Поискав взглядом Клея, я обнаружила е стоящим у двери столовой; я отметила, с каким трепетным вниманием смотрел он на Шен. Я стала наблюдать за ним, а не за певицей. Когда кто-то попросил спеть «Ручеек», в ее голосе появилось органное звучание, и я увидела на лице Клея странную тоску, заставившую меня задуматься, что значила для него Шен. Все ее песни были о томлении, о чем-то утраченном или напоминающем об утрате — о чем-то оплакиваемом. И это томление было в глазах Клея, в линии его рта над аккуратной бородкой.

Я снова взглянула в зеркало и увидела человека, появившегося на лестничной площадке и наблюдавшего за Шен; мне было видно только его отражение. Я узнала Джулиана — Джулиана, который, по словам Клея, практически никогда не посещал подобных вечеринок. Ко мне вернулись прежние страхи. Сказал ли ему обо мне Эмори? Не пришел ли сюда Джулиан, чтобы поговорить со мной? Но пока он, кажется, меня не замечал.

Он не присоединился к поющим и не привлек к себе внимания ни одного из гостей; просто стоял возле лестницы, смотрел и слушал. У меня было такое чувство, словно он лишь отчасти находился в этой комнате, среди этих людей. Казалось, окруженный стенами, он испытывал скованность. Он принадлежал горам, крутым лыжным трассам, снежной стихии. В отличие от Клея, двигавшегося лениво и склонного к созерцательности, Джулиан напоминал сжатую пружину. Ему необходимо преодолевать препятствия, подобные трамплинам на горном спуске. Я инстинктивно ощущала, что такова его жизненная потребность не только как спортсмена, но и как человека. Он преодолеет все преграды, сметет их со своего пути, достигнет цели, чего бы это ему ни стоило. Оценив его таким образом, я почувствовала, что этот человек представляет для меня еще большую опасность, чем Эмори. Чего хочет Джулиан и почему он настроен против Стюарта? Учитывая личные качества Джулиана, этот вопрос приобретал особое значение.

При исполнении песни «Струись, река…» голос Шен зазвучал раскатисто. Джулиан, которого я видела только в зеркале, повернул голову и сквозь разделявшее нас пространство посмотрел мне прямо в глаза. Его взгляд показался мне до того пристальным, что я отвела глаза и пересела, чтобы не видеть отражения в зеркале. Трудно было определить, что выражал его взгляд, но он вызвал в моей душе отклик, который меня напугал; в этот момент меня обеспокоило мое собственное отношение к Джулиану. Он был нашим со Стюартом врагом, и я не должна испытывать к нему никаких чувств, кроме недоверия и подозрительности. И все же, хотела я того или нет, в тот момент, когда наши взгляды встретились, между нами словно бы протянулась то невидимая нить. Это было нечто физическое, но что именно: притяжение, отталкивание? Мне хотелось отделаться от этого ощущения, выкинуть его из головы, отмахнуться от всего, чем оно могло мне грозить. Никакой симпатии между мной и Джулианом быть не должно.

Поиграв и попев достаточно долго, Шен поднялась со стула и покинула комнату, не говоря ни слова, так же незаметно, как в ней появилась. Никто не пытался ее удержать или заговорить с ней. Кажется, все с благодарностью принимали ее дары, не решаясь ни о чем просить. Я подошла к Клею.

— Поет она чудесно, — восхитилась я. — Какой необыкновенный человек.

Он улыбнулся мне своей обычной смутной улыбкой.

— Дриады всегда необыкновенны. Несомненно, она живет среди лесов и ручьев, когда скрывается из поля нашего зрения.

— Ну, мне она показалась более похожей на нас, смертных, — несколько колко возразила я. — Судя по тому, что я видела, она балует Адрию, чересчур ее опекая. Я уже рассказывала тебе, что сегодня произошло.

— Беда в том, что во всей округе нет других лесных духов, и ей некого любить. И она не очень счастлива в любви со взрослыми смертными. Остается только ребенок.

Он меня удивил. Я уже привыкла думать о Клее как о человеке прагматичном и никак не ожидала, что имею дело с мистиком.

— Ты говоришь как поэт — заметила я.

Он повернул ко мне широкое лицо, слегка улыбаясь.

— Что же тут удивительного, я и есть поэт. Правда, непризнанный. Поэт-неудачник. Я, видишь ли, писатель.

— Я не знала.

Его слова кое-что объясняли. Такая работа вполне подходила для человека, стремившегося заработать себе на жизнь и на досуге заниматься любимым делом, не приносившем дохода. Мне захотелось расспросить его, что он опубликовал, в каких жанрах работает, но его лицо сделалось непроницаемым, он явно не желал говорить на эту тему.

— Ты знаешь, что Мак-Кейб здесь? — поинтересовалась я.

Это, по-видимому, его удивило.

— Где? Я его не встречал.

Отсюда лестничную площадку не было видно, и я повела его к ней.

— Он только что стоял там и наблюдал за Шен.

Но когда мы приблизились к лестнице, на площадке уже никого не было. Клея отозвала какая-то женщина, и я вернулась к исполнению своих обязанностей «хозяйки» Сторожки.

Гости не засиживались здесь допоздна и к половине одиннадцатого все разошлись — кто по коттеджам, кто по своим комнатам в этом же здании. Чтобы получить удовольствие от лыжных прогулок, следовало хорошенько выспаться; в Сторожке ранний подъем был правилом. Гости, приезжавшие посередине недели, обычно останавливались на два-три дня, а затем спешили обратно - к себе в Филадельфию, Нью-Йорк или в какой-нибудь другой большой город.

Когда комната опустела, я помогла Клею навести в ней порядок: вычистить пепельницы, расставить мебель так, чтобы гости, которые придут сюда завтра утром, почувствовали себя здесь уютно. Клей был непривычно молчалив, и я не решилась расспрашивать его о Шен и Джулиане.

Прежде чем подняться к себе в номер, я спросила, нет ли у него каких-нибудь замечаний или пожеланий относительно моей работы.

— Никаких пожеланий, — ответил он. — Держи себя так, как сегодня, и все будет в порядке.

Его слова меня приободрили, однако я чувствовала, что он чего-то недоговаривает. Когда я уже поднималась по лестнице, он меня остановил:

— Постарайся не вступать ни в какие отношения с Мак-Кейбами, Линда. Возле этого огня можно опалить крылышки.

Я колебалась, держа руку на перилах лестницы.

— Что ты хочешь этим сказать?

На этот раз в его ответе не было обычной уклончивости. Он прозвучал прямо, и в нем слышалась забота обо мне.

— Сегодня вечером ты дышала свежим, здоровым воздухом. Вот и держись поближе к этому месту и этим людям. А Мак-Кейбы… Среди них нет никого — включая даже ребенка, — кто не был бы извращен и склонен к душевным вывертам. Не позволяй им втянуть себя в эту болезненную сферу.

Он боялся, что они причинят мне какой-то вред. Видимо, он не подозревал, что я могу представлять для них еще более серьезную угрозу, чем они для меня. Но мне хотелось узнать, что конкретно он имеет в виду и, если Мак-Кейбы вызывают у него такие чувства, почему он продолжает на них работать?

— Благодарю, но не думаю, что мне грозит какая-нибудь опасность, — заверила я его, имитируя безмятежность, от которой на самом деле была очень далека, и пошла вверх по лестнице.

Когда я поднялась на свой этаж и взглянула вниз, он все еще стоял в той же позе и смотрел мне вслед, словно охваченный беспокойством, которого не решался высказать. Я пожелала ему спокойной ночи и пошла по верхнему холлу к своей комнате, расположенной в задней части здания.

К этому времени я почувствовала сильную усталость, которая наложилась на все возраставшее беспокойство. В первый день своего маскарада я не выяснила ничего такого, что могло бы помочь Стюарту. Я внушила подозрение Эмори Ольгу. И я ощущала, как ускользает невосполнимое время. Я не знала, как долго сумею продержаться на этой работе; судебный процесс приближался, а я должна до его начала добыть доказательства невиновности Стюарта. И должна думать только об этом.

В моей комнате было темно; потянувшись к выключателю, я уловила в темноте какое-то движение и слабый звук, и это больно ударило по моим и без того расшатавшимся нервам. Я ожидала чего угодно — вплоть до того, что ужасный Эмори Ольт поджидает меня во мраке. Когда комната наполнилась светом, я увидела большого и уже знакомого мне кота посередине кровати.