Это оригинальное требование было до того неожиданным для графа, что он в первую минуту даже не нашелся, что на него ответить.

— Черт возьми, что это за безумие? — проворчал он. — Уж не насмешка ли это?

— Нисколько, ваше сиятельство, я говорю совершенно серьезно.

Неожиданно графа как бы осенила некая мысль свыше, от которой он даже вздрогнул.

— Возможно, вы уже имеете и даже осмелитесь предложить мне кого-нибудь в зятья?

Ловкий комиссионер отступил при этом вопросе на несколько шагов.

— Помилуйте, граф, я достаточно опытен, чтобы понимать: ничто не заставит вас вверить судьбу вашей дочери в руки вашего покорнейшего слуги.

— Естественно!

— Дело в том, что вы слишком плохо думаете о моих клиентах. Действительно, они вам угрожают. Но их целью было сделать вред не вам, а барону Брюле-Фаверлею! Они его ненавидят и поклялись не допустить его брака на той невесте, у которой окажется около миллиона приданого…

Граф был настолько удивлен, что, оставив всякую осторожность, совершенно изменил тон своего разговора с Маскаро и начал рассеянно отвечать ему, предавшись собственным размышлениям.

— Но ведь барону Брюлю я уже дал слово, — заметил он.

— Ну, можно найти какой-нибудь мелкий предлог…

— Да, но графиня Мюсидан почему-то очень хочет этой свадьбы. С ее стороны я могу встретить немало препятствий…

Комиссионер счел для себя удобным не отвечать на это замечание.

— К тому же мне жаль огорчать дочь: возможно, мой отказ ей будет трудно перенести…

Благодаря Флористану Маскаро уже знал лучше графа, насколько его дочери будет трудно перенести этот отказ.

— О, молодая особа того круга и воспитания, к которому принадлежит мадемуазель Сабина, вряд ли позволит себе глубоко привязаться к кому-либо!

Некоторое время граф еще колебался. Его бесила мысль о необходимости уступить желаниям каких-то темных личностей, которым удалось узнать его тайну. И все-таки он уступил.

— Хорошо, я согласен, моя дочь не будет женой барона Брюле, — произнес он наконец, садясь на свое прежнее место.

Маскаро внутренне ликовал, хотя внешне был совершенно непроницаем. С таким видом он и вышел от графа, отвесив низкий поклон и уверив его в своем глубочайшем почтении.

Зато, выйдя на лестницу, он, с наслаждением потирая руки, громко воскликнул:

— Ну, если у Ортебиза все так же благополучно сошло с рук, то, надо признать, наше дело в шляпе.

Чтобы добиться чести быть представленным графине Мюсидан, доктору Ортебизу не пришлось прилагать столько усилий, как его другу Маскаро.

Едва он вошел, как двое лакеев, зевавших от скуки в громадной прихожей графини, начали поспешно стаскивать с него пальто, узнав в нем привычного гостя.

— Графиня у себя? — спросил Ортебиз.

Лакеи с улыбкой переглянулись между собой и ответили утвердительно.

Действительно, этот вопрос не был лишним, графини с утра до ночи не было дома, и редко кто из ее друзей отваживался позвонить у дверей ее квартиры, зная наперед, что скорее всего ее можно встретить утром, например, на какой-нибудь выставке или публичной лекции, а вечером — в опере, в ресторане или на балу. Словом, ее можно было видеть везде, только не у себя дома.

Короче, это была одна из тех женских натур, которые не терпят даже минутного застоя. И все чего-то жаждут, куда-то спешат…

Собственная семья, муж и дочь, никогда особенно не занимали ее. У нее было много других забот: то она устраивала какую-нибудь лотерею в пользу бедных, то организовывала приют для падших девушек, то участвовала в хозяйственных делах разных богаделен для призрения стариков и старух. Добавьте ко всему этому полный беспорядок в денежных делах, беспорядок, способный разорить какое-угодно состояние: франки и луидоры, проходя через ее руки, таяли, как снег в жару. Куда и на что она их тратила, не мог объяснить никто, в том числе и она сама.

Отношение ее к мужу было весьма прохладным, так что несчастный граф, неся на плечах все тяготы брака, не получал взамен ни одной его радости.

Рассказывают, что в течение нескольких лет он ежедневно вынужден был ждать свою жену к обеду. Иногда она приезжала, а иногда — нет. Кончилось тем, что он начал обедать в клубе и вообще повел жизнь холостяка.

Все это было прекрасно известно доктору, так что он без малейшего смущения шел впереди лакея, сопровождавшего его затем, чтобы, распахнув двери в приемную гостиной, сообщить о его приходе. Приемная была огромна и высока, роскошно убрана, стены и потолки украшала живопись первоклассных художников. И все-таки эта приемная была как-то до странности холодна. В ней чувствовалось, что здесь никто не живет и не дышит счастьем, тем домашним уютом, который может создать у себя в доме только его хозяйка.

Полулежа на мягкой вычурной кушетке перед жарко натопленным камином, графиня читала роман.

Увидев доктора, она грациозно приподнялась со своего места.

— Как это мило с вашей стороны, доктор, что вам вздумалось рассеять мое одиночество, — сказала она и сделала знак лакею — придвинуть доктору кресло.

Высокая и стройная, графиня, несмотря на свои сорок пять лет, держалась как молоденькая девушка. Ее роскошные волосы, благодаря их природному пепельному оттенку, скрывали пробивающиеся там и сям седые нити.

От нее пахло весьма изысканными духами, а светлые голубые глаза сверкали высокомерным и ледяным равнодушием ко всему на свете, кроме собственной персоны.

— Только вы, доктор, способны так угадывать момент, когда приходить… Я умираю от скуки. Книги мне уже надоели; кажется, все уже читано-перечитано… Нужно иметь воистину тонкое чутье, чтобы знать, когда приходить!

Редкое чутье доктора, как мы уже знаем, заключалось в особе Маскаро, пославшего его сюда.

— Я так редко кого-нибудь у себя принимаю, — продолжала графиня, — что все решительно позабыли о моем существовании. Надо будет выбрать какое-нибудь утро среди недели, когда мои друзья наверняка могли бы застать меня дома. А то поневоле начнешь с ума сходить от скуки… Последние три дня я постоянно нахожусь дома по случаю болезни графа, которого не желаю оставлять одного.

Это заявление было выдумкой, и довольно дерзкой, но кто в большом свете обращает внимание на подобные мелочи?

— Да, — продолжала графиня, — третьего дня граф, спускаясь по лестнице, нечаянно оступился и сильно ушиб ногу. Хотя наш доктор уверяет, что это пустяки, но я не очень верю ему.

— Должен согласиться с вами, имея собственный печальный опыт общения с докторами.

— О, вы, доктор, — совсем другое дело! Клянусь, что вашим советам я всегда доверяю. Только после ваших брошюр о гомеопатии я немного, признаюсь, начала бояться…

Ортебиз беззаботно махнул рукой.

— А. Бог с ней. с этой глупой книгой! Есть немало других на свете, не хуже ее.

— Вы так думаете?

— Не только думаю, но уверен.

Графиня снисходительно улыбнулась.

— Ну. если это так, то я попрошу у вас маленького совета.

— Вы плохо себя чувствуете, графиня?

— О, благодарение Богу, нет. Недоставало мне еще только заболеть. Нет, нет… Но меня весьма беспокоит состояние здоровья моей дочери…

— Гм!

— Надо вам сказать, что при моих делах, я довольно редко вижусь со своей дочерью. Последний раз, представьте себе, я виделась с ней месяц назад! И, по-моему, за этот месяц она очень переменилась.

— Вы, конечно, спросили ее, не чувствует ли она какого-нибудь недомогания?

— Разумеется, но она ответила, что чувствует себя как нельзя лучше.

— Может быть, она была чем-нибудь огорчена или раздосадована?

— Она?! Моя Сабина?! Бог с вами, доктор, неужели вам неизвестно, что моя дочь — одна из самых счастливых девушек Парижа! Впрочем, не хотите ли увидеть ее?

Графиня позвонила. Вошел слуга.

— Попросите мадемуазель Сабину спуститься на минуту ко мне.