— Анри, держи немного левее. Я сосчитал верно, это восьмая хижина, но перед нею нельзя спуститься — перед нею стоит фонарь, свет его ярко падает на вагон. Что это значит? Неужели Николь была так неосторожна, что зажгла фонарь, думая указать нам путь к своему жилищу?

— Ни в каком случае, — отвечал Анри. — За нею, верно, следят, или же это просто неприятная случайность. Нет ли где-нибудь поблизости площадки, на которой мы могли бы выйти?

Жерар наугад выбрал место. Они спустились.

Но вот в тишине ночи послышалось фальшивое, грубое пение патриотической песни. От воинственного сюжета певец перешел к излюбленному солдатами сентиментальному романсу:

The girl I left behind me… 3

Пел он с самым отчаянным акцентом лондонского предместья:

The girl I left behind me.

Солдат продолжал петь, нарушая ночной покой и своей грубой веселостью мешая спать несчастным больным.

— Часовой услаждается пением! — проворчал Жерар.

— Он совсем близко от вагона Николь, не правда ли?

— Он стоит как раз против ее двери, опираясь на винтовку и поставив перед собой фонарь. Черт возьми! Она не может шевельнуться, чтобы он не заметил!

— Придется с ним расправиться! — решил Анри.

— Без этого не обойтись!

Братья вылезли из каюты, бесшумно подкрались к часовому, который все продолжал орать. Жерар быстрым движением набросил ему на лицо большую фетровую шляпу, обмотал голову фланелевым кушаком и, бросив его на землю, скрутил ему руки за спину, раньше чем он успел сообразить, в чем дело, и позвать на помощь.

Затем Жерар опрокинул фонарь, загасил его и, подбежав к вагону, тихонько постучал в дверь. Она тотчас же открылась. На пороге показалась темная фигура.

— Это вы, Николь? Скорее! Нельзя терять время! Взяв девушку за руку, он помог ей выйти из вагона и уже увлек ее к месту, где находился, по его мнению, «Эпиорнис», но второпях ошибся, запутался в темноте и наткнулся на собаку, которая залаяла.

— Где же госпиталь? — спросил он, останавливаясь.

— На север от моего вагона! — отвечала спокойно девушка. Ни словом, ни движением она не выдала волнения, страха или отчаяния.

— Против входа?

— Да!

— Значит, Анри остался сзади нас. Сумеете ли вы найти дорогу к госпиталю?

— Попытаюсь, хотя не отдаю себе отчета, где мы находимся!

В это время послышались проклятия, крики.

— Help!.. The camp is attacked!.. Help, boys!.. Mercy! The devil is on us!4

Испуганная криком собака залаяла еще громче. Послышались шаги. Прибежали патрульные с фонарями. Заслонив собою Николь, Жерар встал в тени перед хижиной. Ах, если бы он мог выстрелить из винтовки, выхваченной им у часового!..

Между тем солдаты засуетились около своего товарища, которому удалось распутаться. Они поставили его на ноги, окончательно высвободили его.

— Где твое ружье? — спросил старый унтер-офицер, командовавший патрулем.

— The devil has token it (Черт отнял у меня его!) — отвечал тот испуганно.

— Non of your sauce! (He лги!) Где ружье?

— Не знаю… Оно было тут… Но черт подкрался ко мне сзади и украл его…

— Берегись, военный суд не похвалит тебя за то, что тебя застали на посту без оружия… Кто тебя отделал так?

— Не знаю… Должно быть, черт…

— Ты ничего не слышал?

— Нет!

— Ты, верно, спал?

— Никак нет, не спал!

— Что же ты, дурак, делал?

— Пел!

— Пел… Полюбуйтесь, братцы, на соловья! Но нечего болтать… Надо разыскать ружье и того, кто его украл… Скорее, ребята, обыщите все!..

Солдаты— бросились по всем переулкам, проникали без всяких предупреждений во все хижины, обыскивая и разрушая все, что попадало под руку… Жерар и Николь не растерялись. Они шаг за шагом отступали перед патрульными, прячась за хижины. Девушка двигалась неслышно, как тень. Жерар, одевший, по совету Гула-Дулы, туфли, тоже ступал бесшумно. Не найдя никого, солдаты отступили; но унтер-офицер поставил на месте прежнего часового двух солдат, а провинившегося приказал отвести в карцер. В лагере снова водворилась тишина.

Спрятавшись за палаткой, беглецы стояли на коленях и, сдерживая дыхание, выжидали, когда все успокоится.

Наконец они встали и оглянулись, чтобы знать, где они находятся. Вот они увидели вдали белый флаг госпиталя и отправились по его направлению, остерегаясь, как бы не наткнуться на что-нибудь в темноте и не наделать шуму.

Так шли они две-три минуты. Вдруг новая тревога! На повороте одной из улиц им навстречу вышел патрульный с фонарем в руках.

— Кто тут ходит? Отвечай, или я выстрелю! — повелительно закричал он.

— Молчите! — сказала девушка. — И не показывайтесь. Я знаю, что надо делать. Это я — Николь Мовилен! — сказала она спокойно, выходя к патрульному.

— А! Сестра милосердия пленников! — сказал тот с уважением. Потом, вспомнив приказ, добавил, — разве вы не знаете, что запрещено ходить ночью по лагерю?

— Знаю, но сами же вы пропустили меня несколько часов тому назад, когда я шла к умирающему ребенку, бедной Янике, которая звала меня… Вы сами позволили несчастной матери прийти за мною…

— Ну, хорошо, хорошо! — проворчал унтер-офицер. — Так и быть, на этот раз позволю. Только проходите скорее!

И, повернувшись на каблуках, он удалился вместе с солдатами, ворча про себя, что ему надоела роль тюремщика.

Николь вернулась к стоявшему прислонившись к палатке Жерару, и оба, держась за руки, снова пошли по извилистым темным улицам.

Иногда им приходилось перешагивать через человеческие тела: это были пленники, вышедшие, вопреки запрещению, из своих отвратительных жилищ, чтобы подышать хоть немного свежим воздухом. Одни из них спали, другие, может быть, уже умерли. Но и вне жилищ воздух был тяжелый, удушливый. Казалось, все пролитые слезы, все стоны, вырывавшиеся днем и ночью из этой мрачной тюрьмы, нависли тяжелым облаком над лагерем.

Наконец Николь остановилась. Они обошли госпиталь и пришли на площадку, где, по словам Жерара, должен был находиться «Эпиорнис». Но увы! Его не было…

Вероятно, произведенная в лагере тревога заставила Анри подняться в воздух и летать над лагерем, пока все не утихнет.

Но найдет ли он прежнее место? Конечно. Ведь белый флаг с красным крестом остался все там же и укажет ему условное место встречи.

— Здесь? — спросила Николь.

— Да, — отвечал шепотом Жерар. — Вот там, прямо против нас, два часовых с фонарем. Мы, должно быть, находимся как раз на месте, где мы спустились. Но какая тьма!.. Если бы можно было позвать… Гм! Гм! — кашлянул он тихонько.

После некоторого молчания левее и как будто откуда-то сверху послышалось в ответ такое же сдержанное покашливание.

— Прекрасно! — весело сказал Жерар. — Он здесь. Как бы только нам встретиться?

Николь и Жерар пристально всматривались в темноту. В то же время Жерар увидел какое-то густое облако. Послышался какой-то шелест, Жерар протянул руку и схватил ремень.

— Это «Эпиорнис»! Мы здесь, Анри! Спеши!

Он схватился рукой за обшивку и притянул левой рукой механическую птицу к земле, а правой поднял Николь. Анри, со своей стороны, помог девушке войти в каюту.

Жерар уже готовился последовать за нею, как вдруг яркий, ослепительный свет электрического рефлектора упал на «Эпиорнис», осветив его в малейших подробностях.

Жерар вскочил в каюту, и птица мгновенно поднялась под облака. Но свет фонаря продолжал освещать ее, преследовал ее, а затем послышались сначала ружейные, потом и пушечные выстрелы.

В лагере поднялась тревога.

Анри Массе не растерялся в эту ужасную минуту. Каждая граната могла разрушить «Эпиорнис», как некогда уже и случилось при встрече с «Сомом». Итак, надо было подниматься все выше, выше, постоянно меняя направление, ни минуты не оставаясь в одной точке. Надо было действовать так, чтобы аэроплан не представлял из себя постоянной цели для стрельбы. Анри делал чудеса, управляя птицей.