…Когда автомобиль, беспрерывно гудя, достиг форта, раздался возглас «в ружье», зазвенела труба, широкие кованые ворота распахнулись настежь, и перед мысленным взором офицеров замаячили зловещие очертания самых отдаленных укреплений…

– Разрешите доложить, численный состав… Тяжело сопя, Кошран отмахнулся от лейтенанта:

– Оставьте вы свой численный состав! Идемте! Попрошу фонарь, и вперед, туда, где мелькает свет… Я вам… Я вам покажу, что такое порядок… я вам покажу открытку с видами, где-нибудь поближе к Конго… Сержант! Сержант! Трубите отбой, негодяй вы этакий. Что вы тут выстроили целую гвардию легионеров! Rompez! Rompez!

Словно самум, пронесся маршал по территории форта, бряцая оружием, пыхтя и отдуваясь, с зажатой под мышкой саблей. За ним поспешали бледные, насмерть перепуганные офицеры.

Перед прачечной, окружив кольцом Голубя, собрался весь караульный отряд. Когда высокому гостю оставалось до них шагов двадцать, капитан обнажил саблю и скомандовал:

– Garde a vous! [На караул! (фр.)]

Как один, щелкнули каблуки, в унисон просвистели обнаженные офицерами сабли… Кошран, посапывая, безмолвно смерил офицеров взглядом и принялся бегать взад-вперед.

Немного успокоившись, он остановился перед одним из офицеров, тот выступил из шеренги и доложил:

– Отряд в количестве трех человек построен.

– Не суть важно… Количество будет другим… Придется сменить здесь весь гарнизон… Доложите лучше, сделайте милость, – обратился он к капитану, – что там произошло с гранатой, почему подняли тревогу и затеяли всю эту стрельбу? Поскольку я, изволите ли знать, уже много лет живу в иллюзии, что на севере Африки еще со времен моего покойного друга, маршала Лоте, не бывает столкновений, между тем, оказывается, в Оране по ночам стреляют и бьют тревогу. Вот об этом, если вы будете столь любезны… Rornpez! Господа офицеры могут вложить сабли в ножны, им очень скоро придется частенько оголять их во имя отечества… А сейчас вольно! Всем!… Так рассказывайте, я слушаю…

Не меняя почтительного тона, однако с некоторой холодностью в голосе капитан ответил:

– Извольте, ваше превосходительство. Весьма вероятным кажется предположение, что этот солдат из страха поднял ложную тревогу.

– Часовой! – выкрикнул Кошран. – Подойдите сюда! Почему вы стреляли?

Голубь стоял ни жив ни мертв. Сейчас узнает.

– Разрешите доложить, ваше превосходительство, я не стрелял. В темноте меня что-то так сильно ударило в плечо, что я выронил ружье.

– Лампу! – прорычал маршал. Сам взял лампу и посветил Голубю в лицо. Секунду остолбенело рассматривал его. Узнал. Но лишь одну секунду было видно, что Кошран озадачен, потом он громким голосом приказал:– Дайте сюда ваше ружье… Лист белой бумаги… – Он засунул бумагу в дуло. Понюхал. – Из этого ружья не стреляли. Покажите плечо!

Что это? Не может быть, чтобы Кошран его не узнал! Или здесь никого не волнует, что он то маркиз во фраке, то рядовой?… Что за чудеса? У маршала ни один мускул "на лице не дрогнул, будто он видит его в первый раз.

Кошран светил Голубю на плечо, по которому расползся здоровый кровоподтек.

– Так вы полагаете, милейший капитан, что молодой человек сам нанес себе этот зверский удар, а потом выстрелил из ружья?

Капитан посмотрел на фельдфебеля Латуре, задумчиво так и грустно посмотрел, но у фельдфебеля почему-то все задрожало внутри.

– Когда вас поставили сюда? – последовал вопрос,

– В восемь часов ровно.

– А почему в полном снаряжении?

– Моя рота утром выступает.

– А, вот как… интересно… чрезвычайно интересно… – протянул Кошран. – Стало быть, во всем форте Сен-Терез имеется только одна рота, ибо в противном случае я не смею предположить, чтобы в десятичасовой караул назначили солдата из маршевого подразделения… Начальника караула!

– Разрешите доложить, – выступил вперед Латуре, – этот солдат отбывает наказание, он вчера пытался бежать.

Его превосходительство в курсе, подумал Голубь.

– Ага! Ага!… – покивал Кошран. – Отбывает наказание… Это что же, решение военного трибунала или, может быть, такое необычное наказание содержится в сегодняшнем приказе по форту? Или речь идет всего лишь о мести?! Так сказать, выражение личной неприязни некоего фельдфебеля по отношению к беглецу?… И разве господин фельдфебель не знает, что в подобных местах не выставляют одного часового?! Рядовой! Как выглядел нападавший?

– Я его не видел. Было темно.

– Разве в прачечной нет света? Почему было темно?

– Таков был приказ, с вашего позволения, экономить электричество.

– Что?!

Кошран поперхнулся, кадык так и заходил вверх-вниз у него на шее, вылупленные глаза застыли, словно выдавленные из черепа пуговицы.

– Что?! Как вы сказали? Повторите!… Или нет, не повторяйте… Этого унтер-офицера, у которого столь развито чувство бережливости, необходимо как можно скорее отправить в зону боевых действий! Вот уж где расточительство! Там такие бережливые нужны! Я попрошу вас проследить, капитан, чтобы начальник караула сменил кого-нибудь в маршевой роте… Теперь мне все понятно! Месть! Самая обыкновенная месть! Поставить прогневившего его рядового в темноте, одного, перед самым выступлением! Чтобы переполошить весь Оран и чтобы завтра на наш счет прошлись все газеты! Да, еще, капитан, в пустыне фельдфебель с дозорным отрядом пойдет впереди роты. Приказ такой: перед каждым броском фельдфебель с восемью солдатами разведуют местность до ближайшего привала. Солдаты каждый раз меняются, фельдфебель остается. А этот легионер, которого он здесь поставил на часах, до самого конца поедет как раненый в санитарной повозке… Я покажу этим господам унтер-офицерам!… И сделайте одолжение, чтобы остаток ночи прошел без тревог. Честь имею!… Приятных сновидений! Поздравляю!!!

– Garde a vous!

Просвистели сабли, щелкнули каблуки, и тут же грузно затопали сапоги маршала, удаляющегося в сопровождении нескольких бледных офицеров.

…Тем временем на темной лестнице, ведущей в спальню легионеров, перешептывались Хильдебрант и Пенкрофт.

– Как же это, черт возьми, произошло? – спросил Пенкрофт.

– Во-первых, – все еще тяжело дыша, сказал Хильдебрант, который пробегал около двух часов, прежде чем вернуться в форт через главные ворота, притворившись пьяным, – во-первых, этот сопляк – или идиот, или слишком умен, к тому же без нервов. Я думал, стоит мне на него напасть, как он обезумеет от страха. Черта с два! Я так рассчитывал: подкрадусь незаметно и сшибу его с ног. Не тут-то было! Где-то совсем рядом дважды выстрелили.

– Как это могло случиться?

– А так, что нас в прачечной было не двое, а трое. Я туда пробрался, пока юнец ходил к фельдфебелю, но, очевидно, меня кто-то опередил. Значит, в легионе есть

еще один человек, который занимается этим делом… И теперь он знает меня, потому что видел из темноты, когда я пришел прятаться.

– А кто этот молокосос?

– Лорсакофф не сказал. Сказал только: достань часы, получишь деньги. Наверняка тоже причастен к делу… Но завтра узнаем. Лорсакофф придет встретиться с нами перед выступлением.

– Мы должны знать, кто здесь охотится за часами. Может, парень его сообщник.

– У меня есть одно соображение. Вспомни, кто был в комнате, когда Голубь сказал, что идет в караул. Я сразу сообразил, что могу спрятаться в прачечной, пока он докладывает фельдфебелю, и потом напасть на него. Другим это тоже могло прийти в голову. Кто был в комнате? Ты, Адрогопулос, господин граф, Троппауэр, Пилот, Джазмирович, этот идиот Карандаш, Линдманн и я.

Пенкрофт обрадованно подхватил:

– Хорошо бы узнать, кто выходил из комнаты…

– Я тебе больше скажу. Взрывом разорвало бочку с суриком, и краска вытекла. Я себе все башмаки перемазал. Может, тот, второй, который в меня стрелял, не заметил на себе следов краски, и по ней мы его узнаем…

– С этим человеком нужно в первую очередь разделаться…