На следующий вечер к штабу четы пришли двое ребят из взвода поддержки — Младен Савич, по прозвищу Аркан, и Ранко. Они притащили фабричные противопехотные нажимные мины и импровизированные мины, которые состояли из ящиков наполненных взрывчаткой и всевозможными кусками железа. Вечером пошел мелкий дождь, и они вместе с воеводой и Неделько часов в 22–23 выползли по-пластунски устанавливать мины. Взрыватели импровизированных мин были связанны тонкой проволокой, конец которой находился в одном из бункеров «Босута». Действовать они должны были при первом серьезном нападении, как дистанционные осколочные мины. Судьба этих мин была трагикомична: в конце декабря 1993 года один шестидесятилетний «дедушка», Машо Тушевляк, придя на дежурство, решил скоротать время в бункере тем, что начал делать метлу для домашнего хозяйства. Видимо, пытаясь найти подходящую проволоку, он обратил внимание на проволоку имеющуюся в бункере и, не зная ее предназначения, просто потянул за нее. Этим он привел в действие три или четыре самодельные мины, переполошив как сербов, так и неприятеля.
Однажды находясь в Пале, я услышал, что в местной больнице лежит русский, и решил его навестить. Парня звали Женя, приехал он из Одессы. Ему повезло, ведя огонь, лежа из-за дерева, он всего лишь краем стопы задел противопехотную нажимную мину и врачи сумели сохранить ему ногу.
Женя сообщил мне о несчастье, которое постигло их отряд: 7 июня, в одном из боев погиб их командир, бывший капитан спецназа в Афганистане, Миша Трофимов, уроженец Виницкой области, но живший в Одессе. Пропал без вести Гена Типтин из Перми. Никаких особых подробностей Женя мне тогда не сообщил, и я, взяв два свободных дня, собрался съездить в Прачу. Эту поездку я хотел совместить с посещением Белграда, куда 20 июня меня пригласил отец Василий, планировавший церковную службу по поводу торжественного открытия памятной доски с именами и фамилиями погибших русских добровольцев, о которых ему тогда удалось узнать.
Договорившись без всяких проблем с воеводой, я взял в штабе батальона подтверждение о пересечении границы (эта бумага также давала право на бесплатный проезд до Белграда). Людей в русской церкви собралось достаточно, хотя российского посла я так и не заметил. Были здесь камеры одного из белградских телеканалов и даже каких-то иностранных компаний. Я и русский доброволец Вадим Баков по плану отца Василия, должны были быть главными в этой церемонии. На мемориальной доске были нанесены имена погибших русских добровольцев: Котова, Нименко, Ганиевского, Сафонова (на доске Шашанов), Попова, Богословского погибших под Вышеградом, Александрова, погибшего под Хрешом (Сербское Сараево), Чекалина, погибшего на Маевице, Мележко, погибшего в Герцеговине, хотя его фамилия, мне кажется, была Мережко, Виктора Гешатова, погибшего где-то в Краине. Доску поместили рядом с белой мемориальной мраморной плитой в честь белого генерала Врангеля в самой церкви. После службы я познакомился с Вадимом, который раньше состоял в ОМОНе города Риги. Он со своими товарищами организовал отряд и воевал в районе Герцеговины. Одно время они обучали местных бойцов, одновременно участвуя в боях, в одном из которых, в районе Гацко, погиб их друг Сергей Мережко, находясь в БТРе который наехал на противотанковую мину. Постепенно местные власти потеряли интерес к отряду, и ребята разъехались по домам. Вадим тогда задержался в Белграде, пытаясь организовать какой-то союз русских добровольцев, но поговорить толком я с ним не успел, потому что одна дама, Симонида Станкевич, принадлежавшая к местной интеллектуальной среде, точнее к ее немногочисленной части, настроенной национально, утащила его на встречу с американским журналистом. Больше Вадима я не видел, после войны узнал, что он умер в Белграде. В церкви я увидел двух русских журналистов, они ходили с загадочно-скучающим видом.
Позднее я узнал, что один из таинственных журналистов был Сергей Грызлов, собственный корреспондент то ли газеты «Известия», то ли «Российской газеты». Моим товарищам и мне смешно было читать его обличительную статью, направленную против русских добровольцев, где он очень настойчиво писал о своем хорошем знакомстве с русскими добровольцами, с которыми он якобы делил пачку сигарет и бутылку водки на фронте.
Конечно, всех корреспондентов нельзя равнять под одну гребенку, как-то ко мне подошел один российский гражданин, лет пятидесяти, собственный корреспондент ИТАР-ТАСС, и пригласил меня в гости к себе домой. Он жил в Белграде, но уже собирался возвращаться в Россию, в Ростов-на-Дону, где купил квартиру, переехав из Риги. Он жил с дочерью, которая училась в Белградском университете, а жена к тому времени вернулась в Россию. О сербах он отзывался хорошо, но недоумевал, почему русские должны оставаться всегда на сербской стороне. Ведь он помнил, что когда-то югославские войска стояли на венгерской границе, нацеленные против Советской армии. Спорить я с ним не стал, тем более, истина в его словах была. Его дочь против сербов тоже ни чего не имела, но очень раздражалась по поводу приехавших в Сербию проституток из России, Украины и Молдавии, видя в этом основание для падения престижа русских. Как раз в это время журналист отправлял свои вещи в Россию с гастролирующим цирком из Ростова-на-Дону. Я помог ему внести вещи в автобус, и он взялся меня подвезти в центр города, куда вез своих циркачей, с которыми я решил поговорить. Сначала я им рассказал о своих боевых товарищах — казаках из Зеленограда, но они сразу же ответили, что там казаки не живут. Возражать я не стал. Про себя же подумал, что нельзя считать себя казаком только потому, что твой дед махал шашкой. Они так уверенно, со знанием дела обо всем говорили, словно приехали в Сербию с дипломатической миссией, и у меня пропало всякое желание продолжать с ними беседу.
Куда интереснее мне было говорить с отцом Василием, хорошо знавшим историю русской эмиграции. Как оказалось, в Югославию приехало много белых эмигрантов в 1920-е годы. Они пользовались покровительством короля Александра. Однако, у многих в Югославии, в том числе и у сербов, они вызывали раздражение. Попытка всех эмигрантов устроиться в пограничную стражу на албанской границе не удалась, так как вскоре пограничников заменили финансовой полицией. Землю в Косово им не дали, хотя тогда здесь активно селились албанцы, и их процент уже достигал пятидесяти. Финансовые средства у русских закончились, тем более «Петербургскую кассу», вывезенную Врангелем, к тому времени по требованию большевиков арестовало югославское правительство. Кстати, многие эмигранты из России и раньше вспоминали о своих правах на ценные бумаги из этой кассы. В эмигрантской среде началась шумиха, требовали установить финансовый контроль, и все это выносилось в прессу. Большевики же вовремя вспомнили о праве государства на эти средства. Антирусская кампания в прессе лишь увенчала дело, несмотря на все усилия Врангеля, скорее всего, позднее отравленного. Его сподвижники стали разъезжаться, в основном во Францию. Король, конечно, оказывал большую помощь и защиту, но он в стране был не полновластный хозяин. К тому же король Александр в 1933 году был убит в Марселе хорватскими и македонскими террористами. Сразу же начались нападки на белую эмиграцию, прежде всего исходившие от местных коммунистов: мол, она сидит на шее у сербского народа. Все-таки число белых эмигрантов в 1941 году, когда пришли немцы, было еще значительным. Они решили продолжить свою борьбу с коммунистами и создали охранный корпус в составе немецких войск, не желая идти на Восточный фонт.
Та гражданская война, что велась в Югославии, унесла боьше жизней, чем иностранная оккупация. Партизаны Тито убивали и русских эмигрантов (погибло около 250 человек, в том числе и гражданских лиц). Русский охранный корпус насчитывал десять тысяч человек и действовал лишь на территории Югославии. При необходимости корпус пополнялся людьми из Бессарабии, Черновицкой и Одесской областей, находившихся под румынской оккупацией. Русский корпус все же успел уйти в Австрию до прихода советских войск, избежав судьбы русских казаков, сербских четников и добровольцев, депортированных англичанами обратно. Поэтому после войны число эмигрантов стало незначительным, особенно после чисток советского Смерша и югославской ОЗНЕ (Госбезопасности). Окончательно с ними покончил террор, начавшийся после того, как Сталин и Тито окончательно рассорились (в 1948 году): в Югославии принялись истреблять или «перевоспитывать» всякую просоветскую оппозицию.