Божий мир был направлен на то, чтобы поставить под защиту церкви и тем самым уберечь от рыцарского насилия «бедных», то есть (в то время) всех, кто не мог защищаться только потому, что не был вооружен: клириков, крестьян, купцов, женщин. Соборы мира — первый состоялся под Ле-Пюи в 987 г., но наиболее известен собор в Шарру, в Пуату, в 989 г.,- созванные по инициативе епископов, требовали от рыцарей клятвы больше не нападать на «бедных» под угрозой церковных санкций[19]. Божьим миром епископы заменяли бессильного короля. Действовал этот мир в основном на территории Французского королевства, хотя содержал идею более общего характера — он допускал пользование оружием лишь для категории bellatores.

Движение Божьего перемирия распространилось гораздо дальше и получило резонанс в Западной Европе; оно напрямую связано с вопросом о происхождении концепции военно-монашеского ордена. На сей раз речь шла об ограничении рыцарского насилия во времени, в соответствии с календарем церковных праздников. Военные действия, агрессия запрещались в определенные дни недели (в пятницу, Страстной день, а потом с вечера среды до понедельника), по большим праздникам (Рождество, Пасха и т. д.) и в пост. Собор в Нарбонне (1054) составил перечень таких запретных дней и тем самым обосновал введение Божьего перемирия: «Да не убьет один христианин другого христианина, ибо тот, кто убивает христианина, несомненно проливает кровь Христа»[20].

Божье перемирие внесло в жизнь два элемента решающего значения. С одной стороны, требуя «воздержания от войны» в течение «священного времени», оно подвергало рыцарей испытанию с целью укрепления их веры[21]. С другой — оно вводило в обиход средства для борьбы с нарушителями Божьего перемирия: это были, конечно, церковные санкции, но еще и формирование воинства мира — в некотором роде объявлялась война войне, война злодейской войне. В самом деле, насилие было оправданным, если ставилось на службу добру, миру, церкви. Значит, рыцари, сражавшиеся на службе церкви, могли не быть злодеями. Таким образом, перед церковью встала трудная проблема оправданности войны.

Ранняя христианская церковь отвергала насилие и осуждала войну. Это не было принципиальной позицией, даже если рекомендации такого рода можно найти в Писании, — дело было в том, что Римская империя была языческой: мог ли христианин, римский гражданин, призванный в армию, давать присягу императору, который воображал себя богом? Христиане-солдаты отказывались это делать и подвергались мучениям, особенно во время последних больших гонений при Диоклетиане (285–305). Обращение Константина в 312 г. и провозглашение христианства государственной религией империи в 395 г. вынудили церковь приспосабливаться: отныне христиане должны были защищать империю, которая защищала их веру от ее — и их — врагов, германских народов. Святой Августин, епископ Гиппона (теперь Аннаба в Алжире), так оправдывал справедливую войну: «Справедливыми называют войны, каковые мстят за несправедливости, когда народ или государство, с которым предстоит воевать, не стали карать своих за причиненное ими зло или возвращать то, что было похищено посредством таковых несправедливостей». Это определение уточняет в своей «Этимологии» Исидор Севильский: «Справедлива та война, которую ведут после предупреждения, с целью вернуть свое добро или изгнать врагов»[22]. Эти определения были воспроизведены около 1150 г. в. «Декрете» Грациана — тексте, который лег в основу канонического права: «Война справедлива, если ее ведут с честными намерениями, под руководством законной власти и в оборонительных целях либо с целью вернуть несправедливо захваченное добро»[23]. Тем самым дается определение двух сфер: сферы незаконного насилия, насилия над невинными, из алчности или в поисках пустой славы, — частные войны, вендетты, разбой, и сферы законного насилия, которое осуществляет публичная власть — король, князь или, если гражданская власть несостоятельна, епископ либо папа.

Таким образом, ни участники движений мира, ни теоретики справедливой войны не осуждали сражающихся как таковых — Грациан отрицательно отвечал на вопрос, который задавал в статье 23 «Декрета»: «Война — это грех?»[24] Предложения, которые клирики делали рыцарям, были тем суровей, что стояла задача дисциплинировать, «обратить» последних. Действительно, они были нужны церкви! Аббаты и епископы в качестве церковных сеньоров принимали на службу milites для защиты своих владений, которые были владениями Бога! Они собирали этих воинов под знамя святого покровителя своей церкви. Конечно, не всякое благочестивое братство мирян, связанное с религиозным учреждением, было вооруженным ополчением[25], как и не всякое вооруженное ополчение имело отношение к религиозному учреждению. В Испании, на фронте Реконкисты, рыцарские братства создавались для защиты отвоеванных территорий от мавров; некоторые из этих братств, связанные с религиозными учреждениями, возникали как военные ордены. Даже папство пожелало использовать рыцарей у себя на службе. Папы XI в. нанимали рыцарей за деньги для защиты патримония святого Петра (будущего Папского государства) от норманнов Робера Гискара, которые как раз брали под контроль Южную Италию. Лев IX своих milites sancti Petri ввел в бой в сражении при Чивитате в 1053 г.; некоторые тексты уже называют их milites Christi[26]. Григорий VII расширил эту практику и набрал настоящее военное братство, стараясь сделать многочисленных европейских сеньоров и рыцарей вассалами Святого престола (не забудем, что в то время слово miles имело также смысл «вассал»). На его взгляд, это рыцарство должно было защищать интересы церкви, слившиеся воедино с интересами папства, а не только оборонять папскую территорию. Григорий VII рассчитывал использовать milites sancti Petri прежде всего против врагов церковной реформы, особенно против суверенов, которые, как император Генрих IV, не желали подчинять светскую власть духовной. Действия рыцарей против дурного государя — гонителя церкви означали не что иное, как справедливую войну. Григорий VII воспользовался выражением miles Christi, применив его непосредственно в военной сфере: солдаты Христа стали солдатами священной войны, которую следовало понимать как справедливую войну со всеми противниками христианской веры, церкви и папства.

Эта позиция столкнулась с сильным сопротивлением со стороны клириков-пацифистов, возмущенных тем, что один из их собратьев — тем более папа! — поощряет христиан проливать кровь[27]. Через недолгое время после смерти Григория VII богослов Бонидзо из Сутри уточнил идеи последнего, чтобы лучше оправдать их, сказав: если клирики не вправе сражаться, они могут призвать мирян — королей, баронов, рыцарей, чтобы «посредством оружия преследовать схизматиков и отлученных»; Бонидзо даже связывает это с идеологией трех сословий: «Если бы они этого не делали, сословие сражающихся (ordo pugnatorum) было бы бесполезным для христианского легиона (legio christiana)»[28]. Представление, что проливать кровь, даже на справедливой войне, в принципе дурно, просуществовало долгое время, и неуверенность в этом вопросе исчезла не скоро. Еще в XIV в. Петр Дуйсбургский, историк Тевтонского ордена, ощущал необходимость подтверждать, привлекая впечатляющий ряд библейских ссылок, правомерность использования оружия (видов которого он приводит целый список: щит, копье, меч и т. д.) и правомерность акта умерщвления, когда умерщвляют язычников Пруссии[29].