— Воистину, — говорил он им, — великое благодарение должен я воздать Господу за те благодеяния, которые ниспосылает на нас. Мой брат Гюи и моя возлюбленная супруга Алиса извещают меня, что отныне во всем Лангедоке нет ни одного мятежника и что уже забыли и думать о Раймонде Старом. Теперь, господа, и я и вы можем насладиться отдыхом и спокойно отправиться в Тулузу в обществе наших дам и товарищей, которые готовят нам почетный прием.

Французские рыцари поверили этим словам, сказанным самым спокойным тоном. Монфор был весел, шутил; но когда смеялись его губы, он болел сердцем. Поспешно снялся лагерь, и крестоносцы Монфора в самом радостном настроении поспешили усиленными переходами в Тулузу. Толковали о предстоящих обещанных удовольствиях, забавах и турнирах. Но общее веселое настроение сменилось изумлением, когда в Басьеже вождь стал строить свое войско в боевой порядок, готовясь к атаке. Только сейчас он решился объявить истину:

— Рыцари, готовьтесь колоть и рубить, — произнес он своим громовым голосом пред их рядами, — вот настало время отомстить нашим врагам. Раймонд взял у меня Тулузу. Когда мы отнимем ее, то клянусь Господом, что на этот раз, если Раймонд попадется мне в руки, я сдеру с него кожу заживо.

Крестоносцы были так поражены неожиданностью, что, вопреки обыкновению, не ответили вождю боевыми кли чами.

«Монфор под Тулузой!» — для горожан это было страшное известие. Теперь он не шел, как прежде, искоренить дворянскую куртуазность, он хотел явно поработить столицу Юга, если не стереть ее с лица земли.

Легат предлагает Монфору умертвить графа и перевешать мужчин. Епископ Фулькон умерил такую ревность Бертрана, он советовал пощадить правоверных католиков.

— Нет, — решил кардинал, — не слушайте его, граф. Если я вам предал тулузцев, то Бог не потребует у вас отчета в них и не будет мстить вам (28).

Но желания кардинала не сбылись. На этот раз гонимые восторжествовали. Неудача постигла Монфора при первом же нападении на тулузские валы. Он был вынужден отступить, его кавалерия была жестоко побита народом, к которому в решительный момент боя подоспели графы Комминга и Фуа. Вождь едва успел скрыться в Нарбоннском замке. Он убедился, что ему предстоит вести серьезную осаду.

Это было в конце сентября 1217 года. Алиса поехала ко двору короля Филиппа Августа просить его содействия, а известный проповедник Иаков Витрийский вместе с епископом Фульконом отправился в Германию поднимать новые пополнения крестоносцев.

Монфор понял, что снова предстоит начать покорение Лангедока и истребление ереси. Он видел, как восстание разливалось по всему Югу. Реакция на французское владычество приняла патриотический характер; всякий феодал, говоривший на провансальском языке, спешил принеси! свой меч на защиту святого дела. Было некоторое сомнение в славном Раймонде Роже, графе де Фуа, который долю оставался равнодушным к делу Тулузы, но вот и он появился с наваррцами на помощь братьям. Религиозный характер движения был мало заметен, но торжество национальных династий, несомненно, приносило с собой некоторую веротерпимость. Альбигойцы могли свободно собираться на свои consolamenta, на свои службы; им не было надобности запасаться теперь на целые месяцы заготовленным хлебом и тайно разносить по деревням этот символ альбигойского единства. Все обряды стали совершаться торжественно при свете огней. Вальденсы теперь также цели возможность свободно молиться, не опасаясь темницы.

Но в любом случае сектанты составляли меньшинство населения, и только ненасытная корысть могла выдавать восстание угнетенной национальности за посрамление христианства. Подобным людям все представлялось в мрачном свете, тем более что, окидывая взорами всю Европу, они нигде не ожидали встретить содействия своему делу. Неутомимый гонитель ереси, великий боец католицизма, Инокентий III сошел в могилу. Гонорий III не обладал его энергией.

Крестоносцы под видом защиты католической веры в сущности заботились о феодальных приобретениях на Юге и о подчинении себе местных баронов. Хотя они не теряли веры в счастье Симона Монфора, однако не переставали взывать о помощи к Европе, а особенно к Франции. Впрочем, прием этот несколько устарел — им так часто злоупотребляли на глазах одного и того же поколения. Крестовая идея вообще перестала вызывать сочувствие, поскольку давно утратила свою чистоту и святость. На зов проповедников никто не откликался. И бароны, и вилланы Франции стали понимать, что осада Тулузы — личное дело Симона Монфора.

Монфор был предоставлен самому себе, а укрепления Тулузы росли на его глазах. Он хотел бы обложить столицу со всех сторон и выморить ее защитников голодом, но для этого у него не было достаточных сил. Он попытался для начала прервать сообщение тулузцев с Гасконью через Гаронну, в том самом месте, где было перекинуто два моста, подступы к которым были хорошо укреплены. Симон расположился на этой дороге, оставив сына Амори у Нарбоннского замка, но отряды последнего стали подвергаться частым нападениям тулузцев. Отец боялся за него. Разъединив свои силы, он таким образом облегчал действия осажденных. Не принося никакого вреда им на своем наблюдательном посту, Симон готовился обратно перейти Гаронну. Его биограф, говоря о добровольном удалении Монфора с этого пункта, скрывает поражение, которое могло быть нанесено непобедимому вождю «коварными и низкими тулузцами» и которое принудило его к отступлению (29).

Милиция предместья Сен-Субра, вооружившись кольями, вероятно ночью, неожиданно кинулась на французов, отряды нападающих проникли в центр лагеря. Может быть, схватка с рыцарями окончилась бы не в пользу еретиков, если бы граф де Фуа с конными наваррцами не подоспел в решительную минуту. Он смял французов, вытеснил их из окопов и преследовал до Мюрэ. Здесь, на берегу Гаронны, беглецов охватила паника. Кто спешил вскочить в судно, чтобы уйти от наваррцев; кто бросался вплавь вместе с конем. Монфор, который не мог удержать бежавших, был среди последних. Его закованный конь и тяжелая кираса увлекли его ко дну; казалось, что на этот раз некому будет его спасти, как за четыре года перед тем на том же самом месте. Но он опять счастливо избежал опасности, его и на этот раз спас один из телохранителей.

В то время, когда граф де Фуа, этот «цвет рыцарства», приветствуемый тулузцами после победы, объезжал с триумфом улицы города, Монфор, приведя в порядок остатки своих войск, спешил к Нарбоннскому замку. Роже Бернар стал героем и идолом народа— ему удалось победить самого Монфора; это было неожиданное счастье для тулузцев. Когда Раймонд созвал баронов под своды храма святого Сатурнина, чтобы толковать о мерах защиты Тулузы, то обратился с благодарностью к победителю, при зывая и других «баронов города», — как провансальские феодалы называли себя (30), — не оставить его помощью и защите наследия предков. Граф де Фуа, отвечая от лица всех синьоров, говорил, что каждый из них готов умереть за Раймонда, что все они будут помогать ему до конца борьбы, что они умрут вместе с ним, но не покинут его. Потом стал говорить один из почетных мужей капитула; это был красноречивый доктор Бернар. Он объявил, что граждане Тулузы клянутся принести свою жизнь и свое имущество в эту торжественную минуту на алтарь спа сения отечества, что все, чем они владеют, отныне при надлежит их природному государю и его воинам; от имени города он горячо благодарил рыцарей и баронов за то, что они оказали содействие графу Раймонду и единодушно защищают права Тулузы (31). Тогда было принят решение выступить против Нарбоннского замка, где держался Монфор.

Тотчас выкатили камнеметные орудия, стати увеличн вать рвы между городом и замком, застилая их фальшивы ми фашинами (ггаЬи^иегг). Стены, срытые Монфором, стали возводить на глазах французов, прикрываясь бастионом и защищаясь стрельбой из мортир. И теперь, как и в начале осады, женщины и дети помогали мужчинам в сооружении укреплений. Дело было закончено так скоро, что французы, которые продолжали бездействовать, чувствуя свое бесссилие, не успели опомниться. Тулуза готовилась повторить пример Нуманции[6]^. Муниципальный дух столицы творил чудеса.