Наконец – то! Стук кованых башмаков по камню… Пришла смена!

Мы вернулись в караулку.

– Видел? – шепнул я Альфонсу, когда мы поставили карабины.

– Я что – слепой? – проворчал он и нервно закурил. Альфонс и нервы! Немало нужно для этого!

Больше мы не говорили об этом. Если кто-нибудь здесь выяснит, что представляет из себя Хопкинс, ему конец. Дело нешуточное…

Входит начальник караула.

– Идете? – спрашивает у меня Ярославский и смотрит на часы.

– Да.

– Вернуться точно! – говорит он предостерегающе и снова смотрит на часы.

– Можете быть спокойны, господин капрал. Я вернусь вовремя.

Я выхожу. Альфонс даже не глядит на меня, хотя отлично понимает, что сейчас я попытаюсь разыскать Синюю комнату…

…Я углубился в гущу громадного дворцового парка. Со своими великолепными рододендронами, густыми зарослями мимоз и тридцатиметровыми пальмами, обвитыми лианами, парк напоминал искусственно созданные джунгли. Тяжелый, сладковатый, одуряющий запах теплой и влажной земли был так силен, что начинала кружиться голова. По боковой тропинке я вышел к неподвижному, гладкому пруду.

Ночь была какой-то и впрямь таинственной. Я уже говорил, что не суеверен – хотя в тот день, когда в Саутхемптоне умер мой дедушка, у меня в Нью-Йорке со стенки камеры отвалился кусок штукатурки.

Несмотря на то, что не суеверен, я верю в то, что бывают такие странные, гнетущие ночи, когда человек заранее предчувствует, что… что что-то случится!..

Я осторожно продвигался по тропинке, чтобы выйти из зарослей только у задней стены здания.

По огромному диску луны быстро проплывали серебристые полоски облаков, и ее белый свет, свободно проходивший через эту своеобразную облачную призму, тоже разделялся на параллельные полоски.

Я так подробно пишу обо всем этом, чтобы передать вам как можно полнее впечатление от этой загадочной ночи. Представьте себе этот заросший, дикий парк в узких снопах лунного света – и вот за одним из поворотов тропинки я наталкиваюсь на незнакомца.

Все выглядело, словно на гигантской цветной открытке. Неправдоподобно ярко. Густая трава, посредине большой бассейн из коричневатого мрамора и на краю его стоящий неподвижно, как статуя, фламинго, а впереди на тропинке, прислонившись к стволу платана, стоит этот незнакомец. Как мне описать его? У него было бледное лицо, длинные, небрежно причесанные волосы падали на высокий, умный лоб. На нем были неглаженные полотняные брюки в какую-то странную полоску, уродливые башмаки и белая рубашка с небрежно распахнутым воротом. Не знаю почему, но я сразу почувствовал, что этот человек из благородного сословия. С ним было что-то неладно, он был болен или опустился, но по посадке головы, по серьезному, спокойному лицу это все равно чувствовалось.

С каким-то странным, полным боли, задумчивым выражением незнакомец смотрел вверх, на облака… Я сделал шаг вперед. При первом же моем движении он обернулся ко мне.

– Вы пришли за мной? – спросил он тихо.

– Нет, – ответил я спокойно. – Что вы здесь делаете?

– Не знаю.

– Кто вы?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Я – часовой!

Он, скрестив руки, оглядел меня.

– Где же ваша винтовка?

– Я только что сменился.

– Как же вы могли без разрешения покинуть караульное помещение?

Что? Похоже, что я должен объясняться перед ним.

– Это вас не касается. Скажите лучше, как вы попали сюда?

– Перелез через внешнюю стену.

– Зачем?

– Не знаю.

Суровое, спокойное лицо смотрело на меня с каким-то безжизненным холодом. Руки его были скрещены на груди. Вопреки нескольким прядям седых волос, он не выглядел пожилым. Лет сорок – не больше. У меня почему-то мороз пробежал по коже.

– Ну? Так что вам угодно?… – спросил он.

– Я хочу знать, кто вы…

– Этого я не скажу…

Похоже, он думает, что меня можно напугать. Я шагнул вперед.

– Не советую вам шутить со мной. Если по какой-то причине вам не охота связываться с полицией, выкладывайте, в чем дело. Ясно? Я – парень неплохой, но шуток не люблю!

– А мне безразлично, что вы любите, – ответил он угрюмо.

Я придвинулся вплотную к нему и схватил его за плечо. Точнее говоря, схватил бы…

Внезапно все передо мной потемнело. А ведь он только схватил меня за горло и крепко сжал мое плечо. Но рука у него была твердой, как железо.

Вообще-то вы могли уже заметить, что, несмотря на всю мою кротость, если меня начнут задирать, я не брошусь наутек и перед дюжиной парней. О моих мускулах и о моей грудной клетке врач из сумбавской тюрьмы даже заметку написал в какой-то журнал, однако в руках этого незнакомца я, должен признаться, чувствовал себя куском малость размякшего на солнце масла.

Он спокойно, не спеша отпустил меня.

Я перевел дыхание, словно ловец жемчуга, только что вынырнувший из воды.

– А теперь, если хотите, можете арестовывать меня, – сказал незнакомец, – я сопротивляться не буду. Действуйте.

– Я не фараон какой-нибудь. А вас что – должны арестовать?

– Завтра утром меня приговорят к смертной казни.

– За что?

– За измену родине и двадцатидвухкратное убийство. Вы могли заметить, что я подхожу к преступникам с неслишком уж суровыми нравственными мерками. Но это было все-таки чересчур…

– Шутите?

– Нет. Завтра утром мне вынесут приговор, а еще через день приведут его в исполнение. На помилование у меня нет шансов…

– Но как же приговор приведут в исполнение, когда вы здесь – на свободе?

– И все же меня казнят, потому что я вернусь в тюрьму. Я ведь не бежал, а только отпущен на пару часов.

– Слушайте, что за чушь вы мне рассказываете?

– Поосторожнее с выражениями! Я не привык лгать! Меня на несколько часов отпустили из тюрьмы, чтобы перед смертью я еще хоть недолго смог побыть свободным человеком.

– И… вы вернетесь?

– Разумеется.

– Кто же вы?

– Капитан Ламетр.

Матерь божья!

Имя капитана Ламетра в те дни было известно всему миру. Что уж там говорить обо мне, столько времени проторчавшем в Оране без работы, по милости проклятой бюрократии.

– И… вы вернетесь, потому что… дали слово? – спросил я недоверчиво.

– Человек, отпустивший меня, был артиллеристом и служил у меня во время войны. Сейчас он – главный надзиратель.

– Что же вы, капитан… не хотите жить? Он вздохнул.

– Хочется, конечно… но подвести Барра я не могу. У вас не найдется сигареты?

– Пожалуйста… Знаете ли, для предателя и убийцы у вас что-то слишком мягкое сердце.

Черт его знает, было в этом капитане что-то, заставлявшее ему повиноваться. Словно вокруг его голой шеи по-прежнему витал призрак воротника с серебряными галунами.

Он жадно выкурил сигарету, а потом оглядел меня, словно взвешивая, чего можно от меня ожидать.

– Вы похожи на порядочного малого…

– Полагаю, что такой я и есть.

– Надежды у меня мало, мне остается всего несколько часов свободы… Но мне кажется, если бы я смог поговорить с одним человеком, который сейчас находится здесь, в здании…

Оборвав фразу, он задумался.

– Послушайте, – сказал я. – Не знаю, в чем там у вас дело, кто прав и кто виноват, но вы мне нравитесь… Короче говоря, если я могу чем-то помочь…

– Можете. Если я смогу войти во дворец, может быть, мне удастся найти помощь или, по крайней мере, умереть со спокойной душой. Мне необходимо поговорить с одним человеком…

– Я же не могу провести вас.

– Но если вы поменяетесь со мной одеждой, я смогу пройти.

– Каким образом?

– Скажу часовому у заднего входа, что мне велено передать приказ одному из офицеров.

– Но скоро смена караула…

– К тому времени я вернусь. Впрочем, если вы боитесь, что попадете из-за меня в беду, не надо.

Это я – то боюсь!

Я уже снимал ремень и расстегивал гимнастерку.

По бледному, суровому лицу капитана пробежала улыбка.

– Вы мне тоже нравитесь, друг мой, – заметил он. Фламинго улетел, луну снова затянули облака. Мы обменялись одеждой.