Митяй взял лист и тут же почувствовал, что сзади кто-то есть, и если обернуться, можно остаться без головы, поэтому лучше не поворачиваться, а унести эту тайну с собой.

Подняв и прижав к себе куклу, он торопился домой.

За спиной звенел колокольчик.

«Зорька, гулёна! Чтоб тебя…»

Подойдя к дому, Митяй осторожничал, опасаясь родительского контроля, но стоны матери и скрип кровати, доносящиеся из окна, вносили ясность: дорога на сеновал, где размещалась его лежанка, свободна.

«Когда люди занимаются любовью. Им лучше не мешать», - подумал Митяй и, крепко прижимая куклу, пробрался в дом.

Даже «Зорька», инстинктивно понимая важность момента, придержала своё протяжное «му-у-у» и тихо удалилась в стойло.

На чердаке пахло полевыми цветами и сеном. Где-то в поисках лучшей жизни шуршала мышь. Сквозь маленькое окошко струился холодный свет луны. Митяй подложил под голову руки и погрузился в мечты. Кукла лежала рядом.

У стойки сидела блондинка. Митяй выждал, когда зазвучит джаз и пригласил её танцевать. Руки на талию, можно чуть ниже. Прижать к себе, как можно ближе, ощущая изгиб её тела и вздымающиеся соски. Она без нижнего белья, потому что жарко. В глубокий разрез платья падает рука и скользит… скользит… скользит… по всему телу.

Митяй почувствовал прикосновение чей-то руки, но продолжал лежать без движения, боясь, что наслаждение, которое его переполняло, исчезнет. Потом чьи-то губы коснулись его губ. В порыве возбуждения Митяй перевалился налево и, оказавшись сверху, прижался к чему-то нежному, почти материнскому. Набухший желанием член, подался вперёд, и Митяй ощутил проникновение во что-то потаённое, запретное, но в тоже время открытое сейчас только для него. Спонтанные движения обрели, наконец-то, такую частоту колебаний, от которых перехватывало дыхание.

Петух кричал как резанный.

Митяй вскочил полусонный, кое-как соскочил с лестницы и, чтобы окончательно развеять остатки (эротического) сна, сунул голову в кадку с холодной водой.

Скотный двор ждал своего мокрого героя.

Первый делом Митяй подоил «Зорьку», которая в процессе отдачи молока недовольно крутила задом, так как Митяй торопился и не ласково дергал за соски. Затем очередь дошла до остального животноводства, каждой твари по порции вкусной жвачки.

Сам Митяй ел на скорую руку, наблюдая за тем, как отец с крестом нарезает круги вокруг дома. Мать приводила себя в порядок, одним словом женщина, стремящаяся ещё нравиться.

Наступил тихий час, когда каждый в семье делал то, что вздумается. Митяй сидел на чердаке и рассматривал послание, которое, как мы помним, являлось приложением к кукле.

«Интересная штуковина этот фольгированный листок, - размышлял Митяй. - Если его смять в комок и отпустить, он распрямляется без складок и царапин. Если попытаться его разорвать, потраченных сил становится жалко, потому что он стойкий, как оловянный солдатик. Возможно, тайна его необычности, заключалось в цифрах и не понятных буквах. А ещё в рисунке».

Митяй силился распутать хитросплетения конечностей: то, что на рисунке двое было видно не вооружённом глазом.

- Сверху голова, кажется, моя… - сказал Митяй. – А это… голова блондинки.

Митяй взглянул на послание под другим углом и увидел очертания другого изображения: как бы одна картинка наслаивалась на другую. Правда, у верхней контурный штрих выделялся чётче. Митяй провёл пальцем по листу. Изображения пропали.

«Здоровяк со спущенными штанами. Со спины лица не увидать».

- Это же был отец, - прошептал Митяй. – Ой-ой-ой…

- Дима. – Это был голос Петра Петровича. – Отзовись, ты где?

Митяй, зацепив охапку сена, прикрыл куклу. Затем пружинистыми прыжками проскочил, словно полосу препятствий: лестницу, лавочку в сенцах, тугие мешки на крыльце.

Пётр Петрович держа в руке книгу, о чём-то беседовал с матерью.

- А вот и Митяй. Пётр Петрович, спасибо за книгу, - поблагодарила мать.

- Не за что, - ответил астроном. – Читайте с удовольствием.

Оставшись наедине, Митяй достал блестящий лист и, размышляя о том, стоит ли рассказывать, как всё было, спросил:

- Как думаете, что это за лист?

Пётр Петрович состроил недовольную мину. Отвлекаться на такие пустяки ему сейчас не хотелось. Вот, если бы Митяй зашёл к нему вечером на дружеский просмотр звёздного неба, тогда бы он мог стать ходячий энциклопедией.

- Странный лист, – напуская таинственность, начал астроном. - Похоже на платину. Кроме даты, больше ничего не вижу.

- Даты? – удивился Митяй.

- Да. Вот видишь? В углу. 2.07.4012. Опечатка.

- Опечатка?

- Да. – Астроном тяжело вздохнул. - Приходи вечером, через микроскоп посмотрим. Придешь?

- М-м-м, приду, наверно…

Как правило, когда наступало обеденное время, отец приходил к столу тютелька в тютельку, будто у него внутри стучал часовой механизм. Сегодня же случилось что-то из ряда вон выходящее: то ли часы замедлили ход, то ли отец устроил себе незапланированный разгрузочный пост. Правда, утром он уписывал за обе щеки. Тогда действительно что-то с ним приключилось.

- Митяй стынет всё. Сходи за отцом, - попросила мать. – Скорее всего, он на задворках.

- Я мигом… - крикнул Митяй на ходу. – Одна нога здесь, другая там.

Пройдя лабиринт хозяйственных построек, которые Митяй знал, как свои пять пальцев, завершающим аккордом оставался курятник. Он уже хотел возвращаться, потому что и там отец не находился, как рядом за копной сена прозвучало протяжное оханье. От неожиданности Митяй даже вздрогнул, но любопытство оказалось сильнее.

Ему бросились в глаза, спущенные в гармошку штаны и трясущиеся отцовские ягодицы. От увиденной сцены у Митяя выступили слёзы, потому что отец игрался с его куклой. Так, как хотел. Она бедная тряслась и извивалась, будто желала вырваться, а он догонял её толчками своего могучего тела. И каждый такой толчок сопровождался протяжным оханьем.

Митяй поймал глазами темноту, качнулся, как ванька-встанька и, чувствуя, что земля уходит из-под ног, вымолвил:

- Изменница…

Он видел спины людей, которые оборачивались и выказывали недовольство, потому что едущий в след катафалк доставлял им неудобство. Блондинка ускользала от него, как в тумане. Она выбрала вокзал, где можно затеряться, и чтобы её догнать Митяй молил о помощи. Толпа подняла его на руки и понесла. Тамбур, коридор, мелькающие двери закрытого купе.

«Её здесь нет! - кричал Митяй. – Несите в следующий вагон».

Открыли последнюю дверь, и Митяй очутился в комнате. На кровати лежал отец с устремленными в бесконечность глазами. На крою кровати, как бедная родственница, сидела и плакала мать.

- Что с ним? – спросил Митяй. – Он уже умер.

- Да. Нет. – Мать повертела головой. - Просит клюквенного морса. Я схожу на болото.

- Я сам схожу! - крикнул Митяй.

- Нет. – Мать категорична. – Я сама. В бане моё лукошко. Принеси.

Горизонт качается, и ноги Митяя промахиваются мимо тропинки, до намеченной цели приходиться ползти на четвереньках. Дверь предбанника, ещё одна дверь в парилку. На глазах пелена и Митяй судорожно трёт лицо.

- Я так и знал, - шепчет он, видя на лавочке зелёную фигуру. – Ты здесь моя кукла.

Митяй обшаривает карманы, в надежде найти последнее послание. На фольгированном листе он видит голову матери, а кругом камыши и прыгающие лягушки. Её ждёт бездонное болото…

- А-а-а, боже мой! – воет Митяй. – Мамочка я сейчас…

На лавочке он находит отцовские папиросы и спички.

Быстрое пламя выбивает стекла, будто сегодня баня предназначается для сказочных героев, и сюда собственной персоной пожаловал париться сам Змей Горыныч. Языки огня наперегонки бегут верх, сливаясь в общий гул нестерпимого жара.

На следующий день, помогая ветру разгребать пепел, Пётр Петрович найдёт куклу-голыша, которая совсем ему не приглянётся. В любовных вопросах он соблюдал постоянство, предпочитая иную ориентацию, поэтому кукла была отброшена прочь.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: