– Его не Петраркой зовут?

– Подождите… Кажется, на «Б»…

– Боттичелли?

– Кажется.

– Понятно. Сандро Боттичелли. Что теперь поделывает старик?

– Пенковые трубки.

– Вспомнил! Это ведь мой приятель!

– Отставить разговоры!

Это крикнул капрал, совсем обалдевший от цивилофобии. Тем временем новобранцев привели в казарму.

В полутьме пошла возня да крики насчет тумбочек и коек. Капрал Жант поднял со стола сигарную коробку, которую один из рекрутов нашел во дворе – ее наверняка забыл пьяный Корто. «Иван Горчев», – вслух прочел имя на коробке капрал Жант.

Горчев откликнулся:

– Я здесь, браток.

– Мать свою крестную зови братком, – рассудил капрал, стараясь разглядеть наглеца. Из темной людской массы послышалось:

– Вранье, капрал Жант. По законам церкви брат не может быть крестной матерью. Также и по законам природы в порядочной семье брат рождается позднее крестной матери.

– Об этом мы потолкуем при случае, любезный Горчев, – пообещал капрал. Много бы он дал, чтобы увидеть негодяя, но толпа мельтешила так, что у него в глазах зарябило.

– Когда закончите эту скотную ярмарку, пойдете на склад номер два возле главного входа в штабное здание. Там получите форму, Капрал удалился. Горчев подошел к столу и рассмотрел перевязанную веревкой коробку. Надо выяснить, куда отправили рецидивиста-патриота и переслать имущество – Он положил собственность своего «второго я» на полку рядом с плотно набитым желтым кофром; мясник устроился на соседней койке.

– Хорошее место, около окна, уважаемый господин Тинторетто. А кличут вас как?

– Казимир.

– Отличное имя: Казимир Тинторетто. А ремесло какое у вас будет?

– Я символист.

– Быть не может! Музыкант? А я вот ни на каком инструменте не играю.

– Жаль. Символизм очень приятная музыка.

– А вы захватили эту… свою символу?

– Вот здесь, в коробке. Длинный инструмент, из трех частей складывается.

– А почему на коробке написано «Горчев»?

– Это мой псевдоним. Ваш родственник ведь тоже не урожденный Боттичелли.

– Нет. По-моему, его зовут Бражик. Он из Эльзаса переселился на юг.

– Я знаю, он много рассказывал. Упоминал даже, что вы когда-то были детьми.

– Да? Интересно, ведь так оно и было. Усатый взводный вытащил кинжал и завопил:

– Если мигом не заткнетесь, всех искромсаю!

– Горчев! – крикнул кто-то у двери, откуда хлынула новая партия рекрутов. Горчев поспешил наружу.

С другой койки с трудом приподнялся Вюрфли – учитель танцев и хороших манер.

Его, как и многих других владельцев танцевальных школ, разорило введение в кафе и ресторанах «пятичасового чая»: с горя он запил, и жена – страхолюдная коротышка, к тому же косоглазая – бросила его. Такого унижения не мог снести преисполненный достоинства учитель танцев и хороших манер, пошел он по наклонной дорожке и докатился до легиона. Теперь он обернулся к мяснику:

– Извините, месье, я не мог раньше вмешаться в разговор, на мне сидели несколько человек. С кем вы беседовали? Мне послышалось – Тинторетто?

– Рядовой под псевдонимом Горчев – музыкант и маляр. Один мой родственник, которого я не знаю, знает его очень хорошо. Что это вы пишете?

– Я веду дневник легиона, думаю на этом разбогатеть, Что за инструмент там в коробке?

– Символа. Напоминает бомбардон, только длинный и узкий. Как вас зовут?

– Эгон Вюрфли. Владелец некогда знаменитой балетной школы Вюрфли в Цюрихе.

Господин Вюрфли все записал добросовестно в дневник. Мясник меж тем с нежностью взирал на желтый кофр, к ручке которого была привешена картонка с надписью «Горчев». Хорошо этим музыкантам, а вот он явился в легион в одной рубашке, без куска мыла и расчески. Повздыхал, направился во двор и оцепенел: Тинторетто беседовал с генералом.

Горчева позвали, потому что с ним хотел говорить генерал де Бертэн. Возле генерала стоял Лабу. Они приехали на машине, а дорогой вели жаркие споры.

– Говорю тебе, Горчев числится в списках. Мне сообщили по телефону.

– А я тебе говорю, что это он провернул дело с автомобилем. Такого кошмарного монокля больше ни у кого быть не может.

– Он вчера вечером отметился в Марселе. Не мог же он одновременно находиться и в Тулоне.

Черный ободок, который Лабу вертел в пальцах, имел трещину с одного бока.

Генерал махнул рукой часовому, чтобы его не встречали трубным раскатом, и велел вызвать Горчева, который тут же и явился.

– Вы идиот, – накинулся на него Лабу. – Вы окончательно спятили!

– Прошу вас, – Горчев принялся расстегивать мундир, – возле склада есть маленький пустой подвал, и мы спокойно выясним отношения.

Глаза Лабу вспыхнули, и он приготовился снять пиджак. Генерал удержал его.

– Молодой человек, я вас разыскал, чтобы поблагодарить за мужественное вмешательство недавним вечером.

– Не стоит благодарности. Обожаю драку.

– Вы бы хоть слегка подучились, – ехидно вставил Лабу.

– Гюстав, – упрекнул генерал.

– Ты прав. Драку отложим на потом.

– Помолчи-ка лучше, – прервал де Бертэн бывшего полномочного министра.

– Скажите, Горчев, вы вчера вечером покидали форт?

– Я? Я даже не знал, что это разрешается. Сегодня вечером воспользуюсь увольнительной.

– Подождите, – вступил в разговор Лабу, – где вы потеряли монокль?

– А, верно! У меня его выклянчил субъект, который, похоже, занимается угоном машин. – Горчев отобрал монокль: – Вам я его дарить не собираюсь.

Де Бертэн протянул Горчеву руку:

– Благодарю еще раз, мой друг. Но теперь приказываю как генерал рядовому: не поддавайтесь на провокации месье Лабу.

И де Бертэн удалился.

Когда они остались вдвоем, Горчев весело подмигнул Лабу:

– Слава богу, я еще не присягал и могу ослушаться приказа. Идемте на склад.

– Обождите, Горчев, и слушайте внимательно. Сегодня вечером в девять часов у старого форта на углу Каннебьер вас будет ждать машина.

– Я не могу отсюда выйти.

– Придет унтер-офицер с приказом и выведет вас в город. Завтра утром будете в Генуе.

– И Аннет сядет за руль с отцовским благословением в кармане?

– Дурак вы все-таки.

– Насчет этого побеседуем на складе.

Воздух заволновался от крика, перешедшего в рев.

– Извините, вахмистр зовет на перекличку, – вскочил Горчев и побежал.

Рекруты сбегались отовсюду. Лев предстал перед строем:

– Ребята, если кто решил, что ему служить не под силу, может обмозговать дельце.

Есть еще шанс. Кто сомневается, пусть выступит вперед.

Человек десять выступили, среди них мясник – жертва собственной рассеянности.

– Вы, значит, не прочь разойтись по домам? Эй, толстый, шаг вперед и отвечай. В первые двадцать четыре часа службы каждый волен передумать.

– Так точно, я передумал и хочу вернуться домой, – решительно заявил мясник. Лев повернулся к взводному командиру:

– Отметьте в списке этих рекрутов звездочкой. Неблагонадежные. Завтра отправить их с утренним транспортом в Агадир. Остальных сегодня вечером в Оран.

Мясник часто и беспокойно задышал.

– В чем дело, туша жирная? Чего рот раззявил? Что-нибудь не так?

– Вы… Вы, однако, сказали, господин вахмистр, за двадцать четыре часа каждый волен обмозговать…

– Я так сказал? Правильно. Еще и завтра утром не поздно будет передумать. Вот только выйти из легиона уже нельзя. Ясно? Кругом марш!

Горчев быстро что-то написал, сунул записку одному из рекрутов и вернулся к Лабу, который терпеливо его поджидал.

– Я ведь пошутил, когда обещал вам руку своей дочери, – заявил отец Аннет.

– Если вы посмеете сделать это, когда я вернусь через несколько лет, я пристрелю вас, как собаку, и суд присяжных отнесется ко мне очень снисходительно, если я расскажу предысторию. В глазах порядочного общества я буду оправдан, а вас на том свете не примут ни в один клуб.