говорит Кирстен, — потому что Король видит лишь то, что хочет видеть, а об остальном лжет самому себе.

Итак, в день банкета выбирается шитое жемчугом шелковое платье с пышной жесткой юбкой, тело Кирстен вдавливается и втискивается в него, после чего шнуруется в талии настолько плотно, насколько хватает сил у Фредрики, сменившей Вибеке в должности Женщины Торса, и Кирстен, которая с трудом дышит и едва передвигает ноги, вводится в Большой Зал обожающим ее мужем.

Она сидит рядом с Сэром Марком Лэнгтоном Смитом, и они разговаривают по-немецки. Он находит Кирстен Мунк загадочной, обольстительной, странной. Она хочет узнать про остров Тортуга^{65}, где родились Самуил и Эммануил. Рассказывая ей о пляжах белого песка, хлебных деревьях, летающих обезьянах, колдовстве и торнадо, которые поднимают деревянные дома в небо, он видит, что его слова приводят ее в восторг. Он не знает, что, слушая его рассказ об этих далеких местах, Кирстен начинает осознавать нечто такое, чего раньше не замечала, а именно — что ее жизнь ограничена узкими рамками.

Когда на стол подают фаршированных цыплят, она отодвигает от себя еду и начинает грезить о новой жизни вдали от Дании, за многие и многие мили от этого водного королевства, в новом месте, где песок цвета жемчуга, где животные летают по воздуху, где кексы с корицей растут на кустах и где с нею будут только Отто и ее дорогая подруга Эмилия. Всех остальных торнадо унесет в небо. Ах, думает Кирстен, как бы это было красиво! Красиво и совершенно!

Посол Лэнгтон Смит замечает, что его соседка по столу побледнела, и предлагает ей бокал воды, но его помощь опоздала. Кирстен чувствует, что покидает банкет и оказывается в каком-то другом месте. Она не узнает, где это «другое место», возможно, она плывет на облаках и опустится на хлебное дерево? Она слышит, как вокруг нее вздыхает ветер, а может, это море вздыхает под ней и просит ее опуститься?

Она падает, ее голова скользит по плечу Сэра Марка и ударяется о холодный мраморный пол.

Гости собираются на концерт. Они жмурятся от яркого солнца. Они сыты, и их клонит в сон. Большинство из них знает, что, как только заиграет музыка, можно крепко заснуть, но сражаются за лучшие места, толкаются, занимая собой и своими вещами целые ряды стульев.

Наконец, рассевшись перед уже собравшимся оркестром, они почти сразу начинают проявлять признаки беспокойства. Без Короля концерт не может начаться, но, когда Кирстен упала в обморок, Король покинул банкетный зал и не вернулся. Его золоченое кресло в первом ряду пусто. Публика зевает, потягивается, сплетничает, восхищается розами, снова зевает и начинает дремать.

Среди опущенных и кивающих голов Питер Клэр (он не был на банкете и не видел, как Кирстен упала) ищет Эмилию Тилсен.

Он полагает, что Кирстен появится вместе с Королем, и тогда в тени королевской четы он, возможно, увидит девушку, которая в считанные минуты завладела его воображением.

Он устал, поскольку провел бессонную ночь в своей комнате над конюшней, сочиняя музыку. Она называется «Песня Эмилии». Песня еще не закончена и, разумеется, не доведена до совершенства, но ему кажется, что он нашел мелодию: изящную, безмятежную. Даже слова песни уже складывались в его голове. Они приводят его в замешательство, потом в восхищение и снова в замешательство. Они пробуждают в нем чувства, которые требуют более возвышенного, более точного выражения, чем обычная речь. Впервые в жизни попробовал он написать любовную песню и теперь понимает, что сочинение любовных песен вовсе не такое простое дело, как может показаться по стихам Шекспира. И действительно, не быть Шекспиром в такие минуты представляется ему не такой уж легкой ношей, нести которую обречены все англичане. Не лучше ли, думает он, бросить попытки сочинить слова к его песне, а просто положить на музыку несколько строк великого поэта:

Ведь эти слова выражают — гораздо лучше, чем его собственные, — самую суть того, что покоряет его в Эмилии Тилсен: хоть она и прелестна, ее истинная магия, истинное очарование заключено в ее природе.

В то время как Питер Клэр предается этим мыслям, Эмилия сидит у кровати Кирстен.

Расшитое жемчугом шелковое платье брошено на стул. На голове Кирстен компресс, и среди россыпей каштановых волос еще видна запекшаяся кровь. В комнате стоит запах розового масла.

Кирстен отказалась, чтобы личный врач Короля ее осмотрел. Он привел ее в чувство лечебными солями и пытался обследовать рану на голове, когда она оттолкнула его и отослала прочь. Она сказала ему, что жары в зале и запаха жареного лебедя вполне достаточно, чтобы любая чувствительная женщина упала в обморок. Эмилия приготовила компресс и помогла своей госпоже лечь в постель, где Кирстен лежала без сна, пока не увидела, что к ее кровати подошел Король, после чего, казалось, глубоко заснула.

Король все еще стоит там и, опустив голову, смотрит на жену. Он знает, что, задерживая концерт, поступает невежливо по отношению к английскому послу, но что, если Бог хочет отнять у него Кирстен именно сейчас, когда Он, похоже, вернул ее ему? Что, если рана глубже, чем кажется, и у нее разбит череп?