И он тихо пошел за ним; из королевской залы долетали уже звуки музыки, а ему, очевидно, нечего было торопиться, он шел медленно, упершись рукой в бок и лениво двигая своими длинными ногами. Когда он вступил на последние ступени лестницы, он потерял из вида Брюля, затерявшегося в толпе. Все залы и комнаты были переполнены гостями. Блеск огней, красота богатых костюмов, сияющие алмазы женщин положительно ослепляли глаза.

Все это волновалось, шумело, пищало, смеялось, прыгало, исчезало и опять показывалось перед глазами зрителя.

В пышных польских костюмах с саблями, украшенными дорогими камнями, прогуливалось несколько легко узнаваемых сенаторов, на лицах которых, только ради приказания короля, черные полоски изображали из себя маски. Чаще всего в этой толпе бросались в глаза турки, мавры, испанцы, несколько монахов, с опущенными на лицо капюшонами, несколько летучих мышей, несколько мифологических богинь с открытыми прелестями и закрытыми лицами и множество венецианцев, похожих на Брюля.

Были здесь и шуты, и паяцы.

Даже дети с колчанами и крыльями за плечами сновали в этой толпе, как бы угрожая бессильными стрелами; но их никто не боялся.

Королева Елизавета, Мария Стюарт, Генрих IV… Кого только там не было? Король с палкой с золотым набалдашником медленно расхаживал, задевая женщин и стараясь узнать их, что ему было очень легко, так как он хорошо знал всех тех, по крайней мере, которые стоили того, чтобы быть узнанными.

На других маскарадах он мог бы встретить какую-нибудь столичную красавицу, не имеющую доступа ко двору; но в этот вечер во дворец были допущены только экипажи знатных, богатые носилки и маски, наружность которых доказывала, что они не принадлежат к плебеям.

В залах хозяйками были самые красивые дамы, в столовых и буфетах устроены были хозяйства: китайские, японские, турецкие и т. д. Каждая из придворных дам должна была принимать и угощать почтенных гостей.

За королевскими залами такие же столы находились в распоряжении королевы Жозефины и ее двора.

У одного из них сияла молодая графиня Франциска Коловрат: та же самая шалунья Франя, которая, имея восемь лет, умела так хорошо представлять из себя опытную придворную девицу… Теперь это была свежая девушка, кокетливая, веселая, гордо посматривающая на всех и вся покрытая бриллиантами; костюм пастушки не помешал ей выставить на показ все фамильные драгоценности.

Другие красавицы двора скрывались под более или менее прозрачными масками; но их выдавала походка, ручка, родимое пятнышко на белой шее, или даже самый костюм.

Королева Жозефина мало принимала участия во всеобщем веселье; да и находилась она здесь, только желая угодить тестю и мужу. Гордая ее осанка, строгое и некрасивое лицо и холодное обхождение не привлекали никого. Все знали, что она не любила пышных увеселений и предпочитала им семейную жизнь, молитвы и… сплетни. Строгая как для себя, так и для других, она внимательно посматривала на тех, которые вращались около нее. В окружающей ее атмосфере господствовали холод и принужденность. Никто не решался позволить себе свободно пошутить, так как тотчас встречал суровый взгляд королевы. Даже в маскараде, в последний вторник, Жозефина не забыла, что она дочь Цезаря.

Тут же стоял вежливый и молчаливый королевич Фридрих, довольно красивый и с величественной осанкой, но холодный, как статуя, и соблюдающий церемонии. Ему было приятно смотреть на веселье других, но сам он не принимал в нем никакого участия. Он только величественно приглашал гостей и иногда бросал только словечко к окружающим его близким людям. Несмотря на молодость, в нем проглядывала вялость физическая и в особенности нравственная. За ним стоял, ожидая приказаний, пышно и великолепно одетый Сулковский. Королевич часто поворачивал к нему голову, взглядывал в глаза, спрашивал и, получив ответ, с удовольствием наклонял голову.

Смотря на них обоих вместе, легко можно было догадаться о тех отношениях, в которых они находились между собой; первый — слуга, был больше господином, нежели сам господин, который только по наружности был государем, не чувствуя этого. Сулковский, напротив, принимал величественные позы и с аристократической надменностью посматривал на снующие кругом фигуры.

По красоте лица тоже уступал ему король, который, несмотря на молодость, здоровье и свежесть, очень напоминал собой обыкновенного немца.

Зато у столов Августа Сильного и вокруг его особы собралось самое веселое общество. Декольтированные маски то и дело задевали его величество, посматривающего сверху пресыщенным взором на маски, которые уже не имели для него ничего привлекательного.

Брюль вошел, как ему казалось, не будучи узнанным; жадными глазами он искал кого-то и хотел узнать под костюмом. Незамеченный, он проскользнул по зале мимо столов, желая убедиться, нет ли тех, кого он искал, при хозяйствах. Он не замечал, что встреченный им на лестнице итальянец издали следовал за ним.

Геркулесовское его сложение и свобода, с какой он шел по залеу не обращая ни малейшего внимания на тех, которые попадались ему навстречу, привлекали к нему женщин. Одна или две хотели его интриговать, но он, смеясь, шепнул им на ухо их фамилии… и они разбежались.

Король тоже с любопытством взглянул на него и заметил, обращаясь к Фризену:

— Если б здесь был кто-нибудь из прусских князей, они тотчас завербовали бы его в гренадеры. Кто он?

Но никто не мог дать удовлетворительного ответа. Между тем, итальянец исчез за колоннадой.

В то же самое время Брюля остановила цыганка, старая, высокого роста женщина, с палкой в руке, в шелковой широкой накидке, вся в бусах, блестках и цветных украшениях. Полумаска позволяла видеть желтый, покрытый морщинами лоб гадальщицы. Она протянула руку и как-то, не то шипя, не то пища, потребовала у Брюля руку, обещая ему погадать. Тот не имел ни малейшего желания узнавать свое будущее и поэтому хотел отступить, но цыганка настойчиво требовала руки.

— Non abbiamo paura [16]. Я вам предскажу хорошее…

Брюль протянул руку в перчатке.

— Я не гадаю по перчатке, но только по руке, — смеясь, сказала она, — сними…

На колонне, около которой они остановились, висела люстра с шестью свечами, цыганка подняла белую руку Брюля ладонью кверху, внимательно рассмотрела ее и покачала толовой.

— Великая судьба, блестящее будущее, — сказала она. — Во всем удача, а счастья мало…

— Это загадка, — прервал Брюль. — Как же иметь во всем удачу, а не иметь счастья?..

— Это также легко, как быть счастливым, несмотря на бедность и несчастную судьбу! — воскликнула старая, изменив голос. — А знаешь ли ты, почему ты не будешь наслаждаться счастьем? Потому что у тебя нет сердца.

Брюль саркастически улыбнулся.

— Ты никого не любишь.

Он молча покачал отрицательно головой.

— Продолжай, маска, продолжай, что же далее?

— Ты не благодарен, — тихо прошептала она ему на ухо, — ты слеп, ищешь только величия.

— Меня очень радует, — переменив голос, возразил Брюль, — что ты, очевидно, принимаешь меня за кого-то другого.

Маска в ответ на это написала ему на ладони: "Брюль". Он быстро вырвал руку и бросился в сторону; цыганка хотела его удержать, но он исчез. Может быть, ему приятнее было вздохнуть свободнее в этой толпе, не будучи узнанным и задеваемым. Он блуждал до тех пор, пока не показалась маска, приковавшая к себе все его внимание.

Ее фантастический, восточный костюм указывал в ней какую-то царицу… Семирамиду или Клеопатру, это было довольно трудно угадать, потому что тогда в костюмах фантазия играла большую роль, чем историческая верность. Заботились о том, чтобы быть одетой красиво и пышно, а не о том, чтобы с точностью археолога воскресить умершую старину.

И царица Семирамида хотела быть только величественной властительницей, чего с ее осанкой и костюмом легко было достигнуть. Она была одета в платье из золотой парчи с длинным шлейфом; на него падал с головы от короны прозрачный вуаль, на шее ожерелье из огромных аметистов. В руке она держала скипетр и была опоясана поясом, усаженным попеременно аметистами и алмазами: при том королева имела осанку, движения и походку настоящей властительницы народов и сердец. На красивой белоснежной шее красиво вились темные кудри волос, напудренных золотом, а нижняя часть лица, молодая и безупречной красоты, имела в себе что-то повелительное. В маленьких розовых ушах висели серьги, состоящие из бриллиантов и огромных жемчужин, из которых самая большая красовалась на короне. Когда она проходила, все сторонились с дороги, не смея заговорить с ней. Она шла, равнодушно посматривая по сторонам. Брюль стоял около колонны; увидав ее, он немного колебался и потом поклонился ей, прикоснувшись рукой к шляпе. Она остановилась на мгновенье; тогда он протянул руку, и она нехотя подала свою… Он быстро написал ей на ладони две буквы. Она пристально посмотрела на него, но ей как будто было все равно, что ее могли узнать, и, постояв секунду, она пошла далее. Брюль, не будучи в состоянии противиться ее обаянию, тихо пошел за ней. Несколько раз она повернула голову в сторону и, видя, что он упрямо следует за ней, остановилась. Между зелеными кустами (так как эта зала представляла из себя сад весной) стояла незанятая скамейка; царица села на нее, а венецианец остановился тут же. Она долго смотрела на него и велела ему подать руку, что он тотчас исполнил и почувствовал, как она написала пальчиком на его ладони Г. Б. и засмеялась. Он приблизился еще ближе и стал около померанцевого дерева.